— Буду ждать, — Тодороки прервал связь.

— Тодороки? — взволнованно взглянул на него Мидория.

Тодороки в двух словах передал суть диалога и занял один из свободных столиков возле окна (нет, к счастью, не тот, за которым он сидел в прошлый раз с Бакуго). Он нервно крутил в руках телефон и смотрел в окно на проезжающие машины. В опустившихся сумерках город оброс безликими тенями.

Тодороки представлял безликую тень себя (нет)?

Его голова кишела мыслями-тараканами, забирающимися в подкорку мозга и скребущими по ней своими мелкими, омерзительными лапками. Тодороки не хмурился, не кривился, не кусал в отупляющей нервозности губы, только смотрел в окно, следя за прохожими, и думал о том, что его нервы, конечно, выплавлены из крепкой стали, но не настолько же.

Мидория поставил перед ним стаканчик с горячим кофе и сел напротив с чаем в руках.

— Тодороки, не накручивай себя сейчас, пожалуйста, — Мидория смотрел в его глаза до тех пор, пока не дождался слабого кивка.

Шото через пару минут вышел на улицу. Он не сразу открыл запакованную пачку сигарет, вот уже третью за последние дни (знакомство с Бакуго нещадно било по его кошельку и отнимало здоровье). Как только он поднес сигарету к губам, мимо него пронеслись воспоминания о бордюре, фонаре и барабанщике рядом; они перемешались с ударом по макушке рядом с кофейней, брошенной вслед фразой возле клуба и красным закатом на холме, от которых контрольный выстрел в голову мог показаться детской забавой.

Колесико зажигалки едва не сломалось.

Когда Тодороки вернулся за столик, кофе уже был холодным.

Киришима, кажется, добирался до него вечность несмотря на то, что дорога заняла даже меньше оговоренного времени. Он вошел в кофейню в футболке, поверх которой была накинута мешковатая толстовка, и сел рядом с Тодороки, сгорбившись и так и не вытащив руки из карманов. Рюкзак кинул рядом на диван.

— Он так и не вышел на связь?

— Не, — Киришима мотнул головой и поднял взгляд на осунувшегося фотографа. — Насчет всей этой хрени… — он зарылся пятерней в игольчатые, залакированные волосы, напоминающие пламя костра.

— Я не буду вам мешать, — Мидория поднялся с дивана и, сжав плечо Тодороки, пересел за ближайший к кассе свободный столик.

— Так в чем дело? — Тодороки сжал в руках стаканчик с выпитым кофе, пристально глядя на обеспокоенного парня.

— Я сам толком не знаю, что произошло, — начал Киришима и выпрямился. — Это случилось еще в старшей школе, в выпускном классе. Он тогда играл в группе.

— «Mind Controlled Ravens»? — догадался Тодороки.

Киришима кивнул, едва ли подбородком не доставая до груди.

— У них произошел конфликт, из-за чего Кацуки свалил из города на несколько дней. Его родители полицию на уши подняли, я всех знакомых обошел, но мы так его и не нашли. Он вернулся через неделю, сказал, что ездил в другой город.

— Зачем? — его голос оставался таким же спокойным, как и море во время штиля.

— Черт, я не знаю! Я… — Киришима сжал зубы. — Я столько раз пытался у него узнать, но он так ничего и не объяснил, только посылал меня, — глубоко вздохнул, пытаясь привести в порядок сумасбродные мысли. — У Кацуки сложный характер, он эмоциональный, иногда творит разную дичь, но… Он бы никогда не уехал из города, не предупредив родителей. Там… что-то серьезное было, понимаешь? — Киришима исподлобья взглянул на него.

— Что-то, связанное с той группой? — Бумажный стаканчик жалобно затрещал в руках Тодороки.

— Да, сто процентов, — фыркнул Киришима и стукнул по столу кулаком, отчего стоящая возле окна сахарница загремела; Шинсо скрипнул зубами, но не решился ничего сказать под пронизывающим взглядом Мидории. — Кацуки мне тогда говорил, что они должны были записать наконец альбом и на носу было получение крутого контракта, а потом за несколько дней до записи он собирает шмотки и сваливает и никому ничего не объясняет!

За соседним столиком гремел смех трех девушек, обсуждающих смешную историю, приключившуюся с их общим знакомым,

чуть левее из динамика планшета раздавался голос блогера, которого смотрели мужчина и женщина в деловых костюмах,

в дальнем углу парень пытался подавить улыбку при ответе на сообщения друзей.

За столиком Тодороки и Киришимы стояла могильная тишина.

— Ты уверен, что он не в Токио? — спросил Тодороки, отклеивая бумагу от стаканчика; та забиралась под ногти мерзкими катышками и корябала подушечки пальцев.

— Его нет на базе, нет в студии, нет дома, нет у родителей и нет на работе. Третьи сутки. Он не в Токио, — отчеканил Киришима.

— И ты не знаешь, в какой город он уехал в тот раз?

Киришима помотал головой.

— У него живут родственнике в Осаке, но в тот раз он там не появлялся. Я думаю он… он просто сел и поехал хрен знает куда.

— Вот как, — Тодороки оставил в покое поклоцанный стаканчик и сцепил руки на столе в замок.

— Кацуки… Кацуки вернется через пару дней, — Киришима посмотрел в окно, и Тодороки показалось, что он, скорее, пытался убедить в этом себя, чем его. — Не ловить же его по Синкансэну*. — Он нахмурил брови и спросил у Шото, не поднимающего взгляда с гладкой поверхности стола: — Они что-нибудь сказали? Перед началом выступления?

— Поприветствовали пришедших.

— После того, как Кацуки вернулся, он больше не пересекался с «MCR». Они записали альбом и поехали в тур по городам. Ну, по крайней мере, я не в курсе, чтобы они общались. — Киришима положил ногу на колено, уперев ботинок в ножку стола. Постучал носком по ней и, оценивающе взглянув на поникшего Тодороки, произнес: — Он завалил экзамены, к которым усиленно готовился, просрал поступление в универ, хотя мне два года говорил о том, что собирается поступать на геймдизайн, а потом съехал на съемную квартиру. — Киришима дергал шнурок ботинка. — Он не притрагивался к барабанам пару лет.

За столом Тодороки и Киришимы расползалась черная патока. Она безмерной, густой массой ползла по его поверхности, заглатывала лежащий стаканчик и слизнем подбиралась к рукам Тодороки.

— Я познакомил его с «HERO» два года назад. Каминари тогда говорил, что им нужен барабанщик, поэтому я позвал Кацуки, но особо не надеялся, что он согласится.

Киришима вздохнул и посмотрел в окно, собираясь с мыслями.

— Кацуки всегда был не подарком, но… после того, как он вернулся, совсем крышей поехал. Не знаю, что он себе навыдумывал за ту неделю. Одно время с ним вообще невозможно было разговаривать. — Киришима отпустил шнурок, пряча непослушные руки в карманы толстовки.

Тодороки потребовалось время для того, чтобы заставить язык двигаться: во рту стало вязко, будто разлили деготь и припорошили бетонной крошкой.

— Спасибо, что рассказал мне.

— Ага, — Киришима схватил рюкзак. — Я подумал, что тебе нужно знать об этом. Вы типа… ну… близко общаетесь, все такое, — он поднялся с дивана и закинул рюкзак на плечо, поправляя толстовку. — Если он объявится, я позвоню тебе.

Тодороки смотрел на опустевшее место перед собой в бессмысленных попытках уложить в голове полученную информацию, расставить ее по качающимся полкам и плохо пишущим фломастером написать на покосившихся коробках, что в них попало и откуда. Та отказывалась покорно помещаться в подготовленные места и клубным дымом проплывала перед глазами, смутно-вяло вырисовывая нечеткие картинки-события, возникающие под впечатлением от состоявшегося разговора.

Тодороки подошел к Мидории, тихо разговаривающему с расплачивающимся посетителем Шинсо.

— Узнал что-то важное? — Мидория встал со стула и, попрощавшись с Шинсо, последовал за выходящим из кофейни Тодороки, который сразу же потянулся к пачке сигарет.

До метро они дошли в угнетающем молчании. Тодороки был благодарен другу за то, что тот не пытался начать разговор, чтобы отвлечь его от тягостных раздумий — над ним и без расспросов висела парочка армагеддонов.

— Тодороки, ты уверен, что…

— Да, я доберусь до дома, — ответил Шото. Дом Мидории находился в противоположном конце города. Он и так напряг друга, заставив влезть в его проблемы (и с каких пор Бакуго стал его проблемой?), поэтому было бы слишком эгоистично просить от него большего участия. Тодороки же не ребенок, ну; ему бы только сесть в дальний конец вагона и обдумать услышанное.