Шото поймал себя на мысли, что ему бы хотелось, чтобы Бакуго видел в нем не только парня с фотоаппаратом на шее, думающем о съемке двадцать пять часов в сутки.

— Я с детства фотографирую. Уже и не помню, когда не брал в руки камеру.

Бакуго постучал по столу опять, косясь на предмет.

— Дашь посмотреть фотки?

Тодороки кивнул. Бакуго взял фотоаппарат, покрутил его, пытаясь понять, как его включить, но в итоге сдался и, хмурясь, протянул его владельцу.

Шото подпер щеку кулаком, опираясь рукой на стол и следя за реакцией. Лицо Бакуго не менялось, оставаясь сосредоточенным, что было большой редкостью из-за его чрезмерной эмоциональности. Он просматривал фотографии, которые отражались бликами в его линзах, и это показалось Тодороки красивым.

— Тебе в прошлый раз что-то не понравилось?

— Нет, я не так сказал, — Бакуго нажал на кнопку, листая пленку дальше. — Эти фотки, они… типа идеальные, — и прозвучало это несколько пренебрежительно. — Насколько я могу судить. Нихера не смыслю в этом.

— Я не смыслю в музыке, но ты все равно поинтересовался моим мнением.

— Блять, нет! Я не интересо…

— Бакуго, свали-ка отсюда побыстрее со своим другом, — стоящий за прилавком продавец даже не посмотрел на них, рассчитываясь с молодой парой на кассе.

— Он мне не друг! — выпалил Бакуго еще громче, заставляя сидящих за столиком людей возмутиться и отпустить несколько нелицеприятных слов о таком, казалось бы, славном и уютном местечке.

— Просим прощения, — извинился Тодороки, поднимаясь с места и убирая в рюкзак ноутбук.

— Э-э-э, — протянул Бакуго, вцепившись руками в фотоаппарат, и не двигался с места. — Шинсо, да мы не…

— Уходите. Живо.

Бакуго поднялся, буквально распространяя ауру недовольства и невысказанного возмущения, от которого воздух уплотнился и сжался, едва не производя на свет черную дыру.

На улице стоял запах вечерней прохлады и свежести, окутавшей улицы после прошедшего ливня. Дорога уже не представляла из себя многоводные реки, однако озерами собиралась в глубоких ямах.

— Блять, придурок Шинсо, раздражает до ужаса, — дунул на челку, закрывшую правый глаз. — Считает, что он главный, только…

— Он беспокоится о ваших посетителях, которых ты распугиваешь, — Тодороки достал из кармана пачку сигарет, зажигалку и закурил, глубоко вдыхая никотин. Потому что руки нужно было занять, пока те сами не потянулись зачесывать выпавшие пряди.

— Я никого не распугиваю!

— Та пожилая пара, которая сидела за нами, ушла после очередного твоего выкрика о переоцененности интерактивного кино.

Бакуго махнул свободной рукой и, поправив рюкзак на спине, пролистнул еще несколько фотографий, после чего отдал его в надежные руки Тодороки. Он достал из кармана сигареты и, направляясь к метро, закурил, ступая по лужам и не обращая на них внимания. Тодороки пошел за ним.

— Нормальные у тебя фотки, — произнес через несколько секунд Бакуго, выдыхая облако дыма. — Только кажется, будто ты их из-под палки делаешь. Нужно снять это для этого, вот это для того, а еще третье для тех. Я не идиот, понимаю, что это твоя профессия, но ведь все рано или поздно приедается, если ты делаешь это не потому, что хочешь, а потому, что тебе это надо.

Тодороки чуть не подавился дымом, заставляя Бакуго обернуться.

— Наши фотки, ну, с концертов, другими были, — барабанщик почесал шею и, быстро затянувшись, отвернулся, не в силах смотреть в заблестевшие больным блеском разноцветные глаза.

— Мне все говорят, что фотографии получаются замечательными, — Тодороки поднес сигарету к губам. — Но мне они нравятся все меньше.

А еще они, такие замечательные, не проходят никуда и не нужны никому, кроме мертвых душ в виде подписчиков в инстаграме, что бы он ни делал, — очень хотелось добавить фотографу, но он не стал вываливать свои переживания на Бакуго. Потому что и так поделился с ним больше, чем с кем-либо еще.

Повисло молчание.

Бакуго чертыхнулся, шумно вздохнул и несильно ударил Тодороки кулаком по макушке. Сигарета упала из пальцев фотографа и потушилась, угодив в лужу.

— Если бы меня заставляли плодить музыку, как на конвейере, и хотели бы получить только то, что хотят сами, кладя хер на мое мнение, я бы, блять, тоже ее возненавидел.

— Я…

Позади растерянного Тодороки, не сводящего глаз с серьезно-спокойного лица, остановилась черная тойота с затонированными стеклами.

— Заткнись, — Бакуго убрал руку за спину и отошел на шаг, отворачиваясь и стряхивая пепел с сигареты. — Раз ты делаешь крутые фотки на…

— Тодороки Шото.

Тодороки дернулся и резко обернулся, различив знакомый голос.

Из машины вышла массивная фигуры темноволосого мужчины в пиджаке.

— Эй, это что за хер? — спросил Бакуго, склонив голову.

Тодороки замер в удивлении.

— Мой… отец.

Комментарий к IV. You connect me in Your way

* песня, которую бакуго дает послушать тодороки: thousand foot krutch — smack down. мне она напомнила песню queen — we will rock you, поэтому я подумала, что будет забавно, если на это намекнет тодороки.

========== V. Your thoughts burn through me, like a fire ==========

Тодороки Шото не видел отца с тех пор, как захлопнул за собой дверь места, которое он больше не мог называть домом. Прошло долгих четыре года, за которые тот не предпринял ни единой попытки связаться с сыном (впрочем, Шото не особо горевал по этому поводу). Поэтому видеть перед собой вышедшего из машины Энджи Тодороки было равносильно стать случайным свидетелем пронесшейся кометы.

Его компания продолжала развиваться, делая выгодные вложения и заключая контракты с влиятельными людьми. Желтая пресса поговаривала, что Тодороки Энджи собирается отлучаться от дел, однако за неимением в ближайших кругах проверенного человека откладывал данное событие.

Шото, зная об этом, испытывал смесь чувств из глумления и ненависти: открыть собственную компанию, настрогать детишек, чтобы те трудились на ней день и ночь, но в итоге все равно облажаться и в дальнейшем начать скрывать информацию от прессы о том, что один из его сыновей предпочел не связываться с бизнесом.

Шото смотрел на постаревшего отца, на усах которого уже прорезалась седина, и не чувствовал к нему ничего, кроме раздражения.

— Эй, кретин, отвисни уже, — Бакуго, выкинувший сигарету, подозрительно косился на горделиво смотрящего мужчину, выжигающего Шото глазами. — Вы в контрах или что?

Тодороки выключил фотоаппарат.

— Что тебе нужно? — обратился он к отцу, хранящему молчание.

Рядом с ним находиться было неуютно. Испытываемые чувства были такими же, как у рыбы, жарящейся на костре. Детский, далекий страх мутировал в жалящую неприязнь, поэтому Шото приходилось сдерживать себя, чтобы не развернуться и не уйти.

— Садись в машину, — тяжелый басовитый тон кувалдой опустился на голову Тодороки. — Нужно поговорить.

— Я никуда с тобой не поеду, — твердо ответил Шото, стараясь сохранять самообладание.

После всего… после четырех лет… нет, не четырех лет, а двадцати двух сломанных-переломанных годов, поехавшей крыши, ночных кошмаров и всего — нужно поговорить?

Тодороки хотел рассмеяться ему в лицо. Или получить извинения.

Хотя бы не слышать в начале разговора приказной тон.

— Перестань ломать комедию и полезай в машину.

— Эй, хер с горы, он же сказал, что никуда не поедет, так что проваливай нахер отсюда, пока я тебе ебальник не разбил, — Бакуго говорил спокойно, но в его словах чувствовалась сквозящая агрессия, в которой можно было бы захлебнуться.

Энджи не обратил на него внимания.

— Я приехал сюда не за тем, чтобы упрашивать тебя. Поведи себя хоть раз в жизни, как взрослый и ответственный человек!

Тодороки опешил и сжал заскрежетавшие зубы.

— Блять, ну ты нарвал…

Тодороки выставил руку перед Бакуго, уже сделавшего шаг вперед и сжавшего пальцы в кулак.

— Я поеду.

Бакуго остановился, растерянно посмотрел, как бы говоря «какого хрена?».