Энджи ликующе хмыкнул и сел на пассажирское сидение.

Шото не хотел связываться с ним, но… что ему все-таки нужно? Вот так просто появляться и требовать разговора, будто Шото действительно ему что-то должен. Как бы сильно он не хотел находиться с ним рядом, уйти, не решив вопросы, было бы неправильно. Тодороки не привык оставлять дела незавершенными. Кроме того он предполагал, что рано или поздно подобное могло произойти. Только не сегодня, не тогда, когда день сначала был отвратительно-ужасным, а потом превратился в нечто, отчего сердце запальчиво стучало каждый раз, когда Бакуго смеялся над своими же смешными-несмешными шутками.

Кстати, Бакуго…

Тодороки обернулся к нему, все еще готовому пустить в дело кулаки, и попрощался, желая удачно добраться до дома.

— Ну и катись к черту, — донеслось ему в спину.

Тодороки сел в машину и захлопнул за собой дверь. Как только машина двинулась, ему в нос ударил запах новой кожи и аромат костра; у отца всегда была особая любовь к огню, даже в «доме» чуть ли не в каждой комнате располагался камин. Тодороки сел как можно дальше от отца; в машине и так было довольно просторно, так что дыра между ними приобрела не только метафорическую составляющую.

Тихий гул двигателя разносился по салону.

Какое-то время они провели в молчании.

— Куда мы едем?

— Считай, что сегодня добираешься до дома в бизнес-классе, — Энджи сложил на груди руки, смотря в окно; будто и не было с ним сына, сидящего по правую руку.

— Ты понятия не имеешь, где я живу, — пальцы Шото вспотели; конечно, он предполагал это, но…

— Ты про ту дыру, которую снимаешь? — в голосе мужчины послышалось ехидство. — Ты правда считаешь, что я настолько глуп, что не смог бы найти тебя?

— Ты не спешил, — Тодороки уставился в окно, за которым проносились деревья вперемешку с неоновыми вывесками круглосуточных магазинов и увеселительных заведений.

— Я предполагал, что ты в конце концов поймешь, какую ошибку совершил, и сам приползешь назад.

— В очередной раз не оправдал твои ожидания? — Шото закусил губу; он не мог усидеть на месте, потому что тяжесть атмосферы сдавливала ему легкие, превращая их в игрушку-антистресс.

— Хватит с меня этих игр! — закричал Энджи; Шото вздрогнул и сильнее обхватил фотоаппарат. — Вернись в семью и возьми на себя ответственность!

Стоит пояснить: Тодороки, сбежав из дома, не планировал разрывать контакты с братьями и сестрой. Он не был близок с ними так, как должны быть близки родственники (Тодороки не играл с ними вместе, не учился и даже практически не общался, разве что за приемом пищи и редких посиделок, потому что у него был строгий, индивидуально составленный график, нацеленный на то, чтобы слепить из него идеального кандидата на роль главы компании), однако все равно не хотел расставаться с ними.

Энджи Тодороки был довольно расчетливым и поистине бесчувственным человеком, интересующимся только прибылью и расширением своего влияния. Поэтому уже к двадцати годам он составил план, в котором четко было прописано буквально все: начиная от желаемых доходов и заканчивая количеством детей, которым еще до рождения было предопределено делать то, что требовал от них отец.

На плечи Шото, как самого младшего сына (все шло в соответствии с графиком папаши-математика), легла ответственность за продолжение отцовского дела. Больше всего в этой ситуации Шото веселило то (веселье это больше напоминало болезненный юмор у шизофреников), что столь продуманный план пошел ко дну из-за него, нерадивого отпрыска, ставшего черным пятном в стерильной биографии Энджи.

— Я не уходил из семьи. Я ушел от тебя, потому что ты перестал понимать, когда следует оставить своих детей в покое.

— Не тебе мне говорить о том, как следить за своими детьми!

— А тебе откуда это знать? — Тодороки повернулся, готовый высказать все, что думает о нем, его рабском отношении и его чертовой компании, которая принесла их семье одни беды. — Все, чем ты занимался, это без конца давил на нас и заставлял делать все, чтобы тебе угодить. Ты не имеешь никакого права говорить о том, что я поступил безответственно! Все, чего я хотел, это чтобы ты перестал вмешиваться в мою жизнь!

— Ты закончил истерику? — Энджи расправил закрутившиеся от влаги усы. — А теперь стоит поговорить как взрослые люди.

— Ты ни черта не понимаешь, да?

— Твои братья и сестра не могут взять компанию в свои руки. Их программа обучения отличалась от той, которую я разрабатывал для тебя, моего преемника.

— Не впутывай меня в свои грязные дела и не смей называть меня преемником.

— Ты должен исполнить свой долг передо мной. Я воспитал тебя, дал те…

— Я ничего не собираюсь исполнять, — прошипел Шото, пялясь на спинку кресла; лишь бы не смотреть на отца, раздражение на которого отравляло тело, змеей заползая в леденящие вены и холодя кровь. — Останови машину.

— Нет.

— Останови я сказал!

Энджи кивнул водителю.

Машина затормозила. Тодороки открыл дверь и выскочил на улицу, едва не уронив рюкзак; фотоаппарат он крепко держал в руке.

— Разговор не окончен, Шото, — раздался приглушенный голос из салона.

Тодороки захлопнул дверцу и бросился во дворы, желая как можно быстрее скрыться от отца, одно присутствие которого доводило до грани. Навестил сына для того, чтобы затащить в компанию, о которой он слышать не мог? Трепался про исполнение долга? Перед ним? Ногти Тодороки болезненно впивались в ладони, оставляя жалящие полумесяцы.

Шото не понимал, где находился. Он сел на сухое ограждение, расположенное под святящим грязно-желтым фонарем. Глубоко вдохнул влажный воздух, чувствуя расползающийся по легким аромат дождя. Устало провел по лицу рукой, пытаясь согнать отпечатавшийся на сведенных бровях гнев.

В его голове не укладывалось произошедшее. Оно больше напоминало драму у подростков в фильмах или сериалах, в которых скотина-отец стремился взять их под контроль, сломить волю и слепить говорящих собак из пластилина, только и способных на то, чтобы выполнять его команды, не имея ни собственного мнения, ни желаний, ни стремлений.

Он поежился.

Злость постепенно утихала и на ее место приходила усталость — Тодороки Энджи выпивал его энергию залпом и не давился. Слишком много нервных потрясений для вечера пятницы; он не был привычен к калейдоскопу жизненных впечатлений, от которых эффект был таким же, как от трипа.

Не нужно было ему садиться в ту чертову машину. На что он вообще рассчитывал? Что за четыре года у отца встанут на место мозги? Ага, конечно. С такой шутки можно было бы начать стэндап, посвященный семейным отношениям.

Тодороки достал из кармана телефон и открыл карту. Район казался знакомым, но он не мог быть уверенным в том, что не заблудится и не уйдет в дебри северной окраины Токио. Было уже довольно темно и ночная прохлада запустила свои костлявые руки под его куртку. Тодороки поднялся и, согревая замерзшие пальцы, только сейчас заметил мелкие раны, оставленные от давления ногтей.

Тодороки оказался в квартире в первом часу ночи.

Он еле доплелся до нее, скинул вещи в коридоре и прислонился к стене; его глаза закрывались от навалившейся усталости. Он окончательно убедился в том, что не сможет назвать это место домом; не тогда, когда о нем знает отец. Ощущение безопасности, которое он имел, на протяжении нескольких лет закрывая за собой входную дверь, исчезло вместе с растворившейся в ночной тьме черной тойотой.

После того, как он вышел из душа, приведшего его в относительный порядок, он увидел несколько сообщений на телефон:

00:18. Неизвестный номер:

придурок ты там жив??

00:23. Неизвестный номер:

если ты меня игнорируешь то при следующей встрече я прибью тебя твоим же фотоаппаратом.

00:25. Неизвестный номер:

ответь уже мать твою

Полотенце, которым Тодороки вытирал голову, упало с легким звуком «пуф».

— Бакуго? — прошептал он в тишину квартиры и на всякий случай протер глаза, потому что мало ли. Сонливость наваливалась на его плечи, поэтому он не отрицал вероятность появления галлюцинаций.