— Ты его худшая версия, — ответила Кендо, поднеся бутылку к губам.

— Зато я не толкаю наркоту!

— Он не толкает наркоту. Больше, — ответил Тодороки почти обиженно. Голова стала легкой, словно прошла через ряд метаморфоз и обратилась дуновением ветра — точно таким же, какой бил в закрытые окна и завывал в тесных переулках. — И это говорит о том, что у него развита соца… соиц… социализация.

— Надо же, выговорил, — похлопал Монома, чуть не расплескав пиво на ковер. — Это не соилизация… соцали…

— Даже не пытайся. — Кендо поставила пустую бутылку к ряду других и взяла следующую. Открывашку передал Монома.

— А еще он хорошо смотрит фильмы и имеет отличный вкус в рисовании. — У Тодороки, конечно, были претензии к некоторым фильмам, не без этого, но граффити Бакуго его на самом деле поражали.

— Эй, придурок, ты уверен, что ничего не перепутал? — покосился на него Монома.

— И стреляет он бутылками по пистолетам. — У Тодороки перед глазами стояла картина того, как Бакуго, почти играючи и не напрягаясь, разбил все бутылки с первого раза.

— Я даже не знаю, что ответить на это, — пробормотал Монома, косясь на тяжело вздыхающую Кендо.

— И водит нормально тоже, мы даже не разбились.

— Ого, почти идеальный парень, — засмеялся Монома. Кендо пихнула его в плечо.

— Да. Он идеальный, — ответил Тодороки и приложился к бутылке, чувствуя приятную горечь, растекающуюся на языке и в желудке. В ставшей легкой голове завывающий ветер скандировал «Бакуго» и рисовал опавшими листьями его портрет.

Манящая пустота, на которую он рассчитывал, насмешливо скалилась ему в ответ оскалом Бакуго.

Бакуго не был идеальным. Он был тем еще проблемным засранцем, но поплывший разум Тодороки решил, что конкретно для него это белобрысое чудовище было идеальным во всех отношениях.

Наутро он проснулся с той же мыслью.

Если бы кто-то несколько лет назад сказал Тодороки, что он проснется от похмелья в третьем районе из-за того, что ему разбил сердце парень из четвертого, он бы воспринял это как личное оскорбление. И вот, где Тодороки оказался — на кухне, выпивая таблетку от головной боли.

— Добрутро, пьяньчуга! — закричал ему в ухо подкравшийся Монома, и Тодороки, наверно, в первый раз в своей жизни подумал об убийстве.

— Монома, закрой рот, — пробормотала стоящая у плиты Кендо, потирающая виски.

— Я был любезен. — Его рот разъехался в кривой усмешке.

— То, что у тебя на утро не болит голова, является твоим лучшим положительным качеством, — пробормотал Тодороки. Монома засиял от гордости. — Потому что оно единственное.

— Ага, на безрыбье и рак рыба, — поддакнула повеселевшая Кендо.

Монома сиять перестал, но и сказать что-то громкое не успел — Кендо заехала по его затылку полотенцем.

В середине дня Тодороки вернулся из магазина с продуктами, потому что изображать из себя мебель и дальше трепать нервы из-за переживаний о несбыточном и блондинистом он не был намерен. Нужно же взять себя в руки в конце концов. Он оказался в Трайтоне, выжил в Трайтоне и прошел в Трайтоне через несколько малоприятных событий (то ли еще ждало за поворотом). Так что и разрушившуюся в зачатке личную жизнь он переживет, не конец же света.

Он увидел мельтешащую по комнате Кендо, разговаривающую по телефону и нервно накручивающую прядь волос на палец. Тодороки прошел на кухню, чтобы не мешать ей и разложить продукты. Он готов был хвататься за любую деятельность и находился в шаге от того, чтобы начать убирать чистую квартиру.

Кендо вошла на кухню расстроенная. Тодороки, расставляя банки, спросил, в чем дело.

— Моя подруга свалилась с простудой и теперь не может дойти до второго, чтобы купить лекарств. Она попросила сходить за нее в аптеку, но… — удрученно вздохнула Кендо, убирая телефон в карман, — у меня смена.

Тодороки не пришлось долго думать.

— Я могу выйти вместо тебя, — предложил он, складывая пустые пакеты.

Кендо неловко обхватила пальцами спинку стула.

— Мне неудобно просить тебя об этом.

Спустя час Тодороки стоял за барной стойкой в шумном клубе, активно берясь за любую работу. Монома, стоящий рядом и криво косящийся на него, лишь закатывал глаза и что-то бубнил себе под нос, строя при этом поистине комичные выражения лиц, отпугивающие особо впечатлительных посетителей. С Бакуго они, конечно, не срав… Тодороки глубоко вдохнул и выдохнул. Телефон в кармане в очередной раз жгло (дырявый спасательный круг какой-то), будто тот навязчиво намекал ему позвонить, но… это бы в любом случае ни на что не повлияло. И пусть у Тодороки было разбито сердце, он не желал собирать комбо и разбивать свою гордость.

Он сконцентрировался на посетителях, бушующем ярком свете прожекторов и громкой музыке, которая уже привычно била по ушам. Беззаботное, расслабленное состояние посетителей раздражало. Тодороки в выпадающих коротких перерывах посматривал на разномастную толпу — на танцующих людей, на распивающих алкоголь, на поднимающихся на второй этаж и спускающихся с него же. Увиденное перестало вызывать ту крайнюю степень омерзения, с которой он столкнулся в первые дни работы, однако избавиться от брезгливости ему так и не удалось.

В мельтешащей людской толпе Тодороки разглядел знакомый силуэт, который скрылся среди массы тел. Тодороки в задумчивости склонил голову и решил, что ему показалось, после чего отвлекся на приготовление коктейля.

А потом силуэт возник вновь, и Тодороки, отдав клиенту бокал с зонтиком, пристально всмотрелся в направляющуюся к выходу девушку с темными волосами. Он, взбудораженный, неотрывно следил за ней и ее нетвердой походкой, начиная считать себя параноиком, поддавшимся играм разума (можно ли захмелеть в клубе, не выпив алкоголя?). Девушка, обернувшись и послав кому-то воздушный поцелуй, вышла из клуба. Тодороки замер, прокручивая в голове увиденную сцену и отмечая, что черты лица…

— Монома. — Тодороки подошел к коллеге, недовольно повернувшемуся к нему. — Подмени меня, я ненадолго.

Возмущенные возгласы Мономы были заглушены ревом музыки.

Тодороки, беспокойно трущий пальцами вспотевшие ладони, вышел из-за барной стойки, проскользнул мимо толпы, покинул зал, оказываясь в коридоре, и направился к выходу. Ночная улица встретила тишиной, которую прерывала приглушенная музыка. Тодороки оглянулся по сторонам, чтобы выцепить в темноте девушку, и наткнулся взглядом на нее, стоящую на тротуаре и закуривающую сигарету. Он направился к ней и, встав напротив, спросил:

— Ты помнишь меня?

Темноволосая девушка с родинкой у подбородка, убрав зажигалку в карман, придирчиво оглядела его с головы до ног.

— В первый раз вижу, — ответила она, и Тодороки, узнав голос, убедился в том, что паранойя его миновала.

«Помогите! Пожалуйста!»

«Нет, нет! Их ИРСы не сработали».

— Это же была ты, в том переулке. — Его суматошный взгляд забегал по ее каменному лицу, на котором было много яркой косметики. — Звала на помощь, когда те парни лезли к тебе.

Тодороки различил проскользнувшее в глазах осознание, быстро скрывшееся за матовостью радужки. Незнакомка обошла его, намереваясь скрыться в темноте, но Тодороки вцепился в ее руку, удерживая на месте.

— Эй, отпусти меня! — возмутилась она, пытаясь вырваться. — Припадочный, — выплюнула она, пропитывая слово омерзением. — Вы все там такие? Отцепись от меня немедленно.

— Для начала объясни, что ты делаешь здесь. — Тодороки закипал. Злость вперемешку с непониманием забирались под кожу, не находя выхода и разгораясь внутри зеленым огнем, готовым подорвать несколько гаваней.

— Живу? — девушка приподняла бровь.

Девушка вырвала руку и отвернулась, торопливо двигаясь прочь. Тодороки последовал за ней. Ее поведение казалось ему странным. Конечно, ее могли отправить в Трайтон за любое нарушение — в конце концов, прошел месяц — но зачем ей тогда убегать? Тодороки не говорил ничего странного или пугающего, так почему…

— Постой. — Тодороки догнал ее, нервно затягивающуюся сигаретой.