Бакуго, поплотнее укутавшись в куртку, направился в противоположную от дома сторону. Он поговорит с Тодороки чуть позже, когда всякая хрень не будет отвлекать его.
До второго района он добрался быстро и так же быстро дошел до гаража. Засунул ключи в замок, провернул его и открыл скрипучую дверь.
Бакуго увидел нескольких крупных по телосложению мужчин и стоящую в углу поставщицу, пересчитывающую полученные деньги; та, завидев его, едва заметно улыбнулась и показала средний палец.
Бакуго почувствовал сильную боль в затылке и упал, теряя сознание.
========== XVI. Синий день. 30-34 ==========
Тодороки лежал на диване, сложив руки в замок на животе, и смотрел в светлеющий потолок, на котором играли тени стучащих в окно сучьев. С третьего этажа открывался вид на виднеющиеся из-за крыш домов многоэтажки второго района, до которых, казалось, можно было дотянуться, лишь подняв руку. Кендо жила недалеко от центра, отчего обстановка в доме и за его пределами чем-то — отдаленно — напоминала жизнь в Лэдо (по прошествии месяца воспоминания о жизни вне пределов Трайтона растворились в пучине третьесортного кошмара).
Сучьи, поддавшись усилившемуся порыву ветра, заскребли по стеклу минором. Музыкальное сопровождение для утонченных слушателей, находящихся над приземленным миром дилетантов в области искусства. Тодороки до искусства не было никакого дела.
Стрелки настенных часов показывали восьмой час утра.
Тодороки два часа назад вернулся со смены,
десять часов назад пришел на нее
и еще двенадцать часов назад съехал от Бакуго.
Кендо, впустившая его в свою квартиру не без преследуемых окриков гостящего Мономы, чтобы Тодороки немедленно (он выразился немного грубее) проваливал из нее, сейчас спокойно спала. Она охотно приняла его, быстро объяснила расположение вещей и отправилась в спальню, не задавая лишних вопросов. Проницательная, Кендо не могла не понять по отрешенному взгляду, что Тодороки был чем-то обеспокоен, но все же не стала задавать вопросы, давая время прийти в себя.
Тодороки остался наедине с самим собой. Покой — что это вообще? он с самого прибытия в Трайтон не чувствовал его отголоска (только в компании…) — спрятался в сумрачные лабиринты подсознания и замерз в выпавших снегах, не справившись с настигающими невзгодами и апатией. Апатией в ответ на взбалмошно стучащий механизм слева, который пришел, забитый, в непригодность (возможно, Тодороки излишне драматизировал). Однако сейчас шел восьмой час утра, и его мысли, и без того не способные соединиться в цепь благоразумия, разбились на криво выпиленные звенья.
Он не раз за прошедшие часы вспоминал разговор с Бакуго и повторял себе, что ничего, в общем и целом, серьезного не случилось. Просто человек, в которого он окончательно и бесповоротно влюбился, предпочел послать его вместе с багажом чувств.
Тодороки не думал, что когда-нибудь будет чувствовать… что-то. К кому-то, кого ему не подберут сведущие в делах специалисты в белых халатах с докторскими степенями за плечами, перед этим проведя по семи кругам тестов и исследований для установления подходящей пары. Еще с детства выставленная отцом установка на свадьбу с женщиной, подходящей по статусу, оказалась вбита в его голову. Пришедшее детское разочарование дало о себе знать тогда, когда он с подступающей паникой понял, что его не столько беспокоил брак по расчету (в его окружении это было частым явлением, с каждым годом набирающим все больше популярности у тех, кто был ниже рейтингом), сколько отсутствие влечения к женщинам. Любая его любовная история была обречена на трагичный конец — никто из парней, кто кровью и потом выгрызал себе рейтинг выше восьмидесяти, не согласится опустить его черт знает на сколько только потому, что захочет его поцеловать (если, конечно, вообще захочет). Тодороки еще в детстве засунул неокрепшие мечтания о любви, той самой, которая-раз-и-навсегда, в сундук из железобетона.
Тодороки давно не думал о давящем томлении в груди, перед которым мир перед глазами — даже его отражение в зеркале — становится мелким и незначительным. Поэтому сейчас он чувствовал себя по-детски обманутым. Он недостаточно хорошо разбирался в своих чувствах, что уж говорить о том, чтобы понимать, что испытывали другие люди, но… Тодороки перевернулся на бок, обнимая подушку и вычерчивая на спинке дивана неровные линии. Ему казалось, что вот это вот, горячее и поглощающее, было взаимным.
У Тодороки были не так хорошо развиты социальные навыки, как у сверстников, поскольку большую часть своей жизни он провел под надзором отца (тот, может, и не желал ему зла, но все же невольно стал его апогеем), чтобы рейтинг не скатился вниз. Он не участвовал во многих глупых, но от этого не менее притягательных и веселых вещах, в отличие от других детей. Нет ничего удивительного в том, что он что-то не так понял, когда дело зашло о Бакуго…
Тодороки вспомнил поцелуй, инициатором которого он был (но поцеловал-то его Бакуго!), потому что больше не мог находиться рядом с ним и не делать ничего. Бакуго, из упрямства не закрывающий глаза, смотрел на него так, будто Тодороки был кем-то очень, очень важным, из-за чего даже его дерзкий взгляд потеплел. Тодороки тогда чуть не отправился в небытие, становясь бестелесным подобием себя, и весь день удивлялся тому, что смог подняться с лавки и не навернуться после первого шага.
Тодороки уткнулся в диван носом, закрывая глаза. Уж лучше бы он женился на ком-то, кого предложили бы результаты тестов…
Тодороки проснулся ближе к полудню с тяжелой головой, в которую утрамбовались запальные и тягостные мысли. Он поднялся и направился на маленькую, но уютную кухню, на которой заваривала чай Кендо. Ее квартира была сравнительно небольшой, но в ней текла горячая вода, имелись толстые стены, по другую сторону которых жили адекватные соседи. Некоторые дома третьего отличались неплохим бытовым обеспечением.
— Утро доброе, — пожелала она, кладя в кружку с чаем три ложки сахара. — Чайник горячий, ты вовремя. Я не знала, что ты предпочитаешь, поэтому выложила на стол чай, кофе и сок.
— Спасибо, — поблагодарил Тодороки, открывая банку с кофе.
— У тебя все хорошо? — поинтересовалась Кендо, облизав ложку перед тем, как положить ее в раковину. — Я выслушаю, если хочешь поделиться.
Тодороки не хотел ни с кем ничем делиться. Он хотел нормально поспать и…
— Что люди делают, когда их отшивают?
Кендо сочувственно поджала губы, смотря в кружку с чаем.
— Все серьезно, да?
Тодороки налил в кружку молоко и добавил сахар. Он молчал, понятия не имея, что должен был ответить. Да? Нет? Слишком сложные вопросы у вас (наверно, для знатоков). На него давила образовавшаяся внутри пустота (так бывает вообще?) и болезненно тянуло под ребрами. А еще хотелось то ли увидеть Бакуго, то ли не видеть никогда.
— Можно напиться, — предложила Кендо, обнадеживающе улыбаясь. — Но лучше этим заниматься ближе к вечеру. В хорошей компании. — Кендо подмигнула ему, и Тодороки стало чуть-чуть легче.
Тодороки провел весь день в квартире, бесцельно таращась в потолок под бубнеж тихо работающего телевизора и крутя в руках телефон. Чего он ждал от телефона — он сам не знал (не превращение же его в робота, в конце-то концов), но все равно не выпускал устройство из рук. Будто тот был дырявым спасательным кругом, который, скорее, ударит током, чем удержит на плаву.
А вечером Кендо сдержала обещание — они действительно выпили в относительно хорошей компании (завалившийся с бутылками и недовольной рожей Монома мало претендовал на образец того, про что говорила Кендо). Тодороки никак не относился к нему — был Монома, не было Мономы — какая разница; он привык не обращать внимания на шум, поэтому и к коллеге относился как к чему-то обыденному.
Тодороки подумал о Бакуго, который был центром шумного и громкого, и залпом выпил половину бутылки под широко раскрытые глаза еще трезвых коллег (впрочем, ненадолго).
— Так это тот мудак, ради которого ты перся хер знает куда в рейд? — спросил Монома, крутя в руках бутылку. — Он ебанутый, ты вообще видела его, Кендо?
