— Без глупостей. — Бакуго протянул ему нож, тогда как сам пальцем указал на пистолет, убранный за пояс.

— Я не собираюсь бросаться с ножом на парня с пистолетом. В его квартире. Я вообще не собираюсь ни на кого бросаться с ножом, это слишком дорого мне обойдется.

Бакуго, презрительно скривившись, отдал ему нож и уселся на стул, закидывая ногу на ногу.

Тодороки не стал спрашивать, сколько баллов теперь занимал Бакуго в рейтинге — за вопрос об этом в Трайтоне можно было лишиться пары пальцев. За перечисленные Бакуго вещи ему же причислялось двенадцать баллов, поэтому, Тодороки предполагал, его граница была между двадцатью и тридцатью.

— Блять, — Бакуго зажмурился и провел ладонью по лбу, когда Тодороки взял нож, чтобы наконец сделать себе бутерброд. — Я забыл.

Тодороки, не отвлекаясь от нарезки, заинтересованно склонил голову.

— Не трогай здесь ничего. И не сваливай никуда.

— Хорошо.

Тодороки хотел было добавить, что он не идиот, чтобы в одиночку выходить в четвертый район, но не успел: Бакуго уже вышел из кухни.

— Если попытаешься что-нибудь украсть, я тебя найду и закопаю. И не смей шариться по моим вещам.

— Я могу убрать мусор с дивана?

Бакуго, выглядывающий из-за стены, уставился в цветастый затылок Тодороки. Он чувствовал взбешенный взгляд, но был слишком занят нарезкой колбасы.

— Это, блять, не мусор. Убери, но так, чтобы я не искал вещи по всем углам.

Бакуго вышел из квартиры и закрыл ее на ключ.

Тодороки, наконец дорвавшись до бутерброда, рассуждал о том, был ли Бакуго излишне самоуверен, раз позволил незнакомцу остаться в его квартире, или слишком безрассуден.

О своей самоуверенности и безрассудности он не рассуждал (остаться закрытым в квартире малознакомого парня, ходящего с огнестрельным оружием и стреляющего из него в людей — а еще имеющего до скверности маленький рейтинг, — мало походило на здравый поступок).

Тодороки вошел в комнату, предварительно убрав со стола остатки еды и с удивлением обнаружив, что вода в доме все же не была отключена (и пусть от того, что он повернул вентиль над раковиной, чтобы смыть кровь с щеки, торчащие из стен трубы истошно завопили, все же это лучше, чем оставаться без нее вообще). Хоть Бакуго и сказал ему ничего не трогать, но он также ни словом не обмолвился о том, что ничего нельзя рассматривать… Тодороки должен же понимать, у кого он собирается ночевать? Он старался смотреть на реальность трезво — выбирать из чего-то другого ему не приходилось. Завтра он доберется до бюро и узнает, может ли он рассчитывать на что-то большее, чем квартира на пятом этаже самого неблагополучного района. Он согласен даже на третий; вроде бы его граница со вторым была не так плоха. Как об этом писалось во всех источниках, ему должны были выделить квартиру, соотносимую с районом по количеству сохраненных баллов (фраза Бакуго про то, что всем на него плевать, засела в его голове мерзкими копошащимися червями).

Он так и не спросил причины, позволившие альтруизму проявиться в хмуром парне, стоящем с надетым на голову капюшон в переулке, поэтому Тодороки оставалось только гадать о них (лучше гадать о причинах поступка Бакуго, чем в который раз прибегать к безрадостным рассуждениями о своей дальнейшей жизни).

Тодороки принялся осматривать квартиру, надеясь не найти в ней ящика с оружием, отрезанные конечности в ванной или украденные вещи под столом. По его мнению люди не могли находиться внизу рейтинга без серьезных нарушений. Убийства? Незаконная торговля? Сутенерство?

Комната вмещала в себя множество хлама, который сообщал о хозяине то, что он рисовал запрещенное граффити, слушал запрещенную музыку, читал запрещенную литературу (некоторые книги, казалось, принадлежали другому человеку), сидел в интернете по нелегальному соединению, а еще курил и, видимо, пил, потому что под дверью обнаружил пустые бутылки от дешевого пива… Официально, конечно, данные вещи не были запрещены, поскольку граждане сами решали, какой контент им потреблять (за некоторый баллы начислялись, открывая перед людьми лучшие рабочие места, успешные университеты, хорошую медпомощь и жилплощадь, за другой убавлялись; но все это, конечно, шло под личную ответственность человека, поскольку только он сам решал, чего он хотел от жизни и как он хотел эту жизнь прожить).

За чтение или просмотр запрещенных вещей в его городе начислялись штрафы, опускающие в рейтинге; подобная, более жесткая система была принята в малом количестве стран, в число которых вошла родина Тодороки — Оша, лидирующая в общем рейтинге по самому малому количеству преступлений (то, что в Трайтоне за регулированием порядка, за исключением тяжких преступлений, следили жители, позиционировалось как содействие закону и личное участие в улучшении города, поскольку технологичность технологичностью, но система все еще не была близка к маячившему зеленым огоньком идеалу). Для Тодороки оставалось загадкой, как с образом жизни и всевозможными нарушениями законов Бакуго прожил до… сколько ему лет? Около двадцати? Скорее всего, они были ровесниками.

Тодороки открыл дверь на балкон с небольшим облегчением — если Бакуго и нарушал закон, то его квартира не говорила о чем-то серьезном (возможно, он не нашел доказательства). Тодороки сошел со скрипучего пола комнаты на не менее скрипучие доски, через щели в которых виднелся балкон четвертого этажа.

Наступал вечер. Поднявшийся ветер трепал волосы Тодороки, не без скептицизма опершегося локтями о содрогнувшиеся перила, и холодил кожу, не скрытую под одеждой. С высоты пятого этажа он мог наблюдать, что творилось под окнами: казалось, будто вся грязь постепенно стекалась на вечерние улицы, образуя единый организм из социально опасных для высокорейтинговых людей сущностей. Тодороки не понимал, как можно было довести себя до того, чтобы оказаться здесь.

Тодороки глубоко вздохнул, зарываясь пальцами в волосы и оттягивая челку. События пережитого дня наваливались на него.

Он опустил глаза, смотря на то, как двое мужчин открывали бутылки с пивом.

Тодороки, собирающийся взять интервью у человека для доклада, не предполагал, что количество листов в его работе могло подобраться к сотне. Он вспоминал события, свалившиеся в кучу, — дом, универ, обед с одногруппниками, несколько лекций, написание тестов, вагон метро, помощь с домашней работой одногруппнику, магазин, чтение учебной литературы, помощь девушке, ужин, универ, опять метро, где-то здесь сон… Куча разрасталась — хаос во всем великолепии.

Тодороки, оказавшись в комнате и закрыв балконную дверь, убрал с темно-зеленого дивана вещи Бакуго, расставив их на полу вдоль стен, и сел, чувствуя жесткие пружины. Он надеялся, что на сидушке не было разлито пиво или черт знает что еще нездорового темного цвета (Тодороки был снобом и тщательно это скрывал). Тодороки отодвинулся от сомнительного пятна и прижался к подлокотнику. Только сейчас он почувствовал запах сигарет, которым пропахла квартира, но ему, смотрящему на трещины на потолке, было уже все равно — глаза слипались.

Он заснул.

Тодороки проснулся от того, что сбоку раздался громкий стук и последовавший за ним отборный мат. Он медленно открыл глаза и не сразу в опустившейся на город темноте разглядел силуэт вернувшегося Бакуго.

Сначала ему подумалось, будто он проснулся дома, а произошедшее — всего лишь очередной кошмар; один из тех, что навещали его после известия о смерти матери. А потом он вспомнил, где оказался, с кем оказался и почему (почему?) оказался. Кошмар, принявший очертания реальности, не иначе. Возможно, это был трехэтажный сон, как в старом фильме, который не производил впечатления на публику, как это сделал когда-то.

— Ты какого черта все на пол сгрузил?! — закричал Бакуго, указывая пальцем на гантель, о которую ударился ногой.

— А куда я должен был? — сонно спросил Тодороки, потирая глаза; голова гудела от неудобной позы — лучше бы он заснул лежа. — Если бы я убрал на балкон, он бы развалился.