— Ты совсем спятил? — Бакуго, опершийся локтем о колено, нахмурил брови. — Ты на хрена продаешь такой товар?

— Вообще-то, дорогой мой друг Бакуго, — Бакуго скривился на его пьяных словах, — я его не продавал.

— Ты пытался впарить его, ты сам сказал.

— Я пытался продать его по скидке. Кто будет продавать товар по скидке на нашем рынке?

Тодороки покосился на Каминари.

— Ты продал мне телефон по скидке.

— Нет-нет, друзей друзей я не надуваю!

— Во-первых, этот телефон ты продал не ему, а мне, — произнес Бакуго, размахивая руками и едва не расплескивая пиво, — во-вторых, этот двумордый мне не друг.

Тодороки не испытывал грусти от того, что Бакуго не считал его другом. Потому что Тодороки тоже не считал Бакуго другом. Их отношения все еще держались на взаимовыгоде, о какой дружбе тут могла идти речь? Может, просто иногда Бакуго оставлял ему чуть больше порции еды или Тодороки, получив второй ключ, старался возвращаться тише, чтобы не разбудить его.

— Вы живете вместе почти две недели и ты даже устроил Тодороки на работу. — Мидория чуть склонил голову на бок, внимательно смотря на стучащего по бамперу ногой Бакуго.

— Мне просто нужен сраный рейтинг, ясно?!

— Ты все еще не пере…

— Нет, блять! Заткнись!

Повисшая пауза застала врасплох.

Сначала Тодороки думал, что Бакуго хотел выбраться отсюда, но чем дольше он жил и общался с ним, тем больше убеждался в том, что это было не так. Однако и понять, устраивала ли его жизнь в Трайтоне, Тодороки не мог. Будто он не испытывал дискомфорта от пребывания в четвертом, но все же что-то в его поведении не позволяло во всеуслышанье заявить, что претензий к его текущей жизни у него не возникало. Будто тот находился на двух полюсах, с одной стороны нейтрально относящийся к своему социальному статусу, а с другой тихо ненавидевший его.

— Тодороки-и-и, оно не отравлено, — произнесла Ашидо, нарушившая молчание. Она, заметившая, что тот так и не притронулся к бутылке, указала на нее пальцем.

— Я не пью пиво, — ответил он, болтая бутылку.

— Ой, да брось, ничего не случится. — Замахал рукой Сэро.

— Ты только что заявил, что был в серой зоне. С твоих слов «ничего не случится» звучит крайне сомнительно, — усмехнулась Джиро, посматривая на небо.

— Вы теперь всю жизнь будете меня этим попрекать, да? — засмеялся тот, не испытывая неловкости.

— Да он все равно этого не сделает. — Бакуго, чуть успокоившийся после эмоционального порыва, сощурил глаза и наклонился вперед; пусть их с Тодороки разделяла пара метров, тому все равно показалось, будто он нависает прямо над ним. — Слишком трясется за свои баллы.

— В свете последних событий я могу сказать то же самое о тебе, — ответил Тодороки, смотря на содержимое бутылки через узкое горлышко.

— Эй, это не я смотрю хреновы гражданские каналы. — Бакуго нахмурился и в гневе выпятил нижнюю губу.

— Это не я привел в дом выходца из Лэдо и положил его на диван, — Тодороки пожал плечами; споры с Бакуго никогда ни к чему не приводили (тот не успокаивался до тех пор, пока последнее слово не оставалось за ним; но все вокруг (ладно, только Тодороки) знал, что победа за ним).

— Этот диван жутко неудобный, — тихо произнес Сэро, повернувшись к Джиро. Та согласна закивала.

— Ну так давай. — Бакуго спрыгнул с машины и встал напротив Тодороки, на которого смотрел сверху вниз. — Давай пей, в чем проблема?

Тодороки поднялся тоже, вставая к нему практически вплотную под заинтересованные взгляды друзей. Мидория, сидящий рядом, покачал головой и притронулся к своей выпивке.

Проблем, очень хотел сказать Тодороки, никаких не было, поэтому, глядя в прищуренные в немом вызове глаза, обхватил губами горлышко и сделал несколько больших глотков, морщась от горькости вкуса. Он выпил половину бутылки под одобрительный галдеж Ашидо и Каминари и осознал, что добровольно, поддавшись на провокацию, нарушил очередное правило. Общение с Бакуго до добра довести не могло, но отчего-то видя, как на глубине его глаз оседало замешательство, тесно переплетенное с одобрением, чувствовал отголоски прорастающей гордости за самого себя. Это было странно, это пугало, но все же…

Где-то на фоне раздалось громкое и звучное «щелк».

Бакуго, приподняв подбородок, хмыкнул и, засунув руки в карманы, отвернулся.

— Отвратительно, — произнес Тодороки, смотря на бутылку со слезшей этикеткой. Все же он думал, что пиво более приятное на вкус.

— Предпочитаешь что-то посолиднее? — спросил Бакуго, наблюдая за тем, как напившиеся друзья повставали с насиженных мест, принимаясь выполнять подобия движений, похожих на танцевальные.

— Я пробовал только коньяк и вино, так что понятия не имею, — честно ответил Тодороки, услышав сорвавшуюся с губ насмешку.

— Так ты Тодороки Шото, — сказала Ашидо, смотря на получившуюся фотографию двух парней, вокруг которых искрило напряжением; их имена неярко выделялись над головами. — Надеюсь, ты не родственник Айзавы…

— Нет, — ответил Тодороки.

— Ты же сейчас не пыталась провести очередной эксперимент, да? — покосился на подругу Каминари и указал большим пальцем на Тодороки.

— Я на память! — надула губы Ашидо, бережно обхватывая фотоаппарат.

— Бакуго, ты обещал мне поздравительное граффити! — крикнул Сэро, двигая руками наподобие волн.

— Я нарисую тебе на стене гроб, — хмыкнул тот (Сэро не оценил) и, схватив свой рюкзак и сумку, которую притащил Тодороки, направился к не разрисованному участку стены.

Тодороки сел на свое прежнее место, поставив бутылку на землю и поглядывая на то, как Бакуго вытаскивает баллончики с краской и задумчиво чешет затылок.

— Он умеет рисовать граффити? — спросил Тодороки у Мидории.

— Угу-угу, — закивал тот головой и показал пальцем на красочные рисунки на домах. — Многие из них он нарисовал.

Стены домов были исписаны когда-то яркими граффити, потускневшими от дождя и пройденного времени. Некоторые из них оказались перекрыты другими, насыщенными и выглядящими более концептуально сложными по сравнению со старыми работами. Множество надписей, в которых сквозил вызов и призыв к анархии, приобретали заковыристую форму выражения, отчего Тодороки приходилось напрягаться, чтобы различить в них знакомые буквы.

Ему в глаза бросился серый, выцветший город, черные клавиши с руками над ними, закованными в наручники, желтое море бабочек, разлетевшихся в разные стороны и находящих своих собратьев на рядом расположенных зданиях, красный, расколотый череп, изо рта которого вытекала кровь, зеленое изображение неспокойных мыслей, принявшее форму улетающего духа, розовое сердце с болезненно нездоровыми артериями, вокруг которого собрались птицы, а также темно-сиреневое непонятное нечто, идущее по цепи на задних лапах и держащее в руках готовую вот-вот сломаться палку.

Тодороки смотрел на рисунки, по которым скользили разноцветные огни, и чувствовал поднимавшееся восхищение глубоко внутри. За вандализм в его городе полагались штрафы, и он не должен был чувствовать ничего, что могло иметь хоть какое-то отношение к эстетическому чувству прекрасного, но он, глядя на уличные картины, не думал ни о чем, кроме того, что у Бакуго очень, очень хорошо получается.

— Это… очень здорово.

— Ха-ха, скажи об этом Бакуго, — широко улыбнулся Мидория. — Он, конечно, наорет, но ему будет приятно. Как тебе здесь? — участливо поинтересовался, наклоняясь ближе, чтобы его было лучше слышно из-за рева гитар. — Поначалу хочется ночевать на станции, ожидая поезда.

— Примерно это я испытал, когда Бакуго повел меня в четвертый район.

— Это правда ужасно, — широко раскрыл глаза Мидория и вздохнул. — Но вскоре начинаешь к этому привыкать.

Тодороки сомневался, что к такой жизни можно было привыкнуть — это больше походило на выживание.

— Сначала ты видишь разницу между Лэдо и Трайтоном и думаешь о том, как бы набрать семьдесят баллов, чтобы подать прошение о пересмотре дела, но затем начинаешь осознавать, что, вернувшись в Лэдо, потеряешь возможность вот так сидеть с друзьями.