— Почему я не могу связаться с отцом? — спросил он, сидя перед другой девушкой, на которую сочувственно смотрела ее соседка, оформлявшая Тодороки совсем недавно.

— На данный момент ваш рейтинг не позволяет сделать это. Вам следует перестать участвовать в уличных разборках и набрать рейтинг не меньше семидесяти.

— Я оборонялся, — воспротивился Тодороки, сжимая пальцы в кулаки. — Если бы я не сделал ничего, они бы отобрали у меня ИРС и убили меня.

— И тем не менее вы нарушили общественный порядок. Пожалуйста, не нарушайте устоявшиеся нормы поведения.

— Я могу попросить о передаче денег со своего лицевого счета? — поинтересовался он, все больше злясь и нервничая.

— Ваш лицевой счет заблокирован после пресечения границы. Чтобы разблокировать его, вам следует покинуть пределы Трайтона.

Отказ на отказе. Тодороки мог бы рассмеяться — тихо и в кулак, — если бы не оседающее на жилах напряжение. Маленький биологический концерт внутри себя из натянутых органов и бесконечных взмахов-ударов по ним смычком.

— Я хочу подать прошение о пересмотре дела.

Девушка, поправляя выбившийся локон из прически, глубоко вздохнула и потянулась к стоящей кружке с кофе. Сделала большой глоток и, выпрямившись, ответила:

— Вы не имеете право подавать прошение о пересмотре дела, пока ваш рейтинг не поднимется до семидесяти.

Тодороки хотелось хвататься за голову и почти кричать, но он сдерживал себя, сжимая губы и стоически слушая слова, от которых раскалывалось тело.

Тодороки вышел из бюро, чувствуя призрачный жар на ИРСе, наверно, впервые в жизни ощущающимся как кандалы с гирькой на платиновой цепочке (разумом он понимал, что кусок металла и пластика не был ни в чем виноват, но желание стянуть его с себя и швырнуть в стену напротив было настолько сильно, что Тодороки пришлось сделать несколько глубоких вдохов).

Люди, бесцельно гуляющие по улицам первого района, не обращали на него внимания: то ли дело было во внешнем виде, то ли они на инстинктивном уровне чувствовали, что от него следует держаться подальше — заветные «двадцать девять» передавали привет.

Тодороки не чувствовал этого час назад, потому что с ним рядом был Бакуго, в сторону которого большинство жителей первых районов старались не смотреть. Теперь же Тодороки был один, был подавлен, был настолько уставшим, что хотел сесть посреди тротуара и… просто сидеть. Просто где-нибудь.

Он удивлялся тому, как случайно не сбил прохожих. Или как не снес впаянную между плитками лавку (это было бы тяжело, но он бы постарался).

Тодороки посмотрел на вывески магазинов, на рестораны и кафе, на элитные дома и натянул на голову капюшон. Для начала следовало найти работу, потому что от стояния на месте пользы было столько же, сколько и от попыток пронести воду через границу в сите.

В первом и втором районе его не хотели ни знать, ни видеть, а в третьем, в котором располагалось множество сомнительных заведений, полупустых забегаловок и соответствующих малоприятных посетителей, его кандидатуру не рассматривали, поскольку все рабочие места были заняты; да даже ТЭС был закрыт для него из-за несоответствия рейтинга. Как и сказал Бакуго.

Во время бесполезного плутания по районам, от которого только тучи сгущались над его головой да кружили вокруг макушки вороны-падальщики (он преувеличивал), Тодороки ни на секунду не переставал думать о клевете, выросшей в огромный штраф. Он не высказывался против какой-либо личности и не приводил в качестве аргументов при споре с человеком ложные факты из его биографии, способные нанести вред его жизни или жизни его семьи. Тодороки будто бы попал в малобюджетный детектив, в котором убийцей был и без того настрадавшийся дворецкий.

Его попытки найти квартиру обернулись тем же провалом. С текущим рейтингом он мог рассчитывать на квартиру не выше четвертого района (он перестал хватать звезды с неба и схватился за реальность, начав смутно догадываться, где теперь находилось его место; словно раньше он сидел в мнимом вакууме, в котором вроде бы и принимал свое положение, а вроде бы и старательно открещивался от него), но его отказывались принимать без предварительной оплаты. Не почку же ему продавать? Проходя мимо дома, в подвале которого находилась клиника (санитария в ней, прежде чем повеситься, порезала вены), Тодороки подумал над тем, какую ему не жаль.

Возможно, Тодороки немного паниковал.

Отец, школа и институт не готовили его к выживанию в Трайтоне (они вроде как пытались этого не допустить). Можно было бы пошутить на тему того, что курс они выбрали неверный, но для Тодороки это уже было слишком.

Все происходящее в течение двух дней было для него слишком и напоминало психологический триллер.

К вечеру уставший Тодороки исходил западную половину города, выучил планировку многих улиц и выяснил, что Бакуго был прав: никому он здесь нахрен не был нужен.

Тодороки сел на скрипнувшую лавку на полуразрушенной детской площадке, служащую местом для игры в баскетбол. В голове и желудке Тодороки было пусто.

Если он останется ночевать на улице, его либо убьют (он увидел выходящую из заплеванного подъезда сомнительную компанию мужчин, из-за поясов которых блеснули пистолеты), либо оштрафуют особенно внимательные к просчетам других граждане за нарушение комендантского часа (и тогда «двадцать девять» превратятся в «двадцать семь»). Тодороки посчитал, что при удачном раскладе сможет прожить еще пятнадцать дней после чего умрет от сердечного приступа, если, конечно, кто-то раньше не перережет ему глотку, пока он будет спать возле контейнеров с мусором. Укрывшись картоном и подложив под голову выброшенный порванный кроссовок.

Тодороки сжал деревяшку под собой, карябая ладони. Под его ногами, по холодной земле, которую уже начали застилась опавшие с деревьев желтые листья, двигалась цепочка муравьев, тащащая несколько мелких веток в домик. Жаль, что постучаться в него и попроситься на ночлег не выйдет.

Тодороки посмотрел в глубины четвертого района, шедшие извилистыми полудряхлыми строениями, скрываемыми за невысокими редкими деревьями.

После произошедшей ссоры он мог забыть о том, что Бакуго пустит его под собственную крышу. Он уже не раз за прошедший день успел укорить себя из-за длинного языка — и почему он не мог промолчать? То есть… конечно, он не был способен промолчать, потому что закрывать глаза на преступления подобного рода… Это же не скорость превысить (хотя тоже, вообще-то, очень плохо).

«Конченный мудак, ты нихрена не знаешь и считаешь, что можешь меня учить?!»

Тодороки не понимал систему устройства Трайтона.

Теперь он начинал по-другому смотреть на некоторые вещи.

Малый рейтинг не должен был быть причиной того, что люди не могли позаботиться о своем достатке.

Это было прописано в немногих учебниках по праву.

Этим были забиты поисковые запросы в интернете.

Так какого черта в Трайтоне все по-другому?

Тодороки поднялся с лавки, поправляя спавший с головы капюшон. От застиранной и потрепанной толстовки пахло сигаретами, которыми наверняка пропахли и его волосы. Он, застегнув молнию, чтобы поднявшийся осенний ветер не холодил грудь и шею, направился к дому Бакуго.

Когда на город опустился вечер, под темнотой которого дома четвертого района становились еще более устрашающими, словно собирали в себе всю таящуюся мрачность Трайтона, Тодороки стоял возле квартиры Бакуго, прислонившись к грязной стене спиной и убрав замерзшие руки в карманы толстовки. Он смотрел в окно на поднимающийся месяц и думал о том, что если Бакуго вышвырнет его из окна, это будет ненормальным окончанием его нормальной (до поры до времени) жизни. Выпав с пятого этажа, он наверняка разобьется насмерть, перед этим почувствовав боль по всему телу от резкого удара. Было бы хуже, если бы Бакуго жил на третьем — в таком случае была вероятность не умереть и переломать конечности. Его могли бы склевать вороны. Или начать разбирать на органы мелкие банды, пока он оставался в сознании.