— Ну давай, отправляйся на поиски, пну тебя на удачу. — Бакуго вопреки словам притянул его за свитер. Тодороки успел упереться рукой в стену и не стукнуться с ним лбом. — Или мы можем подрочить друг другу, — произнес он, упрямо глядя в подернутые дымкой глаза (у самого были точно такие же).

— Второй вариант меня устраивает больше. — Тодороки удобнее сел, так, чтобы нога свисала с кровати, и положил на свою чужую, раскрывая Бакуго. Повел рукой по бедру, сжимая его.

— Да, я заметил. — Бакуго уперся взглядом в натянутую ткань джинсов Тодороки и многообещающе ухмыльнулся. Внутри же все сжалось от осознания, что он был причиной его возбуждения.

— Кто бы говорил. — Тодороки положил руку на его пах и сдавил; глаза заволокло пеленой, и радужка, обычно светлая, потемнела. Бакуго медленно выдохнул и, чтобы отвлечься, наклонился, оставляя поцелуй на шраме от ожога у уголка глаза. Потом еще один и еще, чувствуя губами неровную кожу и сам же дурея от обычно не свойственной ему нежности; что это вообще такое с ним… — Тебе не противно?

— Че? — Бакуго отстранился, пытаясь поймать его взгляд, но вместо этого натыкаясь на отвернувшееся лицо. — Я же сам предложил подрочить, почему мне противно-то должно быть?

— Я не об этом, — сказал Тодороки.

— Тогда о чем? — Бакуго потряс его за плечо, не услышав ответа. — Эй?

— О шраме. От ожога.

— Ты идиот? — Бакуго выпрямился и грубовато схватил его за подбородок, заставляя посмотреть на себя. — Нет. С каких пор ты вообще комплексуешь из-за такой фигни? — Тодороки продолжал молчать и выводить Бакуго из себя. — Если не расскажешь, я возбужу тебя и не дам тебе кончить. — Чтобы подтвердить свои слова, задрал его свитер, провел ладонью по напрягшемуся животу и забрался под кромку нижнего белья.

— Ты на самом деле собрался угрожать мне этим? — Тодороки зажмурил один глаз, ощущая легкие поглаживания у основания и то, как дрожали пальцы, перебирающие дорожку лобковых волос.

— Да, — веско произнес Бакуго, пряча за решительностью смущение, и Тодороки сдался:

— Во время рейда. Один рейдер сказал, что у меня… уродливое лицо, — объяснил Тодороки, опуская голову. Ободок не дал скрыть ожог отросшей челкой.

Сказать, что Бакуго охренел, это ничего не сказать. Он так и замер с рукой в его джинсах и с вытянувшимся лицом. На нем удивление сменялось гневом, а смех тупой злостью.

— Ты, блять, видел вообще себя?

Тодороки приподнял голову, встречаясь с ним взглядом, в котором сквозило недоумение вперемешку с чем-то, похожим на обожание. Тодороки был чертовски красив, начиная с тела, на которое Бакуго бессовестно залипал, когда тот выходил из ванной, и заканчивая лицом с острым подбородком, разноцветными глазами и шрамом от ожога.

— Твое лицо настолько охуенное, что я бы его трахнул, — произнес Бакуго.

— Я… — Тодороки моргнул, впадая в ступор. — Как я должен реагировать? Предлагаешь сделать тебе минет?

— Блять, не… — Бакуго, в общем-то, против не был, просто… — Заткнись. И не забивай голову всякой херней. Хотя бы не тогда, когда собираешься мне отдрочить. Смотри, как тебе повезло, — Бакуго приспустил его джинсы и провел рукой вниз по его вставшему члену, заставляя невольно охнуть, — у меня сломаны пальцы на левой, а не на правой руке.

— Все для меня. — Тодороки, покрывшись аляповатым румянцем, неровно оставшимся на щеках и шее (то ли из-за его слов, то ли из-за действий; может, из-за всего сразу), расстегнул пуговицу и молнию на джинсах Бакуго дрожащей рукой.

— Тебе что, реально никто, с кем ты встречался, не говорил, какой ты охренеть красивый? — Бакуго растер выступившую смазку по головке, опуская взгляд и сразу прикусывая нижнюю губу; во рту стало сухо. Не то чтобы он никогда не представлял член Тодороки, просто…

Тодороки шумно выдохнул, как если бы легкие рвались, переполненные кислородом, и уткнулся лбом в шею Бакуго, закрыв глаза, потому что какой в них толк — перед ними появлялись черные точки и всполохи белых искр давящего наслаждения, от которого низ живота топился в огненных всполохах.

— Я не встречался ни с кем, — произнес в шею, опаляя жаром.

Бакуго глухо сглотнул.

— Так что, это у тебя сейчас… в первый раз?

— Да. — Пальцы Тодороки, соединенные в кольцо, скользнули по его возбужденному члену. — А у тебя?

— Нет, рехнулся, что ли? — выдохнул Бакуго, облизывая губы. По его телу растеклась дрожь, скатывающаяся с затылка и доходящая до поясницы от медленных, неловких движений; задела каждый позвонок, отдающий пульсацией сладко-манящего. Он ткнулся носом в мокрый висок Тодороки, заполошно дышащего в покрывшуюся мурашками шею и щекотавшего волосами щеку. Такого жаркого и податливого. — Да, — уже тише, — тоже.

Тодороки вздрагивал от каждого движения собранных в кулак пальцев, от которых по телу разносились тягучие, кисельные волны болезненного удовольствия, и дарил такие же — у Бакуго низ живота скручивало в вязкий узел, перед глазами плыло и сердце колотилось ненормально быстро (не может быть, чтобы так стучало, совсем за гранью уже); Тодороки наверняка слышал все, если не был оглушен своим.

Бакуго пожалел, что не мог схватить его за волосы и потянуть назад для поцелуя, чтобы звезды и галактики.

Звезды и галактики поймал Бакуго — Тодороки, забравшись другой ладонью под ткань его толстовки, очертил грудные мышцы и скользнул языком по солоноватой шее. Тодороки сбивчиво дышал, слабо сжимал его сосок и выцеловывал обожженную кожу с оставшимся ожогом от сигареты. Бакуго прикусил мочку его уха в отместку и ускорил движения рукой.

Тодороки, оставив еще один поцелуй (и еще), посмотрел на него. С забранной назад челкой и мокрыми губами Тодороки выглядел слишком… слишком для Бакуго, у которого стены с потолком поменялись местами, чтобы, наверно, улететь в нарисованную космо-дыру, прямиком к готовящейся взорваться звезде.

— Как думаешь, сможем кончить вместе? — спросил Тодороки.

Бакуго впился в его губы; рука на члене ускорилась, заставляя простонать в поцелуй и смутиться — будто все происходящее до этого на смущение не тянуло.

Влажные звуки разносились по душной комнате и перемешивались с тихими стонами в губы друг друга и более громкими, от которых краснели уши.

— Черт, — тихо произнес Тодороки, испачкав свитер; пальцы ног дрожали, и по телу растекалась пустота. Он сделал несколько быстрых движений, доводя Бакуго до грани и ловя его стон, глухо прозвучавший в поцелуе.

— Ну. — Бакуго шумно сглотнул и прислонился затылком к стене, пытаясь поймать утекающий тремор. — В другой раз.

Тодороки улыбнулся — сыто, довольно, перед тем как встать и пойти в ванную, чтобы принести упаковку чистых салфеток (лучше бы он, конечно, сразу кран из ванны притащил; толстовка неприятно липла к телу и спутанная челка налипла на лоб). Отдавая упаковку, Тодороки заметил лежащий на краю жетон, и взял его за цепочку.

— Его положить в шкаф?

— А? — Бакуго, вытирая липкую ладонь, поднял на него взгляд (все еще немного поплывший). — Да. Все равно дома торчим.

Тодороки подошел к шкафу и положил предмет на полку, на которой лежало старое оружие Бакуго с побитой рукояткой.

— Бакуго. — Тодороки замер. Напряг плечи. — Если на площади ты собирался убить Курокаву, то почему ты целился в другого человека?

— Что?.. — Расслабленность слетела с него, вышибая стекла.

Тодороки повернулся к нему.

— Когда я искал тебя в день рейда, то узнал Курокаву в обычной военной форме, — сказал он.

Бакуго сел на кровати, свесив с нее ставшие тяжелыми ноги. Голова наливалась раскаленным свинцом, затекающим в каждый угол, чтобы расплавить его мозги.

— Ты уверен в этом? — севшим голосом спросил он, вперившись взглядом в пол, кружащийся в вальсе. Водоворот для пьяниц. Он поднялся и подошел к шкафу, чтобы взять пачку сигарет.

— Да, — кивнул Тодороки и уперся в стену плечом, с тревогой поглядывая на Бакуго, подходящего к балконной двери и открывающего ее. Чиркнул зажигалкой и поджег сигарету, не выходя на балкон. — Я разглядел его лицо.