Сперва Джеймс пребывал в перманентном ужасе: он боялся ошибиться с деньгами, боялся кого-нибудь обидеть или, не приведи господь, уронить, боялся, что дети станут задавать вопросы и придется что-то отвечать… Но по мере того, как сумка на его поясе толстела, а круг, выбитый на земле его ногами, делался темнее и отчетливее, оказалось, что все не так страшно. Деньги Джеймс считал легко, тех маленьких всадников, кто плохо держался или начинал соскальзывать, отлично чувствовал и вовремя подхватывал. Что касается разговоров, дети по большей части радостно ворковали в свое удовольствие, не требуя от Джеймса участия в беседе, а если что-то и спрашивали, то свято верили всему, что он говорил — так что Джеймс, самому себе на удивление, вполне лихо сочинял ответы на каверзные вопросы вроде «Что ты больше любишь на обед: сено или траву?» и «Как выглядит твоя кровать?». Осмелев, он, воровато косясь на занятого рисованием Солнце, даже прокатил парочку более или менее опытных наездников бодрой рысью и несколько раз согласился взять на спину ребятишек, чей вес, пусть и незначительно, превышал семьдесят фунтов — то и другое ему было строго запрещено.

В таком духе прошло некоторое время, и в какой-то момент Джеймс, ссадив очередного ребенка возле сильно поредевшей очереди, увидел перед собой Тони.

— Прикрываем лавочку, — бросил тот уголком рта, и запах от него был такой, что Джеймс сморщил нос.

Новость о том, что пора заканчивать, порадовала, Джеймс порядком устал — скорее психологически, нежели физически, с непривычки: от шума, звонких голосов, ответственности, и голова слегка кружилась после нескольких десятков проделанных кругов. В последний раз подставив нижние бока под детские ладошки и серьезно пожав несколько маленьких рук, он кинул прощальный взгляд на расстилающийся внизу город и медленно отправился вслед за Тони к стоящему поодаль трейлеру.

Тони был необычайно весел — даже по сравнению со своим привычным бодрым видом, он напевал что-то под нос и, кажется, пытался пританцовывать на ходу.

— Где ты был? — спросил Джеймс.

— В самом злачном заведении этой дыры, какое смог отыскать за крайне ограниченное время, — отозвался Тони охотно. — Пропустил пару-тройку стаканчиков, просадил пару-тройку партий в холдем и растрезвонил всем, кто еще держался на ногах, какой знатный куш мы сегодня отхватили, куда сейчас поедем и как отправимся кутить, оставив на стоянке двоих инвалидов и несметные богатства.

— Мы в самом деле так много заработали? — удивился Джеймс.

— Понятия не имею, — сказал Тони. — Брюси еще не подбил выручку. Но не обольщайся, до золотых гор еще пахать и пахать.

— Тогда зачем ты рассказал, будто у нас много денег? — недоуменно сказал Джеймс. — Зачем вообще говорить про деньги в злачном месте? Это же опасно.

Тони размашисто хлопнул его по верхней спине, причем от собственного движения пошатнулся и пропахал бы носом гравий, если бы Джеймс не подхватил его под руку.

— Ж-жутко опасно, Флаттершай, — согласился Тони, утвердившись на ногах. — Обещай никогда не повторять это дома.

И поскольку дома у Джеймса не было (точнее, он начал считать домом трейлер, где повторить то, о чем рассказал Тони, было бы весьма затруднительно), он с легкой душой и порядочной толикой недоумения дал обещание, за что был вознагражден смешком и еще одним увесистым хлопком по спине.

Над землей плыла ночь; звезды, здесь, вблизи города, сияли не так ярко, желтели, как крохотные латунные пуговицы, потускневшие от времени. Возле трейлера собрались все — даже те, кто в аттракционах не участвовал — и Джеймс, сторонясь Тени, нерешительно протянул в сторону Брюса приятно тяжелую поясную сумку.

— Кидай в сундук, Баки, — Солнце щелкнул ногтем по откинутой крышке, широкие ладони его испещряли пятна подсохшей краски. — Брюс потом достанет.

Джеймс сделал, как было сказано, не преминув заглянуть внутрь сундука — ему стало интересно, конфеты там или что-то другое, но в рассеянном свете, пробивающемся из окон трейлера, он ничего не разглядел, а может, там ничего и не было, одна лишь темная пустота.

— Ты что-то ищешь? — полюбопытствовал Джеймс.

— Наш транспорт, — отозвался Солнце с улыбкой. — Уже, кстати, нашел. Узнаешь? Этот фургон, в котором мы тебя везли.

Джеймс не узнавал: он был слишком оглушен тогда и, если и помнил что-то, то внутри, не снаружи — но фургон выглядел симпатичным, пусть и слегка потрепанным, будто старая любимая игрушка. Джеймс осторожно подхватил его двумя пальцами, оглядел со всех сторон и, вдруг забоявшись уронить или еще как-то повредить, с той же осторожностью вернул на ладонь Солнца. И тогда Солнце отошел в сторону, к черной дороге, поставил игрушку на асфальт и отступил, и между двумя ударами сердца фургон изменился, раздался вверх и вширь, очень быстро и легко.

— Брок, Наташа и Тони отправятся на стоянку, а мы немного покатаемся и позже к ним подъедем, — объяснил Солнце, вернувшись к Джеймсу. — Ладно?

Ванда устремилась к фургону первой, за ней последовали Сэм и Брюс, и Джеймс, глядя им в спины, кивнул, но с чуть заметным промедлением, потому что был озадачен возникшим где-то у сердца странным, очень непривычным чувством — будто Солнце что-то сильно недоговаривает, что-то неприятное. Он вздрогнул, когда рядом, почти вплотную подал голос Тень.

— Он ведь хотел узнать нас поближе. Да, Баки?

Имя, это игривое шутливое имя, рожденное из глубокой приязни, на языке у Тени словно напитывалось ядом, но Джеймс, пусть не понимая еще, к чему это сказано, заставил себя кивнуть, потому что сказанное было правдой.

Солнце смотрел на него, и морщинка между бровей прорезалась вновь, а сияние померкло и едва брезжилось под стать городским звездам, забитым смогом и световым загрязнением.

— Ты хочешь остаться?

Простой этот вопрос угодил в самую душу, ведь Джеймс не хотел, не хотел так сильно, что готов был, сонный и усталый, пешком бежать за фургоном хоть всю ночь. И все же…

— Не хочу, — признался он. — Но… мне надо.

Тони восторженно ухнул и снова попытался хлопнуть Джеймса по спине, однако промахнулся (как ни странно это выглядело).

— Я же говорил! Вот это наш человек! — воскликнул он и, прежде чем Джеймс успел задаться вопросом, что Тони говорил, кому и когда, добавил: — И лошадь тоже наша.

А потом Тень презрительно спросил Старка, обязательно ли было так надираться, и пока они переругивались, Солнце серьезно взглянул на Джеймса и произнес тоном, который звучал тревожно и почти умоляюще:

— Будь осторожен, хорошо?

И Джеймс, зябко передернувшись всей шкурой, выдохнул:

— Хорошо.

Сон не шел: Джеймс весь извертелся на соломе, укладываясь то так, то эдак; в одну минуту ему становилось жарко, и он вставал отодвинуть тяжелую дверь, но стоило снова лечь, как его начинало морозить, и приходилось снова вставать — закрывать дверь и натягивать толстовку, а затем все повторялось снова. В конце концов, зевающий и недовольный, угрюмый, как это бывает после удавшегося праздника, Джеймс вывалился из трейлера в гостеприимную темноту, на свежий прохладный воздух, и там, поеживаясь, огляделся в надежде найти подходящий куст и прикорнуть под ним.

— Эй, Флаттершай, не спится? — Тони, сидящий на ступеньках, помахал Джеймсу отверткой.

Джеймс хотел из вежливости спросить, что он мастерит, но Тони продолжал:

— Правильно, не спи, а то всю веселуху продрыхнешь.

Было не совсем понятно, о какой «веселухе» он говорит: вокруг плыла полупрозрачная тьма, вуалью, и в ней сонно стрекотали ночные насекомые, и близкий лес жил своей негромкой загадочной жизнью, бесшумно принимая искры падающих звезд.

— Не спи, — повторил Тони, — гостей проворонишь.

Гостей? В первую секунду Джеймс решил, будто он имеет в виду Солнце и остальных, что они вот-вот вернутся, и обрадовался, но затем сообразил, что едва ли Тони стал бы называть их гостями, да и нотка предвкушения, с которой он произнес это слово, настораживала. Раздумывая об этом, Джеймс приметил невысокое деревце, чьи ветви ниспадали почти до земли — одинокое, словно бы кого-то оплакивающее — и, в приступе сочувствия, забился под него, не желая никого видеть и не желая, чтобы видели его.