Наверное, он проспал бы еще дольше, но его разбудила… рука. Рука ползала туда-сюда и блестела в свете потолочной лампы, будто полированная, у нее были пять пальцев (которыми она довольно громко барабанила по деревянному полу), локоть и вообще все, что полагается иметь приличной руке — за исключением присоединенного к ней тела, а еще на запястье руки красовался большой алый бант вроде тех, какими украшают подарочные коробки. Вероятно, бант руке не нравился, потому что время от времени она останавливалась и пыталась так и эдак дотянуться до украшения пальцами, однако безуспешно — не то из-за того, что являлась левой, не то ей просто не хватало гибкости, что было, как обнаружил Джеймс, попробовав достать пальцами до собственного запястья, вполне закономерно. Какое-то время он наблюдал за рукой, ничего не предпринимая, затем рассудил, что, раз она металлическая, то наверняка из роботов, принадлежащих Тони, возможно, даже сбежала, а раз так, то надо ее вернуть.
Аккуратно переступив руку, Джеймс спустился по трапу и застыл, озираясь: вокруг царила тьма. Он словно окунулся в пузырек с чернилами: не было лун-светильников, не было звезд, один густой кромешный мрак, словно Тень зачем-то призвал темноту и окутал всю стоянку сплошным непроницаемым покрывалом. Это показалось Джеймсу подозрительным, как и то, что его до сих пор не разбудили к ужину, и он, в нерешительности оглянувшись на светлый квадрат дверей позади, тихо позвал:
— Тони, тут, кажется, что-то твое.
— Не-а, Флаттершай, — отозвался ниоткуда голос Тони. — Вообще-то, это твое. С Днем рождения!
И мрак обрушился вниз тяжелым занавесом.
Уже и правда стемнело, но опушка сияла и переливалась: в траве, помимо привычных оранжевых сфер, лежали маленькие шарики всех цветов радуги, и в каждом трепетал огонек; кусты и стволы деревьев опутывали горящие гирлянды, на ветках раскачивались на легком ветру длинные ленты металлизированного серпантина. Труппа в полном составе выстроилась перед изумленным Джеймсом, и на всех были праздничные колпаки, и все (почти) широко улыбались, и Джеймс, ошарашенный, практически испуганный всем этим великолепием (и немного — сочетанием мрачного, покрытого шрамами лица Тени и розового в сердечко колпака), отступил назад, нелепо подпрыгнув на месте, потому что рука, незаметно выбравшаяся из трейлера, схватила его за щетку на задней ноге.
— Ее зовут Вещь, — пояснил Тони, глядя на руку с умилением, как на шаловливого, но любимого ребенка. — Но ты можешь выбрать другое имя, когда мы ее к тебе приклепаем.
Джеймс стоял ошеломленный, неподвижно, только задняя нога его подергивалась, когда Вещь слишком сильно сдавливала ее металлическими пальцами, и взгляд его метался от лица к лицу, перескакивал на украшения и… подарки?.. и снова возвращался к радостным лицам. День рождения, праздник… Джеймс понятия не имел, когда родился, хотя ведь должен он был когда-то родиться. Наверное.
— У меня сегодня День рождения? — прошептал он, глядя на Солнце.
— Мы подумали, что сегодня неплохой день, — откликнулся тот. — Как раз подходящий. Мы ведь еще ни разу не праздновали твой День рождения. Почему бы не сегодня?
— Да, — медленно согласился Джеймс, часто моргая и чувствуя, что вот-вот разрыдается. — Почему бы не сегодня.
Как ни странно, спасла его Вещь, которая выбрала именно этот момент, чтобы отпустить, наконец, его многострадальную ногу, и с завидной скоростью и целеустремленностью ускакать в лес, в результате чего следующие четверть часа прошли шумно и весело. А Джеймс, оставшийся на опушке, получил возможность быстренько всплакнуть, успокоиться и немного переварить новость, что у него будет праздник, подарки и даже, кажется, новая рука, пусть и несколько своенравная.
— Не дрожи, Флаттершай, — успокоил его запыхавшийся Тони, появившийся из-за деревьев с пойманной беглянкой в обнимку. — Когда мы ее приделаем, она будет куда менее самостоятельная.
И хотя Джеймс не помнил своих предыдущих Дней рождения, этот был, несомненно, самый лучший из всех. Большой стол, накрытый к ужину, огромный торт — плод совместной работы Наташи, Ванды и Сэма — пылающий шоколадными свечами (Джеймсу, все еще слегка оглушенному, не пришло в голову их пересчитать — как и загадать желание — а потом их быстро съели), подарки — большой сверток и маленькая коробка — сложенные поодаль, потому что Джеймс решил посмотреть их позже, что было, возможно, не слишком вежливо, но он опасался снова удариться в слезы. Солнце и Сэм сидели по бокам, следя, чтобы он не только любовался, и разговоры текли веселые, легкие, настолько ни о чем, что Джеймс забывал их, стоило прозвучать последнему слову. Это был замечательный вечер.
Потом, в трейлере, Джеймс играл с Вещью длинным куском золотистого серпантина: рука затаивалась в углу и неожиданно кидалась на блестящую ленту, а Джеймсу полагалось успеть эту ленту отдернуть, что получалось у него, сытого и снова сонного, далеко не всегда. Дикси, пятнышко инея на досках в углу, чуть слышно хихикала.
Рука, Вещь, оказалась общим подарком от Тони и Брюса (последний должен был с минуту на минуту прийти, чтобы ее приделать); Ванда сшила синюю попону, которая позади накрывала даже репицу хвоста, а внизу доходила до колен; Сэм смастерил небольшой ловец снов, кружевной, зимний, в форме полумесяца, на переплетении белоснежных нитей сверкали, как звезды, льдистые бусины, а внизу крепились серебристые перья, очень знакомые на вид и на ощупь. Ловец полагалось бы подвесить, но воображать гвоздь в стене трейлера Джеймс не стал, побоявшись того, что могло выйти из этой затеи, и решил позже попросить Солнце раздобыть гвоздь и молоток. Даже Тень, как-то незаметно избавившийся от колпака в самом начале празднества и потому переставший вгонять Джеймса в когнитивный диссонанс, великодушно простил Джеймсу аж половину долга. Солнце же сказал, что отдаст свой подарок позже — и Тони, услышав это, протяжно присвистнул, долго подмигивал Джеймсу обоими глазами сразу и навязчиво выпытывал, куда они дели ту банку с дозатором, которую он нашел в сундуке.
Двери заскрипели, и на стены и потолок легла зеленоватая тень, и Вещь, остановившаяся на середине прыжка, упала, клацнув, на доски и забилась Джеймсу под нижний живот. Джеймс, глядя на нее, мимолетно ощутил, что будет, пожалуй, даже жаль, что рука, став его частью, станет вести себя как обычная конечность — в ее личности было некое очарование.
Вслед за Брюсом по трапу поднялись Тони и Солнце, и в помещении вновь сделалось тесновато.
— Это больно? — спросил Джеймс чуть отстраненно, вспоминая песенку про радугу и кисловатую жидкость из пластиковой бутылки.
— Да, к сожалению, — сказал Брюс. — Но это необходимо, чтобы протез работал как следует. Вам надо прочувствовать друг друга.
— Я могу подержать тебя за руку, если хочешь, — предложил Солнце ободряюще.
— А я — за ногу, — фыркнул Тони, схватив Джеймса повыше заднего левого копыта. — Народ, кто хочет подержаться за Флаттершай? Есть еще три свободные ноги, хвост и…
Джеймс двинул задней ногой, и громкий звон, эхом отразившийся от стен, сделал последние слова совершенно неразборчивыми.
«Молодец», похвалил Солнце глазами, а Тони забавно надулся.
— Неблагодарное непарнокопытное, — укорил он с почти натуральной горечью. — Я потратил на эту руку немало сил. Даже с моими гениальными мозгами пришлось здорово поломать голову насчет того, как внедрить твою ДНК в ее механизм.
— ДНК? — повторил Джеймс. — Откуда?
— А, — отмахнулся Тони небрежно. — Тот кусочек слизистой, который ты себе отгрыз позапрошлой ночью. Брюси решил приберечь его, но для благого дела ничего не жалко. Так что вы с Вещью самая настоящая родня. Ты уже придумал ей имя? Чур я буду крестным отцом! Ты же не будешь обижать мою крошку? Да смотри, не вздумай ею дрочить, пока ей не исполнится хотя бы шестнадцать!
Тони болтал еще много всякого, но это было в некотором роде благом: его бодрые глупости отвлекали Джеймса от неприятных ощущений, действительно неприятных — в какой-то момент он всерьез пожалел, что процедуру решили провести после ужина, а не до; однако сочетание разглагольствований Тони, горячих пальцев Солнца на запястье и нежелания расставаться с вкусной едой помогло ему продышаться и продержаться до конца операции без потерь.
