Солнце принес что-то съестное, уговаривал, трогал, но Джеймс оставался безучастен — во всяком случае, внешне, тогда как внутри готов был разрыдаться от собственной неблагодарности и от того, как был жалок и никчемен, и как ему хотелось, чтобы Солнце продолжал быть рядом. Количество шагов позади его сгорбленных спин постепенно увеличивалось.
— А где Череп-и-Кости? — поинтересовался Тони по обыкновению бодро. — И его живительный хлыст?
Наверное, кто-то (Солнце?) посмотрел на него неодобрительно, потому что в следующей реплике прозвучала обида.
— Ну, а что? В прошлый раз помогло. Вон как живо бегал.
Джеймс вспомнил укусы черной змеи и невольно попытался представить, встал бы сейчас под градом ударов или нет — выходило, что, наверное, встал бы; тем не менее он сомневался, что Солнце одобрит применение столь сильнодействующего средства.
Чья-то нога несильно ткнула его повыше хвоста.
— Какой-то у тебя нынче видок бледноватый, Флаттершай, — продолжал Тони (Солнце одновременно с ним предупреждающе выговорил: «Тони, не надо»). — Я бы даже сказал, синеватый.
— Это гуашь, — не выдержал Джеймс и повернулся, потому что по всему было видно, что вволю пострадать, когда рядом Тони, удастся вряд ли. — Гуашь не отмылась.
— Краска? — удивился Тони; рядом с его правой ногой копошился, тихо жужжа, маленький робот Дубина. — Зачем ты вывалялся в краске?
— Я не валялся, меня С… Стив ночью покрасил, — честно объяснил Джеймс.
Темные брови Тони взлетели куда-то едва ли не на линию волос, это выглядело так комично, что Джеймсу даже немного полегчало.
— Вау, — протянул Тони после короткого молчания. — Так вот чем вы занимаетесь по ночам. Занятные ролевые игры, ничего не скажешь. И как тебе? — он наклонился ниже и перешел на заговорщицкий шепот, слышный, должно быть, по ту сторону дороги. — Нравится присовывать Кэпу?
— Тони! — воскликнули Солнце, Сэм, Ванда и Наташа в один дружный, очень возмущенный голос, только Брюс промолчал, а Джеймс вдруг как-то разом осознал, что перед ним стоит вся труппа, за вычетом Тени, и начал медленно, неудержимо краснеть.
— Что? — возмутился Тони. — Интересно же!
«Смотря кому», — пробормотала Наташа, а Сэм, с отчаянным видом закрывавший глаза рукой, раздвинул пальцы и спросил сдавленным голосом:
— Как ты вообще себе это представляешь? Чисто технически?
Джеймс решительно не знал, чего Сэм намеревался этим вопросом добиться: усовестить Тони или разрядить ситуацию — но, так или иначе, лучше не стало, напротив, Джеймс почти наяву увидел картинки, возникшие в воображении всех, кто его сейчас окружал, и понял, что его уши, кажется, вот-вот вспыхнут и осыплются пеплом. По правде сказать, он был бы не прочь вспыхнуть и рассыпаться пеплом весь, целиком.
— Во-о-т, — сказал Тони очень довольно, — краска на лице появилась, а то прямо немочь бледная. И вообще, двое разумных существ всегда найдут способ сделать друг другу приятно. Правда, Дубина?
Последовала еще одна пауза, во время которой воображаемые картинки резко сменились, Джеймс ткнулся горящим лицом в приятную прохладу травы, рядом, кажется, кто-то упал, а взрыв смеха спугнул птиц с облюбованного ими кустарника.
— Вокруг меня идиоты, — серьезно заявил Тони, когда смешки, наконец, утихли, и с достоинством удалился.
А Джеймс вскинул голову и открыл глаза, и свет летнего дня вдруг сузился до крохотной мерцающей точки. И погас.
— Ванда говорит, виновато клеймо. Эта дрянь создает кошмары и питается его энергией.
— Максимофф что-то делала тогда.
— И приходила в себя до утра, не дергать же ее каждый раз. Клеймо его высасывает, он слабеет, не ест, энергия не восполняется… Замкнутый круг. А его и без того ветром сдувает.
— Капельницы?
— Да, но мы не можем все время держать его на капельницах, скажи, Брюс? И он не может не спать.
— Днем он дрыхнет как убитый без всяких кошмаров. Пусть днем отсыпается.
— Я тоже так думал, но Брюс говорит, что дело в биоритмах, что дневной сон вряд ли сможет полностью заменить ночной, верно, Брюс? Брюс?
— Не трогай Брюси, птичка, он общается с духами предков.
— Если бы он хотя бы не был таким слабым с самого начала… Надо что-то делать с клеймом.
— Оно выжжено, Уилсон. И двигается. Его даже не срежешь. Что с ним можно сделать?
— Это да, но делать-то что-то надо…
— Чучело. Надо делать чучело.
— Не смешно, Тони. Есть у меня одна идейка по поводу кошмаров, попробую воплотить. А что все-таки с кормежкой?
— Вам охота возиться? Давайте просто подождем, пока он сам… того, и набьем отличное чучело.
— Много лишних слов, Старк.
— Тони, ты же вроде как умный, давай ты в качестве исключения перестанешь молоть чепуху и скажешь что-нибудь полезное.
— Пусть Кэп делится своей протеиновой гадостью для надутых качков.
— Молодец, Тони, я в тебя верил.
— Спасибо, птичка.
— Роджерс уже давно отказался от спортпита. Говорит, не нравится.
— А Флаттершай понравится. Жить захочешь, еще и не такое понравится.
— Золотые слова, Тони. Личный опыт?
— Простите, мы все еще говорим о протеине?
— О, глядите, кто проснулся!
— Я не спал, я…
— Да-да, ты медитировал, мы в курсе. Но если оно выглядит как сон…
— Ага, и крякает, как сон.
— Старк, Уилсон, хватит разводить балаган.
— Босс, вообще-то, мы и есть в некотором роде балаган…
— Сейчас вы в некотором роде дотреплетесь до карательных мер.
— Дай угадаю, у нас к ужину картошка, и она еще не чищена?
— Пусть Флаттершай чистит. Мы его и так даром кормим, и протеиновые смеси на дороге не валяются.
Джеймс никогда не пробовал протеиновые смеси (а если и пробовал, то не помнил об этом), но от разговоров о картошке легкое тянущее ощущение в желудке внезапно трансформировалось в отчетливое чувство голода, и он пожалел, что до ужина, должно быть, еще далеко. Выпрашивать еду после того, как Тони вполне определенно выразился насчет расходов на продукты, куда он совершенно точно не вносил никакого вклада, стало очень неловко, и Джеймс хотел предложить почистить эту несчастную картошку, однако застеснялся и открыл глаза лишь тогда, когда почувствовал, что людей рядом с ним стало значительно меньше.
— Ну наконец-то, приятель, — Сэм приветственно похлопал его по колену. — Я же вижу, что ты не спишь, а думаешь, и непременно что-то самоуничижительное.
— Я могу почистить картошку, — выпалил Джеймс первое, что пришло в голову, и сделал движение подняться, но Сэм придержал его за верхнее плечо.
— Эй-эй, не так резко. Картошка никуда не денется, а игла выскочит.
Джеймс удивленно поднял глаза на притороченный к ветке большой прозрачный пакет, проследил взглядом тонкую гибкую трубку, капли наверху отсчитывали мерный ритм.
— Меньше надо в голодные обмороки падать, — сказал Сэм с укором. — Тебе есть надо, а ты нос воротишь.
Он говорил что-то еще, но Джеймс слушал в четверть уха и наблюдал за медленной отстраненной жизнью капель, представляя, как они одна за другой спускаются по трубке, и проникают в его тело, и становятся такой же неотъемлемой его частью, как кровь, выступающая из порезанного пальца.
— Возьмем, к примеру, Стива…
Сэм рассказывал о Солнце, и Джеймс встрепенулся, выныривая из глубины фантазий.
— Вот теперь ты слушаешь, — довольно заметил Сэм. — О чем задумался?
Джеймс мог бы честно признаться, что думал о каплях, или слукавить, будто замечтался о картошке, но и то, и другое было попросту глупо, поэтому он, не найдя ничего иного, перешел в наступление.
— Стив… что? — и обрадовался, заметив, что имя вышло гладко, а не так, словно среди многочисленных его недостатков числилось еще и заикание.
Сэм посмотрел на него с легким подозрением, но допытываться не стал, а просто ответил:
— Его легче убить, чем прокормить, вот что. Никто не будет поднимать мотоциклы, обходясь корочкой хлеба и глотком воды. И у тебя должно быть так же.
