Но это было явно не то, в чем нуждался Баки.

Стив приглушил ярость в пользу ровного потока чепухи, и со временем, постепенно и слишком, черт побери, медленно, слова подействовали. Мышцы Баки расслабились, краем глаза он поглядывал на Стива.

Стив улыбнулся, слабо, но искренне.

- Привет, Бак, – мягко сказал он. – С возвращением.

Взгляд Баки метнулся в сторону, и живот Стива по ощущениям рухнул куда-то в область колен. Весь его прогресс обратился в ничто из-за одного неосторожного взгляда.

Стиву захотелось пнуть самого себя, но вместо этого он сосредоточился на том, чтобы превратить промах во что-то хорошее. Баки не был еще готов к отрицательным эмоциям.

- Прости, Бак, – сказал он дрожащему клубку, который был его лучшим другом. – Я горжусь тобой, и я прошу прощения за то, что ты увидел на моем лице. Ты меня не ужасаешь, я не чувствую к тебе отвращения или злости. Я горжусь, как хорошо ты придумал про медведей. Мне очень понравилось про них слушать. Я не собираюсь причинять тебе боль или перенастраивать тебя, или что ты там еще надумал. Ты мой друг. Я…

Что еще сказать? Я обещаю? Я не причиню тебе вреда? Как Баки мог понять это, а даже если бы и понял, то поверил бы? Стив подумал обо всей своей болтовне, и желание дать самому себе пинка вернулось.

Стив помнил отца Баки.

Отец Баки был воскресным алкоголиком. Большинство его соседей-забулдыг безудержно пили день и ночь, но не Джордж Барнс. С понедельника по субботу он был самым порядочным и работящим мужчиной в округе. Вставал рано утром, помогал собрать детей в школу. Уходил на работу, возвращался, помогал Баки и сестрам с домашним заданием. Целовал жену, ложился в постель, и на следующий день все повторялось.

До воскресенья.

В воскресенье Джордж Барнс тоже вставал рано, отправлялся в ближайший бар и пил с самого открытия и до тех пор, пока его оттуда не вышибали. Он проходил мимо своего дома, обняв за плечи девицу из числа тех, кто ошивается в злачных местах, прямо мимо своей жены и четверых детей. Это не было местью, он не делал этого назло. Ему просто было все равно.

Когда последний бар закрывался, Джордж Барнс являлся домой пьяным вдрызг. Он швырялся вещами, ругмя ругал жену и детей. Неизбежно выкидывал их из дома, запирал двери и падал в кровать.

Баки и семья ходили вокруг дома, пока не уверялись, что отец семейства спит. Потом мама и сестра подсаживали Баки к кухонному окну, которое накануне подпирали, чтобы не захлопнулось. Отец, наверное, даже не знал, что оно открыто. Баки проскальзывал в окно, крался по лестнице, на животе проползал перед родительской спальней, чтобы деревянные полы не скрипели, отпирал дверь и впускал семью.

В понедельник утром Джордж Барнс просыпался как ни в чем не бывало.

Он никогда не интересовался, как жена и дети попали в дом. Он не спрашивал про их синяки, не пытался объясниться. Он заплетал девочкам длинные косы, чтобы они красиво выглядели в школе. Он помогал им доделать домашнее задание. Он помогал жене готовить завтрак. Он шел на работу. Он приходил домой. Он целовал жену и детей и отправлялся в постель. Образцовый отец.

До воскресенья.

Баки ненавидел отца. Ненавидел, любил и никогда не доверял.

Хотя Джордж Барнс был примерным отцом шесть дней в неделю, неизменно наступало воскресенье, и Баки всегда об этом помнил. Когда Баки было семнадцать, отец начал посещать церковь вместе с матерью. Он стал пить реже и реже и со временем бросил вовсе, но даже после пяти трезвых лет Баки оставлял свою дверь незапертой по воскресеньям: вдруг сестрам придется где-то пережидать. До того дня, как он ушел воевать и погиб, он всегда уверялся, что у матери есть ключ – на случай, когда (не если!) отец возьмется за старое. Баки никогда ему не доверял.

Пять лет не могли вычеркнуть четырнадцати лет ущерба.

Более того, Баки перенял такое же отношение ко всем отцам. Он любил матерей. Они были суровые, но честные. У его собственной матери были твердые мозолистые руки и лицо, изборожденное морщинами тревог и забот. Она редко улыбалась и еще реже смеялась, но ее руки были ласковыми и уверенными, и Баки любил ее. Эта любовь распространялась на всех матерей округи. Баки не мог слышать ни единого плохого слова про них.

Но отцы…

Отцы были лжецами. Если мужчина вел себя как хороший отец, он притворялся. Если в доме были проблемы, виноват был отец. Отцы обманывали беспомощных женщин, заманивали их в свои дома обещаниями безопасности и потом использовали. Чем приличнее вел себя мужчина вне дома, тем меньше Баки доверял тому, что происходило в доме.

Так продолжалось, пока однажды к их крыльцу не подошла Салли Бесс Гингем. Она позвонила в дверь, и, когда Баки открыл, с растрепанными от сна волосами и отпечатками подушки на лице, разразилась слезами. Ее месячные не пришли в срок, а Баки был единственным, с кем она спала.

Стоял 1940 год. Баки исполнилось двадцать два. В 1940 году молодые женщины, зачавшие вне брака, не были чем-то неслыханным, но отношение к ним было совсем не такое, как в современном мире. Мужчины не кичились своими похождениями, а женщины, которые спали со всеми подряд, считались не привлекательными, а просто распущенными. Забеременеть вне брака, в восемнадцать, от ирландского мальчишки другого вероисповедания с лихвой хватало, чтобы начисто разрушить Салли репутацию.

Она не рассказала родителям, испугавшись, что отец вышвырнет ее из дома. Даже если бы он ее пожалел, имя и статус всей семьи оказались бы запятнаны навечно. Мать бы шепотом обсуждали на рынке, бросали бы косые взгляды в церкви. Отец ходил бы на работу с опущенной головой. Братья и сестры попрощались бы с шансом на хорошую партию в браке.

Что касается Баки, он никогда не представлял себя в роли отца. Отцы были ублюдками, мучившими собственные семьи, а тут ему предстояло стать одним из них. Стив усадил Салли на диван, накрыл ей ноги одеялом. А Баки ходил взад-вперед – от окна к кухне и обратно.

Это случилось до того, как появились доступные тесты на беременность. До того, как девушка могла обратиться к доктору тайно, анонимно. До клиник абортов. Если Салли в самом деле была беременна, Баки пришлось бы на ней жениться. Если Салли в самом деле была беременна, Баки предстояло стать отцом.

Салли рыдала, пока не уснула, натянув одеяло на плечи. Ее светлые кудряшки смялись об подлокотник дивана. В спешке и отчаянии она не нанесла слой алой помады, не наложила аккуратные мазки черного на веки. Пока она спала, Стив стоял рядом с Баки, вжавшись своим плечом в его, и смотрел, как клубится дым над фабричными трубами вдалеке.

- Не знаю, смогу ли я, Стиви, – нетвердо выговорил Баки. Сейчас он имел в виду не брак и не заботу о Салли. Он всегда был готов о ком-нибудь позаботиться, отдавать, отдавать и отдавать, пока не оставался пустым сам. – Что, если я такой же, как он?

- Нет, ты не такой, – мягко сказал Стив. – Каждый день каждой недели каждого года у тебя есть выбор – каким быть. Ты не твой отец, Баки, до тех пор, пока не выберешь быть таким.

Баки натянуто засмеялся и смахнул с лица влагу, которой Стив до этого не замечал.

- А если я недостаточно сильный?

Стив пожал плечами.

- Ну, тогда я вколочу в тебя немного здравого смысла. Знаешь, Баки, твой отец был дураком. Он убедил себя, что все отлично, пока он уделяет эгоизму и жестокости один день, изображая отличного мужа все остальные. Ты довольно себялюбивый. Вечно захапываешь одеяла и часто делаешь вещи, которые делать не должен, и сам отлично об этом знаешь, – он подчеркнуто не смотрел на незамужнюю беременную женщину, спящую на диване. – И ты будешь делать ошибки. Разница в том, что ты знаешь, что значить любить кого-то другого больше, чем себя. Это то, чему не научился твой отец. Есть много замечательных отцов, Баки. Тебе просто надо делать то же, что ты всегда делаешь для меня, и все будет хорошо.

В конце концов, оказалось, что Салли не беременна.

Ее месячные пришли через две недели, и, хотя Баки тихо беспокоился, что она позаботилась о ребенке сама, все постепенно улеглось. После этого случая Баки стал намного осторожнее. Он смотрел на мужчин вокруг настороженными проницательными глазами, все чаще замечая, как мистер Синклер кладет ладонь на поясницу своей беременной жены, как мистер Гатри смотрит на свою жену и играет с ее волосами.