Лес и Черри снова обмениваются взглядами, и Маркус чувствует нервное возбуждение, закручивающееся в животе.

— Мне нужна карта, — напоминает он, тщетно силясь сдержать усмешку.

— А, ну да, — бормочет Черри, ныряя под стол. — Вы же здесь из-за штуковины, которая спит под городом.

— В некотором роде. Что вам об этом известно?

— Только то, что удалось почерпнуть из книг и собственной проклятущей интуиции, простите мой французский, — виновато отвечает Лес. — Мне кажется, это скорее чувство, чем что-то осязаемое. Будто некое зло, если вам удобно так его называть, растет под городом. Как щель или трещина в земле.

— Ясно, — Маркус судорожно соображает.

Щель. Трещина.

— Они через всю историю проходят. Этакие волны зла, которые нарастают, нарастают и формируют… оргазмический катаклизм. Обычно они сосредоточены вокруг человека, места, времени. А Черри, — сухо говорит Лес, поправляя очки, — считает, что это больше похоже на… фейри.

— На Дитя Дьявола, — запальчиво поправляет Черри, выныривая из-под стола. — Злого духа или полубога, но точно не на чертового фейри, Лес.

Она шлепает на стол аккуратную подшивку бумаг, которую Маркус без дальнейших предисловий начинает пролистывать. Качество оставляет желать лучшего: копия копии с копии, выцветшие синие и красные чернила, обширные участки карты, усеянные серыми точками, обозначающими, должно быть, фермы. По просьбе Маркуса Черри оставляет на маленьком желтом квадратике библиотечного здания печать — крошечную змейку в очках и шапочке выпускника. Серыми линиями дорог Маркус отслеживает путь, по которому пришел — до самого дома старого священника. Который сейчас — дом Томаса. Затерянный в кукурузе, вдали от всего и всех. Изолированный.

— Спасибо, — он торопливо комкает карту и сует в карман. Она высовывается оттуда, словно потрепанный хвост воздушного змея. — Мне пора бежать, но приятно было пообщаться, правда.

— Не очень-то вы любезны, — Черри поднимает бровь.

— Я вернусь, — бросает Маркус через плечо, уже на середине пути к двери. — Правда.

— Рады видеть в любое время, мудак, — отзывается Лес, но Маркус слышит в его голосе улыбку.

Дом на Хэймэйкер и Питч — высокое узкое здание, стиснутое двумя другими. Краска цвета засохшей крови осыпается хлопьями, на окнах кружевные занавески, над звонком висит разукрашенный крест. Маркус предпочитает постучать. И не получает ответа.

Отойдя, он задирает голову, высматривая движение в окнах. Кружевные занавески не двигаются. Свет не горит, но перед домом стоит машина — должно быть, миссис Грэм.

Маркус снова стучит. Тишина.

Маркус, который еще не встречал дом, куда не смог бы проникнуть, обходит здание по кругу. По обе стороны два узких прохода ведут к заднему дворику. По тому, что слева, Маркусу, пусть он и худощав, пришлось бы идти боком, так что он ныряет в правый и пробирается через умирающую растительность.

Двор открытый, заросший травой, с высоким забором и засохшей клумбой. Есть и черный ход, но Маркус не пытается стучать, а отходит назад и вновь смотрит на окна. Ничего: ни движения, ни света.

Нахмурившись, Маркус на секунду задумывается, а стоит ли овчинка выделки, если он даже не уверен, посещал ли Дьявол этот дом. Однако сомнения уходят столь же быстро, как и приходят — Маркус знает Дьявола, знает последствия небрежности — и он начинает рыться по карманам в поисках отмычек. Но не успевает их вытащить, как слышит громкий стук. Вскидывает голову, и там, в окне второго этажа, маленькая девочка. У нее рыжие волосы и бледное, как луна, лицо. Она барабанит по стеклу, раз, второй, ее глаза широко распахнуты, губы двигаются. Маркус видит, что она встревожена, почти слышит голос, но слов не разобрать. Тогда девочка дышит на стекло и начинает выводить буквы.

ЕТИГОМОП

У Маркуса екает в животе.

Подскочив к дому, он бьет кулаком в стену. Затем шарит взглядом по земле, подбирает камень и кидает в окно. То, к счастью, не разбивается, и видно, что девочка практически всхлипывает от облегчения.

Камень, знак, жест.

Ты не одна. Тебя заметили.

Маркус колотит в заднюю дверь, оббегает дом и снова стучится в парадную. Ничего. Он уже готов воспользоваться отмычками, и плевать на взлом и проникновение, как вдруг замки начинают скрежетать. Дверь приоткрывается, и в щели появляется еще одно бледное луноподобное лицо.

— Кто вы? — шепчет женщина. — Что вы делаете?

— Вы миссис Грэм? — Маркус старается сохранять ровный тон.

— Да, сэр, и это частное владение.

— К черту, — Маркус делает шаг вперед, и миссис Грэм как бы съеживается, ее глаза бегают, пальцы цепляются за дверь.

— Сэр, — выговаривает она слабым дрожащим голосом, — если вы прямо сейчас не уйдете, я… я… я вызову шерифа Морроу.

Маркус смутно слышит стук захлопывающейся дверцы машины позади, но не обращает внимания: на шее миссис Грэм распятие. Оно ярко блестит на солнце.

— Я позвоню шерифу! — миссис Грэм повышает голос. — Я не шучу!

— Миссис Грэм, — Маркус поднимает руку в примирительном, как он надеется, жесте. — Меня зовут отец Маркус Кин. Я священник.

У миссис Грэм перехватывает дыхание, глаза становятся круглыми, как блюдца.

— Отец Маркус? Тот самый отец Маркус?

— Здесь все в порядке? — вопрошает голос прямо над ухом, и Маркус едва не выпрыгивает из кожи.

— Черт подери, приятель, — заикается он, отшатываясь.

Мужчина, который незаметно подошел сзади, высок, крепок и смотрит с подозрением — что на Маркуса, что на миссис Грэм. А еще на нем форма, и у Маркуса сжимается сердце. Шериф Морроу.

— Вы из воздуха взялись, что ли… — неуверенно бурчит Маркус.

— Я так и знала! — пронзительно выкрикивает миссис Грэм, распахивая дверь. — Вы следили за моим домом!

— Ничего подобного, мэм, — Морроу, словно извиняясь, наклоняет голову. — Я следовал по обычному маршруту, и…

— Вы следили! Вы… — миссис Грэм будто бы давится собственным криком и только через секунду, совладав с голосом, шепчет: — Просто уберите отсюда этого человека. Пожалуйста.

— Сэр, — беззлобно говорит Морроу, уверенно взяв Маркуса за плечо. — Я вынужден попросить вас уйти. Вы пугаете леди.

— Перестаньте церемониться! — возмущается миссис Грэм. — Арестуйте его! Вы шериф или кто?

Маркус вглядывается в лицо Морроу, надеясь, что выражения глаз будет достаточно, чтобы убедить его в обратном.

— Вы же понимаете, что в этом доме что-то не так.

Морроу выдерживает его взгляд, но следующие его слова обращены не к Маркусу.

— Я могу задержать его, но только до завтрашнего дня, миссис Грэм. И ради вас я это сделаю.

— Ладно, — выдыхает она. — Он, должно быть, пьян.

— Я не пьян.

— Он священник, мэм.

— А мне какая разница! — ее голос снова крепчает. — Мне все равно! Не подпускайте его к моей Харпер. Она еще не готова… Ее здоровье… Ее болезнь крови… Она не готова…

— Сэр, — Морроу кидает на миссис Грэм холодный взгляд искоса. — Пожалуйста, следуйте за мной.

И Маркус, огорченный и негодующий, подчиняется.

***

Маркус лежит на спине, заложив руки за голову, и пытается игнорировать твердость холодной металлической лежанки, составляющей всю скудную обстановку камеры. Он бороздил шагами эти несколько квадратных футов, пока, фигурально выражаясь, не протоптал дорожку на полу. И теперь здесь больше нечего делать, кроме как лежать, пялиться в отвратительный горчичный потолок и потеть. Жара удушающая, свет слишком резкий и слишком холодный, кожа в таком свете кажется землистой. Это не первая камера Маркуса, но, несомненно, одна из самых неприятных.

Ну, или была бы таковой, если бы не кое-какие доступные развлечения.

Вздохнув, Маркус глядит сквозь прутья: там сидит за столом шериф Морроу — шелестит бумагами и пинает старый телевизор всякий раз, когда картинка грозит смениться помехами. Личных вещей на столе немного. Обувная коробка, набитая письмами и засунутая под блокноты. Календарь с дикой природой Северной Америки. Из корзины для бумаг торчит угол журнала про рыболовство и охоту. Шериф выглядит так, будто здесь живет, и Маркус ощущает укол сочувствия. Он никому не пожелал бы находиться в подобном месте — и неважно, по какую сторону решетки.