- Напугана, – повторяет Томас. – Ладно.

- Очень славно, что вы сюда приехали, отец. Здесь редко увидишь новое лицо.

- Я тоже рад, что приехал.

- Да, – кивает Энди, – да. И Шелби так обрадуется. Ему не было на кого равняться, ну, в духовном смысле.

- С удовольствием с ним познакомлюсь, – обещает Томас. – Передайте, пусть приходит в любое время.

- Передам, обязательно передам. Эй, – Энди смотрит на Грейс, которая продолжает крепко держать его за руку. – Давай-ка проверим, не осталось ли тут тех маленьких печенюшек. Может, они немножко поднимут тебе настроение.

Когда они уходят к десертам, Грейс оглядывается на Томаса. Он готов поклясться, что девочка улыбается.

День, полный знакомств с людьми и городом, давно позади. Томас возвращается домой, и горячий ветер несет зловоние. Снейкспринг совсем невелик, но на улочках и переулках можно заблудиться, а Томас, собирая чемоданы в Чикаго, не стал обзаводиться картой. Подумал: что он за священник такой, если не сможет запомнить маленький город.

Теперь он начинает об этом жалеть, но старательно выкидывает мысль из головы. Переезд – и без того хлопотное дело.

В воздухе разит пеплом и экскрементами. Солнце садится, заливая округу леденцово-оранжевым. Пронзительный свет окрашивает все, чего касается, и весь город кажется раскаленным и сахарным. Томас надеется, что со временем полюбит эти виды.

Дом после долгого отсутствия выглядит еще более заброшенным. После пешей прогулки у Томаса болят ноги, и только сейчас он задумывается, что стоило бы купить машину.

Томас возится с ключом, роняет его, подбирает, пробует снова. На крыльце поскрипывает на ветру кресло-качалка. Интересно, много ли вечеров проводил на ней старый священник, созерцая пустынный двор, потому что больше смотреть не на что?

И все же закат великолепен. И что толку жаловаться на двор? Это его собственная земля, а ведь в Чикаго Томас несколько лет жил в тесной квартире. Может, попробовать разбить сад.

Оказавшись внутри, Томас запирает дверь, оставляет обувь на коврике и устало шаркает в ванную. Десять минут спустя он уже в спальне, стоит на коленях на скрипучих половицах возле кровати. За стенами лишь тихий шелест кукурузы да карканье ворон. Хорошо снова опуститься на колени и поговорить с Богом.

– Господи, я взываю к тебе. Сделай меня достойным моего призвания, – говорит Томас. Переплетенные пальцы, склоненная голова – он чувствует в себе небывалую святость. – Сделай меня достойным детей Твоих, коих повстречал я сегодня, придай мне сил волей Твоей. И пусть через меня воля Твоя вершит благие дела на этой земле. Пусть я буду жить во славу Твою, во славу Тебя, перед Кем благоговею всей душой. Аминь.

Он долго лежит без сна, а потом засыпает, свернувшись клубком и слушая часы на стене – тик-так, тик-так.

***

Дьявол приходит с запада, и экзорцист следует за ним.

Вот он идет, раздвигая кукурузу, и шаги его совпадают со следами Дьявола, будто бы те созданы специально для него.

Замерев, экзорцист падает на колено, погружает пальцы в мягкую землю. С востока с криками летят птицы – что-то вспугнуло их.

Экзорцист встает на ноги – сует руки в карманы, горбит спину. Из него вышло бы славное пугало, темное и скрюченное на фоне качающейся кукурузы. Носком ботинка он ковыряет один из следов Дьявола и идет дальше, бездумно побрякивая ключами в кармане.

Дьявол пришел в городок Снейкспринг.

Экзорцист собирается поймать его.

***

Томас набрасывает халат и, моргая, выходит навстречу утреннему свету. Он щурится в небо, и сам не знает, что ожидает увидеть. Наверху лишь яркая безупречная синева. Давненько Томас не видел ясного неба.

Ему снова снился сон.

Перед дверью лежит газета – самая настоящая газета. Подобрав ее, Томас озирается, словно опасаясь увидеть мальчишку в бейсболке и полосатой рубашке, который высунется из-за ограды и потребует плату.

Никого. Так что Томас возвращается в дом. Бросает газету на стол и вдруг чувствует такой ужасный узел, скручивающийся и раскручивающийся в животе, что приходится опереться на столешницу и подышать. Ощущение прокатывается по телу, будто приливная волна, и когда оно, наконец, исчезает, Томас еще несколько секунд держится за стол – просто на всякий случай.

Он заболел. Так и есть. Слишком много непривычно свежего воздуха.

Оставив газету на столе, Томас снимает халат и идет в душ – вода холодная, но терпимая. И только заканчивая вытирать волосы, он понимает, что совсем забыл об утренней пробежке.

Такого не случалось со времен колледжа.

Томас одевается – с выверенной педантичностью, руки действуют сами, пока ум занят чем-то иным.

- Я болен, – вслух говорит он. – Я приболел, вот и все. Я болен и вижу то, чего нет.

Опустившись на колени у окна, Томас склоняет голову.

- Господи, я не знаю, что ждет меня сегодня. Но я уверен: все, что произойдет, случится по воле Твоей, и воля Твоя будет направлять меня ради великого блага. Я почитаю Волю твою и замысел Твой и подчиняюсь им всем сердцем своим и всей любовью к Тебе, Папе и Непорочной Деве Марии.

«Аминь, – думает он, – аминь». Но это еще не все.

- Господи, – продолжает он, сделав глубокий вдох, – сохрани меня и мой дом. Направляй меня и впредь по предначертанному Тобой пути. И … если сил моих будет недостаточно…

Это плохая мысль, Томас не стал бы ее озвучивать, если бы его слушал кто-то еще.

- …ниспошли того, кто сильнее меня, кто сможет помочь мне исполнить замысел Твой. Аминь.

День проходит словно в тумане.

Томас осваивает новый офис: пишет проповеди, знакомится с обстановкой – но ни на чем толком не может сосредоточиться. Он почти каждый час отлучается в туалет и пьет как можно больше воды, но ничего не помогает.

Это даже не плохое самочувствие – это упорное беспокойство, от которого тянет посмотреть, нет ли чего за спиной или под кроватью. Какая-то подспудная жуть.

Вечером, когда солнце уходит за кукурузу, Томас снова стоит перед дверью своего дома, и ему кажется, что его сейчас стошнит.

Что-то следит за мной.

Такого не может быть. Ничего подобного нет.

Есть.

Дрожащей рукой Томас сует ключ в скважину – тот скрипит по металлу замка.

Что-то следит за мной.

Уже готовясь открыть дверь, Томас вспоминает детство в Мексике. Когда он боялся чудовища, притаившегося за дверью, то резко распахивал дверь и кричал: «¡Te veо!*» – чтобы напугать чудовище первым.

Что за глупость.

Набрав воздуху, Томас дергает дверную ручку.

- ¡Te veo!

Ничего. Пустая прихожая, тихая кухня, коридор, гостиная.

Чувствуя себя изрядным дураком, Томас проскальзывает внутрь и запирает дверь. Немного погодя он преклоняет колени для молитвы – но на уме зияющая пустота.

Что можно об этом сказать?

- Господи, – слабо выговаривает он.

И молчит.

Ночью, зарывшись лицом в подушку, Томас надеется, что сны принесут облегчение.

***

Этот сон отличается от всех прочих.

Святые небеса, не в лучшую сторону.

Его тянет вниз, он скребет ногтями по земле, хватается за камни. Один ноготь не выдерживает, и боль пронизывает руку – слишком много боли для одного сломанного ногтя. Его волокут вниз, вниз, вниз, сквозь глину и крошащиеся камни. Подземные кристаллы поблескивают звездами в темноте – пока не угасают.

Что-то тяжелое и сильное сжимает его, обвивает ноги, сдавливает и тянет, и Боже, оно отвратительно, он чувствует это – склизкое, оплывающее, текущее по ногам – и оно увлекает его в черноту.

Он не может дышать.

Он умрет здесь, под землей. Убитый чудовищем, что спит под городком Снейкспринг.

Он хочет закричать, но рот наполняется грязью. Горло сжимается, грудь сдавливает так сильно, будто…

…ребра треснут, если неловко вдохнуть, но он не может двинуться, руки – мертвым грузом на простыне, будто что-то сидит на груди, крепко сжимая горло, и это конец, это всё, и Томас, уже закатывая глаза, сосредотачивается на последней отчаянной мысли.