От сшибки потемнело в глазах. Они катились вниз, вцепившись друг в друга. Оборотень был ещё живой, он в агонии рвал клыками голое, безрукое плечо Марика, во все стороны летели ошмётки мяса с осколками костей, а Марик единственной рукой пытался зажать ему пасть. Боли не было – с ума сводил муторный дух факельного масла, палёной шерсти и металлической ржавчины. Так пахла, наверное, липкая кровища, в которой елозили два сплетённых тела. Наконец зверь затих, и дабл Марика тоже перестал жить – подросток вдруг осознал себя в дабл-кресле, в своей комнате.

Спустя десять минут к нему ворвалась Рита:

– Живой?!

– Рита, Ритунь, ты плачешь что ли? Я же был в дабле.

– Ой, глупая я, там было так натурально… Слушай, я тоже оттуда уйду.

– Откуда?

– Из академии. Тебя же отчислят.

– Ну-у… я на оскорбление отвечал.

– Всё равно отчислят. А здорово ты кошку драную факелом поджёг! Как она верещала!

– Драная, конечно, да в ней килограммов сто было, чуть не задавила. А из академии не вздумай уходить, ты же картины рисовать хочешь и, вообще, тебе учиться надо. Да, может, и не отчислят.

Вечером киберу Старковых поступил гэстинг-запрос от проректора академии. Гость недолго говорил с родителями, затем попросил аудиенции с Марком.

– Кто из вас первым применил физическую силу? – поинтересовался он.

– Сначала ударил я.

Проректор удовлетворённо кивнул и сообщил:

– Дальнейшее ваше присутствие в академии не желательно.

– Но я же не просто так, он оскорбил меня и… мою подругу!

– Вы тоже нанесли оскорбление своему оппоненту, задев честь его клана рысей. Он участвует в одном из секторов Магистрали, где реконструируются мифы народов мира, а факультет наш напрямую сотрудничает с реконструкторами… Да вы не переживайте! – проректор смягчился, оставив официальный тон. – Его мы тоже отчислили.

Марик постарался скрыть свои чувства, с нарочитой деловитостью спросил:

– Решение окончательное?

– Да. Предварительное решение принималось двумя вашими преподавателями. Один воздержался, а другой, который читал вам лекцию по гносеологии, высказался категорически против вашей персоны в стенах академии. Он считает, что человек, опустившийся до уровня быкоголового, уже не поднимется до творца – круо не может стать крео, а посему обучать такого человека в академии креоники не имеет смысла. Это логично, и ректор наш, Орест Евгеньевич, подписал приказ.

* * *

Весть об отчислении, конечно, огорчила родителей. Отец, впрочем, понадеялся, что через знакомых филологов-креоников ему удастся попробовать поставить вопрос о пересмотре дела, но тон его был неуверенный.

– А пока что займись физикой, – предложил он сыну. – Преподавать буду я и, думаю, мои коллеги из «Макрокванта» тоже подключатся. Ещё, если хочешь, почитаю тебе что-нибудь из филологии. Начать можно с древнегреческой литературы.

Рита после уговоров Марика и родителей отчисляться из академии не стала. Встречались они теперь редко – учёба занимала всё время девушки, а Марчик целыми днями слонялся по базе «Макрокванта», устроенной внутри астероида. Пару раз он выходил на поверхность, но там было ещё скучней – совершенная тьма вокруг. Как объяснили друзья отца, место для базы выбрано на самом краю космоса, дальше только искривлённое пространство, за которым неведомо что. Людей на базе было мало, основная работа кипела в дата-центре в эосе, но туда Марчика не пускали – рано ему в эос, прежде надо экзамен на существимость сдать.

Занятия по физике проводились без всякого расписания и плана – кто освободится, тот и читает курс. Из-за этой путаницы дело двигалось туго, и Марчик вскоре потерял интерес к учёбе. Куда занятней было выполнять разные мелкие поручения физиков и слушать их научные диспуты. Как оказалось, не все в «Макрокванте» были уверены, что за стенкой искривлённого пространства находится эос. Возможно, полагали они, там тоже эос, но иной природы. Отец Марчика яростно с ними спорил, и результаты исследований, кажется, были на его стороне – зонды фиксировали на границе макромира те же эффекты, что проявляются на квантовом уровне, в микромире. В частности, физики столкнулись с «эффектом наблюдателя», который вносил ошибки в их расчёты и сбивал с толку.

Миновал месяц, когда отец пригласил Марчика для серьёзного разговора.

– Маркус, я мог бы тебе этого не говорить, но тогда я был бы не честен перед тобой. Помнишь моё обещание, что филологи похлопочут за тебя в академии? Мне не верилось, но они всё же достучались до Высокого Трибунала. Сразу говорю: ты можешь отказаться.

– От чего?

– От свидетельствования перед трибуналом академиков. Проблема в том, что если он тебя не оправдает, то прежние обвинения будут подтверждены самой высокой инстанцией, этим самым трибуналом, и тогда для тебя закроется дорога не только к креоникам, но и в другие академии. Трибунал ведь и состоит из глав академий. В итоге, не получив образования, ты не сможешь присоединиться к сообществам. Если кто тебя и примет, то лишь какие-нибудь маргинальные группки. Ты станешь изгоем.

Немного подумав, Марк ответил:

– Папа, я всё-таки попробую. Считаю себя правым и отступать не стану.

Отец тяжело вздохнул:

– Тебе решать. Да, лучше бы я тебе не говорил, но каждый имеет право на выбор. Даже родной сын.

Мама, в отличие от отца, высказалась категорически против «судилища». Но переубедить сына ей не удалось.

– Запретить тебе я не могу, – сдалась, наконец, она, – но исполни просьбу – посоветуйся сначала со своим законоучителем. Если он благословит…

– Хорошо, мам, я встречусь с владыкой.

Не откладывая, Марк отправил запрос на гэстинг в «Мегиддон». Епископ Игнатий был занят, и приём назначил на следующий день, на время после утренней молитвы.

Архиерейский ковчег внутри ничем не отличался от других, если не считать огромного монастырского комплекса, построенного под куполом дендрария. Рассказывали, что крепостные стены Свято-Троицкой лавры сложены из настоящего камня, вывезенного с Земли. Из того же камня была построена и надвратная церковь, напротив которой стоял гэсткреатор. Воплотившись в дабле, Марк, как водится, прочитал краткую молитву, перекрестился на надвратную икону и под высокой аркой прошёл на монастырскую территорию. Глазам предстало небо из куполов-крестов. Выше всех пузырилось навершие московского Храма Христа Спасителя, за которым торчали два острых зуба Кёльнского собора. Казалось, что сюда, за крепкие русские стены перенесены все церкви мира.

В будке при вратах сидел послушник (не кибер и не дабл, а живой человек!), он и подсказал, что Его Преосвященство по субботам, то есть сегодня, принимает посетителей в Троицком соборе. Ладанно-душистую внутренность этого храма освещали только свечи, в дымчатой глубине одесную от иконостаса трое монахов протяжно читали акафист перед ракой с мощами преподобного Сергия. Марк ещё раз перекрестился, но к мощам прикладываться передумал – всё-таки он в дабле.

Епископ был в обыденной рясе и какой-то весь необычно домашний. Пригласил в трапезную чаю попить.

– Ну, с чем пожаловал? – наконец спросил он. И, выслушав краткое повествование студиозуса о своих подвигах, осенил крестным знамением: – Божие благословение да будет с тобой. Если решил идти на трибунал, иди.

– Владыко, стыдно сказать… боюсь.

– А чего бояться? Там пытать не будут. Пришёл да ушёл.

– Боюсь, что суд проиграю.

– С давних времён известен такой олимпийский закон: главное не победа, а участие. Но бывает, что само участие уже является победой. Есть одна интересная история, которую сохранил для нас брат Иоанн Мосх. Это духовный писатель, который родился в шестом веке в Дамаске и монашествовал близ Иерусалима. В ту пору Израиль был православным, равно как и весь Ближний Восток, и Африка, и Европа. И вот Иоанн отправился путешествовать по святой православной земле, записывая всё, что видит и слышит. Прибыв на Синай, он остановился в Илиотской лавре и там услышал рассказ одного аввы… как же его… там ещё про чёрного арапа.