— Выгодные цены на души? — съязвила я. Женщина за прилавком бросила на нас опасливый взгляд. Гадалка обернулась.

— Тебе наскучило испытывать терпение своих ручных пиратов, и ты решила переключиться на меня?

— Хватит придуриваться! — вспыхнула я. — Ты… Стой! — Барышня, совершенно игнорируя возмущения, преспокойно зашагала прочь. — Ты, стой! — Я преградила ей путь. — Ты… чёрт возьми, назови уже своё имя, в конце концов! Я даже злиться нормально не могу!

В лицо прилетел заливистый смех.

— Как это забавно! Вчера ты не слишком много выпила? — Предупреждающе заскрипели зубы. — Хорошо, можешь… звать меня Дестини́, — на французский манер выговорила она.

— Судьба, значит? Вот кем ты себя считаешь? По-моему, это слишком.

— Что ж, поглядим, — коварно улыбнулась она, отчего у меня внутри всё скукожилось. Качнув головой, женщина двинулась дальше. — Но, вижу, в данный момент ты принимаешь меня за справочник лёгких ответов на сложные вопросы.

— Ты ни на один не ответила, — отозвалась я.

— Может, ты не то спрашиваешь? О! — Дестини́ резко обернулась, я едва успела остановиться. — Раз уж зашёл разговор о вопросах, позволь задать тебе один. — И не дожидаясь согласия, она с улыбкой буквально выплюнула мне в лицо: — Почему Джек? — Чёрные глаза впились в меня испытующим взглядом. Даже постоянно негаснущая ухмылка поблекла, явив лицо, полное искреннего желания получить честный ответ на такой, казалось бы, простой вопрос. Мы застряли посреди рыночной площади, нас огибал неутихающий поток людей, галдели зазывалы — и всё это было сторонним.

Облизав пересохшие губы, я начала короткую исповедь:

— Ты когда-нибудь любила первый… единственный раз? По-настоящему? — С её губ слетела краткая усмешка. — Я не знаю, как… Представь, что всю жизнь ты дышала гарью, смольным дымом, но, честно говоря, ничего странного в том не видела. А затем оказалась на берегу и впустила в лёгкие свежий бриз. Понимаешь? Вернувшись, ты будешь задыхаться, этого ничто не заменит…

— Выходит, Джек Воробей твой бриз?

Губы против воли растянулись в счастливой улыбке.

— Он мой воздух.

Дестини́ лишь многозначительно повела глазами. Зачем я всё это рассказала? Почему ей? Сейчас? Но как-то странно высказанные слова отзывались эхом. И с каждым разом я слышала в них всё большую истину, видела утерянный недавно смысл, ответ всем тщедушным сомнениям. Да, верно, глоток свежего воздуха! Гадалка ничего не ответила. Бесцеремонно выдрала цветы из рук и, покачивая бёдрами, двинулась по своим делам. Я не пошла за ней, не стала просить пролить свет на будущее или сделать хоть какой-то намёк. Внутри меня вновь запылал огонёк, появились силы и желание действовать. Я запрокинула голову в небо. Из груди вырвался недолгий, отчасти безумный хохот.

До самых сумерек я слонялась по Тортуге, украдкой тырила фрукты у невнимательных торгашей да нарезала круги вокруг оружейной лавки, пожирая взглядом запавшие в душу пистолеты. Утреннее легкомыслие аукнулось бесцельно проведённым днём. Пропустив мимо ушей всё происходящие на пиратской планёрке, я осталась в абсолютном неведении даже касательно места проведения совета, чего уж говорить о его ключевых положениях. Тортуга, обыкновенно походящая на пиратскую коммуналку, вдруг обратилась в сносный город, в котором знакомого встретить — что золотую монету найти. К концу дня ноги налились свинцовой усталостью, потянуло «домой», на «Призрачного Странника», где можно завалиться на отдавливающую ребра койку и предаться дремоте под напев волн. На корабле было непривычно пусто. Сиротливо поблёскивал огонёк на грот-мачте, да двое матросов коротали вахту за игрой в карты. Кивнув в знак приветствия, я побрела на корму, забралась на планшир, и голые пятки заскребли по пропечённой обшивке. В море гасли последние отсветы солнца. Я обещала себе навести порядок в голове, но уборка никогда не была любимым занятием. Вдалеке маячил костерок пиратского лагеря. Я решила держаться сегодня подальше, ибо праздная атмосфера, эта нега безделья и веселья на редкость быстро завладевает человеком и очень неохотно выпускает потом из своих приятных объятий. Теперь понятно, отчего многие славные моряки да и вояки сгинули на Тортуге. Закат догорел, желудок требовал еды, а тело койки. Лениво позёвывая, я спустилась в каюту.

— Уже… уже вста-а-а-аю, — прозевала я в подушку. На краткое мгновение, пока мозг не пробудился, возникло ощущение, будто я нежусь дома — одна на двуспальном диване, а под ухом жужжит вибрацией мобильник.

Поочерёдно раскрылись глаза, захрустели косточки. К счастью, сон прервало не дитё высоких технологий, а вполне отчётливые и старомодные шаги палубой выше. «Вернулся!» — ступни шлёпнулись о палубу в результате торопливого подъёма. Кое-как натянув бриджи, позабыв про сапоги, я понеслась в капитанскую каюту, на ходу расправляя край рубахи. Кажется, даже во сне обделённое любопытство никак не могло успокоиться и держало ухо востро. Я на носочках засеменила в каюту, как ребёнок к маме, вернувшейся с чем-то вкусненьким из магазина. Бесцеремонно и совершенно без стука рука привычно толкнула дверь; к предвкушающей улыбке едва не добавилась ироничная фраза: «Капитан! И десяти лет не прошло!». За дверью мостилась ночная синеватая тьма. И огонь — языки пламени лениво расползались по столешнице из чёрного дуба. Воздух застрял в горле, на полувдохе. Ошалелый взгляд медленно сместился в сторону. Маленькие глубоко посаженные глазки, в них отражались языки свечей канделябра, что незнакомец держал в руках. Лицо его скрывал платок, повязанный на ковбойский манер. Казалось, прошла вечность, на деле — лишь четыре удара сердца.

Повинуясь жёстким командам мозга, я рванула с места. Нога подвернулась, я влетела в переборку щекой, но понеслась дальше. Позади гремели сапоги. Рында! Бить тревогу! Я что есть мочи завопила: «Пожар!», вылетая на палубу. До колокола оставалось меньше ярда. Рука схватила за шиворот. Затрещал воротник, отрываясь. Со всей дури я впечаталась лбом в корабельную рынду. Голову накрыло оглушающим звоном. Тьма заволокла глаза. Тело мешком опало на покрытую росой палубу. На рёбрах застонала ставшая привычной боль. Я едва успела перевернуться, как в дюйме от горла в доски воткнулся нож. Перед глазами всё отплясывало пьяный вальс. С визгом я отпрянула назад. Ногой пихнула нападающего в бок. Тот ударился об арку над колоколом. «Полундра! Аваст! Пожар! На помощь! Люди-и-и!» — я вопила что есть мочи, не по уставу, не по правилам, что так тщательно учила, а просто от страха. Ползла, потом на четвереньках, и лишь у ступеней поднялась на ноги. Противник оклемался куда быстрее, а в моих глазах наконец-то их перестало быть двое. Лицо ожесточилось максимально решительным оскалом, рука метнулась к поясу…

Пусто! Шпаги нет. И перевязи. Я безоружна!

— Пэрра, — просипел незнакомец, метая нож. Ноги подогнулись, я рухнула на колени. Клинок прошёлся вскользь, оставляя порез на левом плече. Взгляд наткнулся на гарпун, закреплённый у борта. Хуже, чем шпага, лучше, чем ничего. Под лязг кривой чёрной сабли я скакнула в сторону, к пушкам, дёрнула пику — руки обожгло, а железяка не двинулась с места. Засвистела сабля. Назад! Едва не рухнула на спину, запнувшись о пушку. Так некстати промелькнули два пистолета на поясе убийцы. Почему не стреляет? Пуль жалко или шум не охота поднимать? Вновь пришлось прыгать и пригибаться. Под руку попалось ведро с остатками воды. С рёвом я подхватила его, как силач гирю. Начала отмахиваться от незнакомца этим чёртовым ведром, как лучинкой от комаров. Он опешил слегка, отступил назад на полшага. Снизу, с огневой палубы донёсся грохот и грязные матросские ругательства. Неужто подмога идёт? Убийца сделал выпад, уклонился, и сабля едва не пронзила мою тушку, аки шашлык. Я мотнулась в сторону. Ведро, ускоренное инерцией, столкнулось с оружием, и клинок выпал из руки неизвестного, отлетая под пушку. В надежде, что осталось протянуть пару секунд до обретения помощи, я швырнула деревянный «щит и меч» в мужчину. Ноги понесли меня изученным путём на полубак. Фонарь на грот-мачте пронёсся мимо. Грохнул выстрел. Из горла вырвался панический вопль, ноги заплелись. Вновь тело встретилось с палубой. Рукав рубашки окрасился кровью. Во рту чувствовался вкус железа. Я резко обернулась, буксуя, на бегу пытаясь встать. Пуля погасила единственный ориентир на палубе. «Меня пристрелят! Пристрелят!» Я нырнула за ящики и бочки, как показалось, в самый тёмный угол. На нижней палубе кто-то испустил предсмертный вопль. Я вздрогнула. Скрипнули доски. Совсем близко. Заскрежетали зубы. Со всеми силами, что во мне нашлись, я прыгнула вперёд, закрывая лицо локтями. Что-то острое царапнуло по раненой руке. Вдвоём мы рухнули на палубу. Кривой кинжал вылетел из руки убийцы. Пихнув его ногой, куда придётся, я попыталась дотянуться до ножа. Противник схватил за волосы и с адской злостью приложил головой о палубу. Я почувствовала, как из брови брызнула кровь. Сознание не покинуло меня, но рассудок помутился. Впереди маячили холодным лунным светом, пропущенным сквозь облачные фильтры, ступени полубака. Спасительные ступени. Кровь заливала глаз. Я поползла вперёд. Убийца не спеша поднял кинжал. Тяжело дыша, склонился надо мной. Клинок холодно разрезал воздух. Но я не собиралась умирать! Резко перевернувшись на спину, рукой отбила атаку и с диким криком засадила пяткой в нос. Кажется, даже послышался хруст. Он отпрянул, попятился. Я совершила последний рывок — жалкий, тщедушный, как пьянчуга, что никак на четвереньках не может подняться в дом. Одна ступень. Вторая.