— Зачем тебе камень? — Внезапный вопрос резко выдернул из трясины размышлений.

— Он не нужен мне. В смысле, не лично мне.

Лицо гостя тронула горькая усмешка.

— Что ж, это пока что.

— Вы говорите так, будто всё о нём знаете, но в то же время ходите кругами, пугаете детскими страшилками. — Я пожала плечами, недоверчиво улыбнувшись.

— Я знаю достаточно, поверь.

— Вы не нашли камень, даже не приблизились к нему, тогда с какой стати говорите с такой уверенностью? — возмутилась я.

— Я потратил на его поиски больше десяти лет! Если я и могу в чем-то сомневаться — то лишь в том, можно ли его найти. — Смолл бросил взгляд на дверь, откуда донеслись приглушенные голоса. Похоже, отведенное на вербовку время подходило к концу. Он шумно вздохнул. — Я дам тебе время подумать. Не только над моим предложением, но и над необходимостью искать путь к тому, что неминуемо приблизит тебя к встречи со смертью.

— Может, если бы вы рассказали больше, я бы испугалась сильнее, — с вызовом откликнулась я.

Смолл попытался ответить, но не вовремя открылась дверь, и голос лейтенанта возвестил об окончании свидания. Уильям Смолл скрылся, провожаемый моим долгим задумчивым взглядом. Напротив камеры на стене плясало пламя единственного факела. Мрачные углы окружали со всех сторон. Во тьме крылись страдания тех, кто был на моем месте. Кругом лишь стены — ни оконца, ни трещины, сквозь которую бы проникал свежий ветер, принося запах свободы, надежды на вызволение. Или наоборот? Морской бриз напоминал бы о напрасных чаяниях, о том, что ты навсегда потеряешь, когда в последний раз покинешь мрак этих стен?

Я уселась поближе к свету, облокотившись на решетку. Глаза обратились к желтому пламени, смотря сквозь него, ища в плясках теней ответы на множество вопросов. Странное существо — человек. О многом ли мы задумываемся, пока всё идет своим чередом, до тех пор, пока сильная простуда, высасывающая силы, или случайно летящий с крыши кирпич не встретятся на нашем пути? Все наши планы строятся без поправок на грустное «если». Именно поэтому запасной план вынужден рождаться в мозгу, охваченном паникой, агонией, сумбуром неуместных мыслей, навалившихся, словно лавина. И можно ли тогда говорить о его логичности? Человеком руководят чувства. Именно поэтому он человек. Но иногда так необходимо покинуть себя, точнее, свое перепуганное или, наоборот, развеселое «я», которое вылавливает в мутной воде сознания самые отчаянные идеи. Ведь как было бы просто: отключить чувства, спокойно решить проблему и потом наслаждаться идеальным решением. Почему мы не задумываемся о грустных «если»? Ответ чертовски прост. Все мы в душе оптимисты, надеющиеся на лучшее. Иные повторяют — «выход есть всегда». Склонна согласиться, но в тот момент, сидя в полумраке и ощущая боль в каждом суставе, в каждой мышце, я его не находила.

Вернее, он был один и вел на эшафот. Через несколько часов после ухода Смолла, ко мне спустился судья Филлпис. Взбудораженный, он то и дело протирал пот со лба, отчего напудренный парик ездил из стороны в сторону. Поднявшись, я скрестила руки на груди и в ожидании обратила к судье серьезный взгляд.

— Итак, ты отказываешься выдать своих подельников? — переполненным официозом тоном осведомился он.

— Чем мне это поможет? — искривила я губы.

— Избавит от пыток, — бросил судья.

«Ох, а вот это нехорошо, совсем нехорошо», — пронеслось в голове. Испуганная дрожь прошла по всему телу.

— Простите, — грустно и тихо проговорила я, — пытки не помогут мне сказать то, чего я не знаю.

— Это решать палачу! — громко возразил Филлипс. — Твои друзья посмели оскорбить честь не только уважаемых людей, закона, но и всего города! В твоих же интересах помочь поймать их, тем самым облегчить грех на своей душе!

— Вы серьезно? Это слишком весомое деяние, судья. На мне нет стольких грехов, — с недоброй улыбкой рассудила я, упрямо глядя ему в глаза.

Он хмыкнул, испепеляя меня взглядом. Похоже, Генри Филлипс принимал работу слишком близко к сердцу. Я не первый человек, «вершащий беззаконие», что встретился у него на пути. Готова поклясться, были мерзавцы и пострашнее. Единственное, наверное, никто из них не сбегал на глазах у всего города.

— Да будет так, — наконец сухо вынес вердикт судья. — Тогда на заре вас ждет встреча с виселицей.

Хохотнув, я ехидно бросила вслед: «Опять?».

Но едва за спиной судьи закрылась дверь, и загрохотали засовы, я буквально рухнула на колени, пытаясь совладать с дрожью. Казалось бы очищенный от ненужных раздумий разум вновь захлестнула волна отчаяния, страха. Нет. Не так страшна казнь, как её ожидание. Потеряв счет времени, я бродила по камере из угла в угол, пытаясь утихомирить зарождающуюся бурю внутри себя. Мне было чертовски страшно, а рядом не оказалось никого, кто смог хотя бы посмотреть сочувствующим взглядом, дать понять, что я не одна. Былую усталость и тяжесть бессонной ночи как рукой сняло. Истерика без слез заставила впиться пальцами в решетку, словно бы сила могла заставить замок открыться. В голове бился о стенки разума лишь один вопрос: «Что делать?». В какой-то момент среди истеричного сумбура отчаяния, мелькнула мысль: «А что, если…». Вдруг фортуна благосклонна, и я не смогу умереть? Точно, как прошлый раз! А что, если нет? Что, если я покорно взойду на эшафот и приму петлю, как ожерелье, а она все же сломает мне шею, и вместо спасения, меня встретит предсмертная агония? Если, если… Вся наша жизнь сплошное «если»! Вот теперь и смерть.

Время замерло. Или, наоборот, неслось с жуткой скоростью? Сначала меня лишили свободы. Затем времени. Теперь и надежды. Но, быть может, рано отчаиваться? Надеяться на Джека и Джеймса я не могла, точнее, хотела, но боялась. Они бы не бросили меня. По крайней мере, уж Уитлокк точно. Просто мне дали слишком мало времени. Не станут пираты соваться в форт, чтобы спасать девицу, не умеющую улепетывать от собственной смерти. «Признайся себе, это правильно, — рассудительно заговорил кто-то во мне. — Может, хватит надеяться на прекрасных принцев и спасать себя самостоятельно? Время до рассвета дано не для рыданий, а чтобы подумать и понять, что спасение утопающих — дело рук самих утопающих». Я опустилась на колени и по-детски захныкала, так, словно вредные родители не позволили съесть десятую конфету за день. Выплакав собравшиеся слезы и утерев глаза, я громко закричала:

— Эй! Стража! Или как вас там! Мне надо поговорить с судьей!

Сырые стены равнодушно отразили мой клич. Лишь минут через пять загрохотали засовы, впуская в тюремный коридор лейтенанта Фрэма. Стремительным шагом он достиг камеры и остановился как раз напротив меня. Весь его вид требовательно заявлял: «Говори быстрее, у меня нет желания тратить на тебя свое время».

— Который сейчас час? — Нахмурившись, я задумчиво заправила прядь за ухо.

— Три четверти одиннадцатого.

Внутреннее «Я» ошарашено присвистнуло и язвительно прокомментировало: «Истеричка».

— Я хочу поговорить с судьей Филлипсом. Я передумала.

Фрэм, не моргая, уставился на меня.

— А он нет, — последовал лаконичный ответ. — Вы увидите его утром, перед казнью. — Лицо командира было столь безмятежно, что я с трудом справилась с искушением схватить его за грудки и шарахнуть об решетку симпатичной мордахой. «О да! У тебя ещё есть время кавалеров разглядывать!» Сочтя затянувшееся молчание за испуг, после которого я впала в ступор, офицер смерил меня взглядом и поспешил удалиться.

— Лейтенант! — окликнула я его. — Просто передайте мои слова судье! Пожалуйста.

Ничего не ответив, он скрылся за дверью. Дальнейшее время я провела, сидя в кружке света и как болванчик повторяя: «Это ещё не конец. Ещё есть надежда. Всё будет хорошо». Вскоре фразы стали путаться, язык заплетался. Отяжелевшую голову начало клонить в сторону, и сквозь дрему мне слышались собственные исковерканные слова: «Всё, это конец. Надежда… не хорошо». На какое-то время удалось провалиться в сон, где я оказалась в пустоте, без сновидений. Но пробуждение мне уже не забыть никогда!