У меня перед глазами двое людей вели разговор об идеалах человеческого общества — настоящего и будущего. Один был уверен, что они не меняются, а другая — на подсознательном уровне ощущала, что в этом мире волшебство человеческих душ не утрачено и есть в людях нечто особенное. Чувствовала, но не знала, как объяснить, как доказать. Обещала позже. Не случилось.
— Да. Джеймс был прав, — твёрдо проговорила я. — Именно поэтому я прошу тебя о помощи.
…Солнце тонуло в море, перетягивая на светлый небосвод усыпанную звёздами сапфировую черноту. Калипсо не говорила, а будто нараспев твердила заклинание. Голос её звучал спокойно, даже заинтересованно. Сможет ли человек вновь удивить её?.. Я молча слушала, не сводя глаз с гаснущего горизонта.
— Погоди! — окликнула я, когда богиня собралась уйти. — А что насчёт него? Насчёт Джонса? — Наверное, самое последнее, что должно было меня волновать, но до зуда хотелось знать ответ. Отчего-то я была уверена, что возвращение Дьявола из Тайника недолго было для неё секретом.
Черты лица Калипсо исказились ледяным равнодушием. Искусственным. Я понимала это, как никто другой, ибо сама точно так же ещё совсем недавно прятала чувства, думая, что они сделают меня уязвимой, прятала за стеной холода и безразличия.
— Всё не уймёшься? — с угрозой в голосе спросила богиня.
А я в ответ:
— Он всё ещё любит тебя.
— С чего ты взяла? — фальшиво усмехнулась Калипсо.
Я понимающе улыбнулась и слегка повела плечом.
— Он ни разу не назвал тебя по имени.
Джек Воробей надвинул треуголку ниже на лоб и бухнулся рядом. Я покосилась на него и саданула по колену за то, что манёвр его сапога засыпал мне ноги песком.
— Что это ты пишешь? — поинтересовался кэп, пытаясь заглянуть в лист бумаги.
Я накрыла его ладонью, повернулась и со всей серьёзностью ответила:
— Любовное послание одному капитану. Ты его не знаешь.
Джек фыркнул, пристально изучая искорки в моих глазах.
— Лови-и-и-и-! Лови его! — вслед за взбудораженными криками из-под покрова деревьев вылетел взбешённый кабан. Я заверещала, бросаясь к ближайшему дереву. Разомлевшие во время сиесты пираты повскакивали с мест. Кабан, ориентируясь только по одному ему понятным направлениям, носился по лагерю, разнося палатки, тенты, скарб, тлеющие костры и вообще всё и всех, что попадалось на пути. Захлопали выстрелы. Хряк оскорбился и принялся гоняться за моряками, а те — пытаться его заколоть. Наконец обида кабана достигла апогея, и каким-то, видимо, шестым поросячьим чувством он безошибочно определил главного во всём этом хаосе.
«Берегись!» — только и успел выкрикнуть Гиббс. Кабан снёс Джека Воробья с той лёгкостью, с которой шар в боулинге сбивает одинокую кеглю, и, довольно похрюкивая, устремился в джунгли. Пока капитан стонал и проклинал всех, кого можно, незадачливые охотники, а с ними ещё несколько сомневающихся человек поспешили вслед за кабаном, понимая, что если не он, то на вертеле подвесят их несчастные шкуры.
— Ты падал с гигантского обрыва на острове пелегостов, с потолка в кузнице Тёрнера, с той церкви на острове Креста… Но больно тебе сейчас? — с доброй улыбкой усомнилась я, осматривая ссадину на скуле кэпа. Джек обиженно засопел, потирая ушибленный бок, и, несмотря на собственный запрет, отхлебнул рома ещё до полудня.
Кабана всё же поймали. Над лагерем поднялся уверенный столб дыма. Затрещали ароматные ветки. Уже несколько дней над островом Странника висели плотные тучи и аккурат после четырёх склянок пополудни пускался моросящий дождь, но в тот день погода смилостивилась и вместо осадков разогнала смелым бризом мрачные облака. Я нарезала батат, затесавшись в помощники к коку. Мистер Гиббс с Билли Ки разделывали мясо, а Серхио Коста разглагольствовал на тему того, сколько всего можно сделать из шкуры кабана.
— Мы здесь уже сколько? — хмуро вздохнул Билли, затем начал загибать пальцы. — Пять, шесть, семь… Семь недель! — Мистер Гиббс кивнул, косо глянув на собрата. — А я всё ещё не отрезал ему язык, — недоумённо покачал головой Билли Ки.
Джошами горько усмехнулся.
— Скажи ещё спасибо, что испанский не знаешь… — Сам Коста и ухом не повёл.
Пусть кабан попался и своенравный, но невероятно вкусный. Для команды в восемь десятков человек, которые попали на корабль совершенно немыслимым мне образом, это было скорее не угощение, а раздражающая издёвка — пираты на аппетит не жаловались, но после затраченных на поимку добычи усилий каждый кусок ценили вдвойне.
Позже, когда спал полуденный жар и все разбились на «группы по интересам», у большого костра осталось человек десять — тех, что сдружились во время пережитых передряг. Пламя лениво плясало на широком бревне, будто бы подстраиваясь под спокойные звуки гитары. Я сидела в позе лотоса и гоняла по кружке остатки эля. Капитан Воробей развалился напротив, обсуждая с мистером Гиббсом наиболее выгодный пункт сбыта товара и периодически бросая на меня взгляды сквозь огонь. Вместе с лёгкой крепостью алкоголя по венам растекалась приятная теплота, будто бы я погружалась в бережные объятья — то ли Джека, то ли извивающегося пламени. Билли закончил перебирать по струнам и любовно пристукнул по грифу гитары.
Взглянув на небо, я сделала глубокий вдох.
— «Бывали деньги у меня,
С друзьями я растратил их…»*
Пираты одобрительно загудели и тут же выжидательно умолкли. Я медленно опустила голову и осторожно продолжила. Джек глядел прямо в глаза.
— «А если я кому вредил,
То лишь себе, щадя других.
Всех безрассудств, что я свершал,
Припомнить нынче не готов».
Я отсалютовала кэпу кружкой.
— «Налейте мне на посошок.
Прощайте все, приятных снов».
Я заулыбалась, прячась за жестяным бортиком. И тут же подстроилась лёгкая партия гитары и запели мужские голоса: пусть и мимо нот порой, но от души. Песню эту знали, любили, пели нечасто, потому что под мелодичные аккорды и простые слова щемило сердце и горчила на языке ностальгия, вспоминалось разное, затуманивался взгляд, а губы против воли растягивались в улыбке. Теперь удивительно стройный лад голосов уносился вверх вместе с клубами дыма. Пели почти все, кто остался у костра. Гиббс усиленно тёр нос, едва слышно шевеля губами, а Серхио Коста, часто моргая, отбивал по пустой бутылке несложный ритм. Я из стороны в сторону покачивала головой, Джекки — ногой и всё не сводил с меня блестящих глаз. Я улыбалась, зная, что пламя в них порой разгорается ярче, чем высеченный из кремня огонь, и горит так ярко и жарко, что любой лёд в сердце растопить способен, да только светит не каждому.
Джимми подбил меня локтем. Засмеявшись, я влилась в моряцкие голоса:
«Но, раз мой жребий мне велит
Покинуть этот милый кров,
Поднявшись тихо, я скажу:
Прощайте все, приятных снов».
Кто-то запрокинул голову, кто-то неотрывно глядел в костёр, кто-то вовсе умолк, пропадая в воспоминаниях. От трогательного трепета в душе некуда было деться, и, хоть на лицах светились улыбки, в глазах копилась грусть. Оттого взгляд скользил, как по невидимым волнам, ни на ком не задерживаясь, а, когда вдруг цеплялся за такой же, полный весёлой печали, понимающе кивали, даже не зная истинных причин. Я закрыла глаза, чувствуя, будто музыка вот-вот унесёт меня, точно на крыльях, и запела громче, пытаясь дозваться кого-то на поросших вершинах гор. На последнем куплете взгляд плавно спустился к языкам пламени, и я вновь поймала глаза Джека. Голоса утихали, сливаясь с шумом моря.
«Налейте мне последний раз,
Под вечер я уйти готов.
Поднявшись тихо, я скажу:
Прощайте все, приятных снов».
Смолкли последние аккорды, сменились дружескими ободряющими похлопываниями по плечу и отяжелевшими от рома и мыслей вздохами. Где-то среди палаток зазвучала высокая быстрая трель флейты.
Кто-то отловил в джунглях мартышку и притащил в лагерь. Суровые моряки, дерзкие разбойники и полный решимости капитан Воробей, вскрикнувший: «Я назову тебя Гектором!», окружили зверька — не только грозными фигурами, но и громогласным гоготом. Мартышку это не смутило. Она весело скакала по головам, творила забавные вещи и вообще чувствовала себя хозяином ситуации. Пираты же, точно дети малые, погрузились в новое развлечение с бескрайним восторгом.
