На третий день палуба перевернулась вверх дном от оглушительного в своей радости крика: «Яйца морского окуня! Судно-о-о-о!». На третий день, уйдя подальше от испанских фортов и патрулей, «Сизый лунь» наткнулся на торговую шхуну, что объявилась на горизонте, точно непутёвая мошка на лобовом стекле. Спустя минуту ликующих возгласов и оторопи, пиратская команда заработала подобно отлаженному механизму, согласно давно и всеми зазубренному плану. В трюме принялись жечь просмолённые деревяшки в казане, и вскоре из люка повалил густой чёрный дым. На клотике затрепыхался флаг с просьбой о помощи. Я выдохнула, забираясь на планшир и обменялась с Гиббсом коротким кивком. На палубе оставались четверо (среди них Джошами и Коста), остальные ждали сигнала, чтобы перебраться за борт, на узкие уступы. Пушек у нас не было, потому действовать приходилось с хитростью, не очень благородно. Имитация пожара приманивала жертву, а свесившиеся за борт и потому невидимые пираты затихли в засаде. Повиснув на беседке — доске с двумя стропами, что предназначалась для забортных работ, — я буквально чувствовала на зубах растущее среди моряков недовольство, которых, как и меня, ежесекундно обдавало волнами. Но когда прозвучало громкое и чёткое «Эгей!», что значило: «Они в десяти ярдах», боевой дух окреп вновь. Гиббс на пару с Коста активно переманивали на «Луня» сердобольную подмогу: чем больше, тем лучше. И вот как бы невзначай звякнул корабельный колокол. Пираты, — рыча, крича, сверкая глазами и острием клинков, — подобно лавине посыпали через борт. Я спрыгнула на палубу прямо перед оторопевшим матросом: ведро из его рук с грохотом рухнуло на доски, едва не угодив мне по ноге. Моряк начал активно креститься, отступая. Суматоха захлестнула оба судна. Быстро обезоружив — буквально и фигурально — матросов, что уже ступили на нашу шхуну, пираты улюлюкающим потоком хлынули на соседнюю. Там пришлось повозиться: экипаж разжился гарпунами и с удивительным проворством старался насадить на них врагов. Замешкавшись, я перебралась на торговую шхуну последней. Бой обещал быть безынтересным. Разглядев на корме орущего басом моряка в смольном сюртуке и треуголке, я по планширу поспешила к нему, одновременно с Гиббсом.
— Rendirse! — От моего возгласа капитан шхуны подпрыгнул и шарахнулся в сторону. Тут же в лоб ему ткнулось дуло пистолета. — Rendirse! — дико сверкнув глазами, прикрикнула я. Подоспел Гиббс. Затравленный взгляд испанца засуетился меж наших лиц. К слову, его экипаж не горел желанием отстаивать груз до последней капли крови, и, едва капитан пискнул приказом о капитуляции, моряки отступили.
— Пистолет, — запыхавшись, кивнул Гиббс, когда испанца увели к остальным, — не заряженный же.
Я заулыбалась и пожала плечами.
— Он-то этого не знал.
Пока матросы с профессиональным проворством перетаскивали захваченный груз на «Сизого луня» — не больше, чем необходимо для починки и снаряжения «Чёрной Жемчужины», — мы с Гиббсом сопровождали капитана в его каюту в справедливой надежде отыскать там нечто более ценное. У самого входа, окидывая оценивающим взглядом помещение, я столкнулась с собственным отражением в крошечном зеркале и, наверное, не знай, кто это, непременно бы испугалась: брызги волн подправили макияж, и от глаз до середины щеки стекали чёрные слёзы размытой сурьмы — вид получился жутковатый, но вполне пиратский.
— Совсем бессовестные, — неожиданно проговорил на английском капитан, провожая взглядом судовой журнал, — помощи просили!
Я терпеливо улыбнулась.
— Ну, нам, правда, нужна помощь, и, поверьте, вы нам очень помогли. — Испанец злобно поджал губы. — Бросьте, уверена, ваш груз застрахован. — Капитан обиженно сопел, но ничего большего предпринимать не думал. Зацепив взглядом маленькую модель парусника, что слабо вписывалась в окружающую простецкую обстановку, я спросила: — Вам не встречался на пути корабль «La Presciencia de Dios»? — Надув щёки, испанец покачал головой, а Гиббс заинтересованно прищурил глаза. Я испустила мысленный облегчённый выдох: значит, ещё не время.
Жизнь удивлять умеет. «Сизый лунь» проворно лёг на обратный курс, оставив полегчавшее судно торговцев за кормой. Вряд ли кто-то из нас мог полностью поверить, что сумасшедшая и в чём-то смехотворная авантюра могла сработать и шхуна была захвачена без единого залпа, — однако в трюме стало тесно от груза. Сыпались поздравления: всё менее сдержанные, всё более искренние. Я недоумённо качала головой, глядя вслед исчезающим парусам: несколько дней назад всё никак не верилось, что продажа леденцов окупила фрахт шхуны, а теперь эта самая шхуна везла столь необходимый груз обратно, к испанским берегам, где на капитальный ремонт стал пиратский корабль. Что, если не подобная ситуация, могло стать идеальным воплощением аллегории «хождения по острию ножа»? Несмотря на то что обитатели рыбацкого посёлка весьма дружелюбно отнеслись к соседствованию с разбойниками — поскольку это самое соседство обещало им дополнительный навар, — до самого возвращения меня грызло опасение, что на «Чёрную Жемчужину» нагрянули бравые испанские солдаты и добытое нами дерево, ткани и железная крошка сгодятся разве что для искусных гробов.
К острову мы подошли на рассвете следующего дня: рыбаки буднично собирались на пристани, из-за деревьев проглядывала вершина грот-мачты пиратского фрегата, и от сердца отлегло. Серхио Коста, попискивая, как довольный пёс, не умолкал, выспрашивал, как скоро мы вновь поднимем паруса, при этом лицо его, похожее на оливку, краснело и светилось алчным восторгом. «Как только, так сразу», — раздражённо бросила я, мысленно переведя, что «Как можно скорее». Коста этот ответ мало устроил. Он суетливо носился от меня к Гиббсу и обратно, запутавшись в субординационных связях и заискивающе улыбаясь любому встречному матросу. Берег держал нас не дольше, чем разгружался бы трюм, но тут же выйти в море мешали крепкие сомнения — удастся ли провернуть подобный трюк с захватом ещё хотя бы единожды? Капитан «Луня» угадал настроения и, хитро подмигнув Джошами Гиббсу, что-то зашептал ему чуть ли не в самое ухо, за что потом поплатился воспитательной затрещиной от боцмана — не должно секретничать на глазах у команды.
В хлипкие двери местного питейного заведения мы ввалились через несколько часов, задолго оповестив о своём прибытии грохочущими хохотом разговорами. Трактирщик аж затанцевал, когда услышал: «Давай лучшее, что осталось!». Из напитков лучшим был странно пахнущий ром, от которого губы и язык ещё какое-то время щипало. Ликуя, стукнули кружки. «За удачу! Чтоб эта чертовка не думала к нам задом оборачиваться!» Салли — курчавый и обыкновенно суровый матрос — хлопнул меня по спине так, что я едва пополам не сложилась, расколов лбом столешницу. Это был болезненный, но мне уже вполне очевидный знак одобрения.
Я и не заметила, как наполовину опустела кружка, что заливистый смех, подбирающийся к высокой крыше, мой собственный, совершенно не пристыженный от того, над какими историями я им заходилась. Запрокинув голову, я громко хихикала, не в силах остановиться. Как вдруг взгляд зацепился за тёмный силуэт, неохотно подбирающийся к перилам второго этажа. Смех зазвучал всё более искусственно, затем скомкался и частями опал куда-то под стул. Мышцы напряглись, готовые в любой момент дать стартовый толчок с табурета. Джек Воробей выглядел так, будто не просто не спал три-четыре дня, а безостановочно и в одиночку вёл корабль сквозь яростный шторм. Он медленно поворачивал голову, рассматривая довольно гогочущую команду — его собственную команду. Никто из пиратов этого и не думал замечать, равно как и капитан Воробей решил не замечать меня. Я нарочно буравила его взглядом, не сводила напряжённых глаз в волнительном ожидании… чуда? Но как только глаза кэпа поймали меня в фокус, Джек резко отшатнулся назад, крутанул головой и поспешно скрылся в своём временном обиталище. Я обиженно шмыгнула, пряча нос в кружку.
— А что, Гиббс… Гиббс? Гиббс! Ги-и-иббс! — Я настойчиво выстукивала морзянку по плечу захмелевшего старпома. Он обернулся ко мне и будто бы удивился. — Чего вам сказал наш славный Коста?
