Я сроднилась с Джеймсом. Что бы между нами ни происходило, я знала, что он рядом, что мы будем следовать друг за другом, как тень и свет. И он очень часто, чаще, чем я признавала и замечала, был светочем, звездой, что помогала выбраться из дебрей. И теперь эта звезда угасла. Ещё один огонёк. И теперь я не могла выбраться. Совершенно потерялась, даже не зная, чего искать — покаяния или искупления. Хотелось кричать, звать, искать — хоть и под толщей океана, хвататься за голоса в собственном разуме, словно пытаясь удержать сон, что растворяется безвозвратно и слишком быстротечно.
В этой ли попытке или же просто поддаваясь неслышному зову, я вошла в воду. Тёплую, ласковую, приветливую. Мир кругом кипел жизнью, ведь для него трагедия одного всего лишь повседневная мелочь. Но море словно застыло. Казалось, будто в нём замерло само Время, и потому подарило возможность вспомнить всё — не только то, что прибавляло рубцов, но и то, от чего в каменеющем сердце становилось теплее. В одурманивающих объятьях волн растворялся шум жизни на берегу. Слёзы исчезали в солёной воде, словно их и не было. На языке горчили сожаления. Невысказанные слова. Слова, которые могли бы всё изменить. Бесполезные теперь — но я упрямо повторяла, одними губами, точно пыталась избавиться.
В темноте и тишине я продвигалась всё глубже, шла, плыла, а море сопротивлялось, отторгало, будто проверяло на прочность мои намерения. Отяжелевшая одежда тянула книзу, волны выталкивали на поверхность. Мои намерения?.. Несколько солёных капель угодило на губы. Я резко выдохнула весь воздух из лёгких и, расставив руки, упала на спину. Волны тут же сомкнулись над головой. От мира не осталось ничего, кроме шума крови в голове. Размытое синевато-чёрное небо поднималось всё выше, становилось всё недостижимее. Длинные пряди волос обвивали безвольные руки, как водоросли: невидимо, едва ощутимо касались кожи обманчивыми прикосновениями. Меж пальцев проскальзывали пузырьки воздуха. Это был лёгкий и верный способ всё упростить, от всего избавиться. Способ понятный и действенный. И было бы всё равно — очнуться в аду или в «моей реальности». Очередной побег. Видимо, это всё, на что я действительно была способна, это и было моё «действовать самостоятельно». Да, выход — проще некуда. Эгоистично. Трусливо. Подло. Но, чувствуя, как выжигает морская вода открытые глаза, я понимала, что не поступлю так. Не имею права. И не было в голове пресловутого: «Он бы этого не хотел», «А что бы он сказал?». Ты никогда, никогда не узнаешь, что думал, что сказал бы человек, которого больше нет, и его слова — это твои слова. Джеймс мог бы проклинать меня, мог одобрительно кивнуть, мог равнодушно уйти, мог понимающе промолчать или мог бы броситься следом в отчаянной — очередной — попытке спасти. Я не знала, что бы он сказал, что сделал, но в одном была уверена — я не позволю, чтобы его смерть была напрасной.
На глубине пустота внутри сменилась жжением в лёгких. И мозг активно бил в колокола, потому что стремительно уходило драгоценное для спасения время. Я ждала до последнего. Нарочно. Чтобы ощутить приближение костлявой с косой? Чтобы побороться в сотый раз за жизнь? Или чтобы решить наверняка? В глазах темнело. Я не заметила, как вынырнула на поверхность, как захрипело разодранное солью горло, как забулькала вода в лёгких и как из-за слёз проступил первый за долгое время вдох полной грудью.
Начался отлив. Теперь море не отпускало. Отбирало крохи сил, из-за чего берег казался недостижимо далёким. Юбка и сорочка обратились в непосильную ношу, и на сушу я буквально выползла, обессилено падая на сырой прохладный песок. Кругом стояла непривычная тишина: ни стрёкота, ни шума ветра, ни голосов, только едва слышный шорох отступающих волн. Не было ни звёзд, ни огней, и в этой кромешной темноте я всё равно поднесла ладони к глазам, чтобы увидеть — ничего.
Ночной холод сковывал кожу. Я неуклюже поднялась: тело, что остывшая глина, не желало подчиняться, превращая меня в неповоротливого сгорбленного голема, что едва перебирал заплетающимися ногами. И цепочка мелких неуверенных шагов уводила, как думалось, дальше от мира, к одиночеству и возможности в очередной раз угодить в трясину мрачных мыслей. Я брела вдоль берега сначала по мягкому песку, затем по мелкому щебню, не остановилась, даже когда под ступнями оказались скользкие неровные грани прибрежных скал. Стоящий стеной лес вновь сочился звуками, пальмы клонили пушистые кроны друг к другу, точно совещались, обсуждали незваную гостью. Я взобралась на гигантский камень и застыла, растворяясь взглядом в ночном море. Время не подчинялось измерению, но вдруг вода засеребрилась бледным светом, а лёгкие облака, подсвеченные яркой каймой, стали устрашающе грозными. Я слегка повернула голову. Взгляд застыл на знакомом силуэте, что с присущим природе мастерством обрисовала луна. Внутри закопошилось, зацарапало, но с губ сорвался только шумный выдох.
Я не знала, как «Чёрная Жемчужина» могла оказаться здесь, да меня это и не волновало. Без огней, без людей, едва отличимый от моря и неба только благодаря недолгой милости ночного светила, корабль отчего-то манил меня: то ли звал, то ли привлекал своей покинутостью, постепенно растворяясь в темноте, словно призрак. Тяжёлые тучи совсем закрыли луну, когда я наконец, по грудь войдя в воду, добралась до штормтрапа. На палубе под ногами затрещали щепки. Долго я стояла в нерешительности, скользя взглядом по невидимому. Где-то наверху в такелаже посвистывал ветер, хлюпала вода, да постукивало что-то о фок-мачту. Почти наощупь я взобралась по трапу полуюта и уселась на верхней ступени. Нос дразнил устойчивый запах гари, будто меня занесло на пепелище. Атмосфера царила жуткая, но не для меня: в душе что-то нервно подрагивало и только.
Вскоре снизу послышался посторонний шорох, шаги и стук дерева, затем на палубу шмыгнул яркий рыжий луч света.
— Я как знал, что отыщу вас здесь, как пить дать, — будто поприветствовал Джошами Гиббс, задрав фонарь над головой. Старпом поднялся на несколько ступенек. — А я тут это… — махнул рукой и уселся рядом. Пламя в фонаре заметалось меж поцарапанных стёкол. — Слушайте, мисс, — сомневающимся тоном начал мистер Гиббс, — я-то в общем не дурак, хоть многие так не считают, и, если надо, могу сделать вид, мол, не моё дело, ничего не слышал, ничего не видел, но… Тут же дело такое… Вы, видать, не хотите говорить о Джеке…
Не хотела. Ни говорить. Ни слышать. Ни думать. Потому что при малейшем упоминании его имени внутри просыпался яростный зверь, полный злобы и ненависти. Я не хотела этого чувствовать. Пыталась ускользнуть, избавиться, переболеть, но в то же время понимала, что это несбыточные чаяния. Обманывать себя мне было уже незачем. Это была его вина. Во всём, что произошло. Игра для него это была или очередная импровизация, Джек, как и всегда, выкрутился с минимальными потерями. Но это была его вина. Гибель Джеймса и «Странника», разорение Тортуги, пережитое мной в Тайнике, все те бесконечные дни глупой надежды, отчаянной борьбы за нечто обманчивое и эфемерное, проклятье камня — всё это стоило одной его фразы. Фразы, которую он мог сказать ещё на острове Креста или не многим позже. Всё, что я сделала, я делала во имя того, чтобы вернуть ту жизнь, хоть её часть, что мы разделили когда-то впервые. Я слепо боролась за воспоминания, решилась воспользоваться потусторонней помощью, и всё ради того, чтобы Джек сам выбрал удобный ему «благоприятный момент». И, не зайди всё так далеко, вполне возможно, что никогда бы этот момент не наступил — без излишней надобности. Ведь он и так держал меня на привязи, и так мог одной улыбкой или правильной фразой убить всё самообладание, и так мог «наставить меня на путь истинный». Кукловодов в этой истории оказалось много, как минимум один уже поплатился, и я искренне боялась, что взрывающаяся ненависть подтолкнёт меня к ещё одному поступку, который нечем будет искупить и нельзя исправить.
— Гиббс, — после долгой тишины обратилась я и тут же ужаснулась, как искусственно звучал собственный голос, — за что Джеймс хотел убить его?
