— Мистер Гиббс! — кивнула я, на губах даже прорезалось что-то вроде улыбки. Джошами оторопел на секунду, не успев сориентироваться. Поймав взглядом, он поприветствовал меня натянутой улыбкой и так и остался в шаге от дверного проёма. — Есть новости? — тут же спросила я.
Старпом неловко теребил край засаленной рубахи. Всё стало понятно: по его мечущимся из угла в угол глазам, по поджатым губам, по сгорбленной, точно под тяжёлой ношей, фигуре. Заговорил он медленно, спокойно, будто отрепетированную речь произносил, порой бросал на меня сомневающийся взгляд. Я смотрела сквозь него, периодически кивая, как болванчик, который никак не может остановиться. Вся правда умещалась в одном скупом предложении, но Гиббс обстоятельно объяснял, что и от кого узнал, как проверял и почему поверил. Я соглашалась, хотя уже и не слышала его, выдавила отрешённое: «Спасибо, Гиббс», чтобы дать понять, что разговор закончен.
Смолл обрёл покой на дне моря у архипелага Искателей — как и «Призрачный Странник». Надежда — вещь хрупкая и опасная, но именно она, какой бы тщедушной и напрасной ни была, помогала поддерживать стену, что уберегала от всяческих мыслей и чувств. За этой стеной было проще ждать. Будто если о чём-то не думать, оно не свершится. Но фокус не удался, и вся чернота полезла наружу. Рыдания драли глотку. Отвернувшись спиной к двери, закусив кулак, я дала им волю, да только легче не становилось. И не могло стать. Точно в водоворот, разум затягивало в кружащие бесконечной каруселью мысли: одинаковые, бесполезные. Каждая — как удар плетью. И я била себя снова и снова в тщетной попытке очиститься от грехов, получить то, что заслужила на самом деле, будто это могло что-то исправить. А больше ничего и не осталось. Хотелось кары, а не прощения. Не было ни того ни другого.
Гиббс вернулся через какое-то время. И будто бы не по своей воле. Слух отчего-то принялся вылавливать среди шумов за дверью сомневающееся топанье старпома: он то подходил к двери, то резко удалялся. Наконец раздался осторожный стук. Я не ответила. Несколько секунд тишины, затем скрипнули петли.
— Гхм, мисс Диана, простите, но… тут такое дело… — Попытка притвориться спящей не удалась: моё молчание, равнодушная спина его не остановили. — Я понимаю, момент не подходящий, но ситуация может выйти из-под контроля, — проговорил Гиббс с несвойственной ему решительностью. — Команда разбегается, как тараканы, хотя тут и бежать-то некуда! Иные ещё размышляют, но, если так пойдёт дальше, мы тут застрянем. Ну и… Джек. Он пьёт, мисс. Уже… сейчас… уже как неделю. Или больше?.. Не просыхая! — Он замолчал, точно ожидая ответа.
— Будто это в первый раз.
— Да нет, — протянул старпом, — но чтоб так! Никого и слушать не хочет! Чуть что…
Из дыры в углу высунула нос мышь, покрутила головой и не спеша двинулась вдоль стены, периодически приостанавливалась, приподнималась на задние лапки, словно стараясь рассмотреть что-то на старом табурете, что изображал прикроватный столик. У его ножки ей подвернулась крошка от кукурузной лепёшки — твёрдая, как камень, — но грызун решил, что это лучше, чем ничего, и, подхватив зубами, потащил в норку. Чувствовал он себя как дома, только слегка ускорял бег при мелькнувшей за окном тени. Расправившись с одной крошкой, мышь отправилась на поиски другой, теперь не держась стены, а свободно исследуя крохотную комнатушку.
Гиббс ушёл, поняв, что я не стану его слушать. Мне было всё равно, ровно до тех пор, пока мышь не скрылась где-то под кроватью — и все те демоны, что вроде бы отступили, накинулись снова, почуяв моё одиночество и уязвимость. Бежать было некуда, а так хотелось. Я перевернулась на спину, вперилась взглядом в доски, вслух принялась считать трещины, но голос всё больше дрожал, звучал, как свист спускаемого воздушного шарика. Взгляд размывался из-за слёз. Я резко откинула простыню. Ступни коснулись пыльного прохладного пола. Стоило подняться, и на рёбрах точно цепь затянули: я с грохотом рухнула на колени. Рука прижалась к туловищу, как будто смогла бы удержать внутренности, реши они вывалиться. В комнатку неслышно вбежала Тереса, тут же кинулась ко мне, помогая подняться, и попыталась уложить меня обратно.
— Нет! Я хочу уйти! Уйти! Дайте одежду! Да без разницы что! — задыхаясь от давящей боли, сквозь зубы выкрикивала я. Она часто закачала головой, что-то показала руками и поспешно вышла.
У окна стоял ещё один табурет с ведром воды. Держась за койку, я переставляла ноги всё с большим усердием и наконец рывком преодолела эти два шага. В воде плавал дохлый таракан и муха. Взгляд медленно проследил, пока они описали по ведру подобие круга, потом я выбросила их на пол. Вода была тёплая, подтухала. С трудом оторвав вторую руку от рёбер и отчего-то удивившись, что не рассыпалась, как скелет в школьном кабинете, я набрала воды и брызнула в лицо. Раз, другой. Опять удивление. Будто ожидала шипения кислоты. Я склонилась ниже, омыла лицо, задержав ладони, провела назад по волосам, снова по лицу, опустила… Вырвался беззвучный крик. Ведро загрохотало по полу, заливая ступни водой. Взгляд сгорал — а на ладонях поблёскивала багровым кровь. Я запрокинула голову, зажмурилась. Сердце будто сжал в руке великан с явным намерением стереть в труху. Пять секунд. Веки боязливо приподнялись, я медленно опустила взгляд: ничего. Только потом краем глаза поймала застывшую в дверном проёме Тересу с тёмной юбкой в руках. Она не проявляла никаких эмоций, но в глазах читалось явное облегчение от осознания, что я уйду. И, скорее всего, никогда не вернусь.
Я не стала дожидаться, пока Тереса найдёт лиф платья или рубашку, а она не торопилась. Боль разошлась по всему телу и стала привычной: можно было передвигаться. Длинный подол тихо шелестел по пыльной дороге. Под голыми ступнями будто чувствовалась каждая песчинка. Я брела вперёд, не разбирая пути, не пытаясь его запомнить. Брела, повинуясь внутреннему голосу, в попытке убежать от себя. Попытке заведомо безрезультатной. Среди крыш полыхал закат, наверняка, как и всегда, неповторимой красоты, но встречным прохожим было не до него. Каждый не замечал меня, проходя мимо, но вслед провожал долгим колющим взглядом. А я их всех встречала глазами, полными мольбы — увидеть знакомые черты, усталые лица, мрачные взгляды. Будто бы, потеряв память, бродила по городку, где провела всю жизнь, в надежде, что хоть кто-то вспомнит, узнает, кинется с неловким приветствием. И вдруг ищущий взор наткнулся на сгорбленного хромающего старика с куцей седой бородой и грубой повязкой на глазу. Шёл он быстро, спрятав лицо в тенях, не желая ни на кого смотреть. Я обернулась, провожая его взглядом, сделала несколько шагов следом и потом окликнула. Он встрепенулся, глянул через плечо, сплюнул и ускорил шаг. Не он.
В синих сумерках я выбралась на безлюдный берег. Где-то вдалеке остались столбы причалов и коптящие фонари рыбацких лодок. Здесь было только тихое вечернее море, простиравшееся до гаснущего горизонта непроглядной чёрной синевой. От стрёкота цикад звенело в ушах. Тихо шумели волны, подбираясь всё ближе. Медленно зажигались звезды. Я упала на колени. Песок под пальцами был неприятно холодный. Я долго смотрела, как темнота покрывает небо, как исчезают редкие блики на воде, как прибойная волна взбирается по пологому берегу, и постепенно неистовствующая буря внутри утихла, переродилась из крушащего рассудок хаоса в цепочку одиночных ударов.
Быть человеком — значит кого-то терять. Это неминуемо. Смерть неизбежна, да, но за десятки тысяч лет развития люди так и не научились принимать её как должное. Возможно, когда-то закат солнца был для древних катастрофой, что повторялась вновь и вновь, а затем стал обыденностью. Смерть же всё ещё остаётся чем-то непостижимым, хотя повсюду, кругом, каждый день. И это кажется каким-то неправильным.
Гиббсу было меня жаль, это сразу считалось во взгляде. Но разве я заслуживала именно этого? Жалости? Сочувствия? Это сильные чувства, и не каждый их достоин. Не я. То, что разрывало меня изнутри на части, вряд ли было болью или злостью. Мне казалось, не должно, просто не могло остаться никаких чувств, кроме одного. Опустошённости. Точно вывернули наизнанку и выпотрошили.
