Капитан «Голландца» удивлённо дёрнул бровью, покосился на горизонт, будто ища там ответ.

— Бескрайние моря. — Он сделал паузу, пожимая плечами. — Или, может, горные вершины до облаков? Или песчаные дюны до самого горизонта? Я не знаю. — Уилл обернулся к подсвеченным солнцем парусам «Летучего Голландца». — Там иные миры. Каждому, очевидно, свой, а луч — лишь дверь между ними. Нужно шагнуть в эту дверь, чтобы понять, где твоё место, по какую сторону. — Тёрнер глянул на меня с тенью тоски во взгляде. — А дверь закроется — когда поймёшь.

Я подняла руку, раскрывая пальцы: Эфир Власти тускло поблёскивал на ладони, как дешёвая подделка из пластика.

— Сейчас это просто бесполезная стекляшка. Но, я знаю, ты… вы сможете отыскать другую половину, и тогда камень поможет. Или тот, кому он принадлежал.

Уильям недоверчиво прищурился и бесстрастно заметил:

— Ты коснулась его. Для этого мне придётся убить тебя.

Я легко усмехнулась.

— Нет, сдаётся мне, когда ты найдёшь его, в этом уже не будет необходимости.

Его карие глаза — тёмные, более холодные, чем у Джека, более сосредоточенные — испытывали меня долгим взглядом. В нём прояснился немой вопрос. Бросив беглый взгляд за спину, на Воробья, что буравил мой затылок, я с тенью улыбки легко пожала плечами. Уилл понимающе кивнул, забирая камень. И вдруг я ощутила небывалую лёгкость, словно высвободилась из тянущих к земле цепей.

К моменту моего возвращения Джек Воробей напустил на себя вид скучающего работяги, которого после смены привели в галерею, любоваться полотнами маринистов.

— Не жалко расставаться? Думаешь, оно того стоит? — спросил кэп, не отрывая глаз от разворачивающейся лодки.

Я покосилась в его сторону.

— «Истинные сокровища бесценны», ведь так?

— Кстати о сокровищах! — встрепенулся Воробей. — Эй, на баркасе! Стой! — Он припустил к воде, размахивая руками. — Уильям, мы не закончили!

Я осталась одна. Нет, кругом кипела жизнь, одиночества не набралось бы и на десяток ярдов, но в тот момент в душе взорвалось едкими чернилами чувство опустошённости. Навалилось что-то невидимое, но с осязаемой тяжестью придавило к земле. Подогнувшиеся колени утонули в песке. Уши оглушило низким гулом. Горизонт дёрнулся и встал вертикально, под головой оказалась пропахшая порохом рубашка на предплечье, под пальцами покорно разошлись песчинки. Подсвеченные лучами из-за горизонта пышные облака, полыхающие огнём, синеватый образ парусника, покачивающаяся на волнах лодка и две поднявшиеся над морем спорящие фигуры растворялись, будто силуэты на картине с сырой краской, куда щедро пролили воды. Выцветали, размывались, перемешивались, чтобы собраться в один сплошной чёрный..

====== Глава XXXIX. Пепел ======

Ужасно хотелось пить. Тело отзывалось с трудом, удалось пошевелить пальцами ног и двинуть кистью левой руки. И с каждой секундой осознания жажды она становилась всё более невыносимой. Веки подрагивали, но никак не получалось их поднять, точно сшил кто-то. Слегка приоткрылись губы, ватные, словно искусанные пчёлами. Уха достигло тихое мерное поскрипывание. Как-то удалось заставить тело перевалиться на спину. Меж ресниц просочился тусклый свет. Глаза устало закрывались, не давая толком осмотреться и найти хоть глоток, хоть каплю воды. Взгляд обрисовал пологую дугу и вдруг наткнулся на морщинистое лицо с добродушной улыбкой. Лицо женское, смуглое, совершенно незнакомое. Лба коснулась горячая ладонь, бледные губы поджались, голова чему-то кивнула, и, не успела я вспомнить, как надо ворочать языком, незнакомка приблизилась с жестяной чашей. Вода была тёплая, немного затхлая, но в тот момент — невероятно вкусная. Губы перестало жечь невидимым пламенем, веки медленно сомкнулись.

Когда в следующий раз я открыла глаза, комнату — больше похожую на закуток с минимумом мебели — ярко освещало утреннее солнце сквозь квадратное окно шириной меньше локтя. Никого не было. Пахло пылью, соломой и рыбой. Желудок неприязненно сжался. Я молча глядела в потолок, свесив правую руку с койки и сосредотачиваясь на ощущении, с которым кровь собиралась в пальцах. Так прошло неизвестное количество времени, а потом, следом за едва слышной поступью, осторожно скрипнула дверь. Я повернула голову. Всё та же пожилая незнакомка кивнула мне вопросительно. Не получив никакой реакции, женщина вошла, цепляя длинной юбкой кресло-качалку у входа, и быстрым отточенным движением откинула край затасканной простыни. Её сухие губы тронула улыбка. Только тогда я поняла, что нахожусь в чём мать родила, проснулось жуткое желание натянуть на себя доспехи — моряцкий наряд, на котором и места живого не осталось. Но, едва я попыталась встать, женщина отчаянно закачала головой и удивительно сильным движением уложила меня обратно. Придавив мои плечи к соломенному матрасу, она отчётливо повернула голову из стороны в сторону, перед лицом сжала кулак и быстро вышла. За ней поплыл пустующий взгляд.

Вернулась она довольно скоро, оставила сорочку на краю койки и тут же ушла. Пока я присматривалась к плотной желтоватой ткани, неумело, точно все суставы в организме стали неродными, натягивала сорочку на себя, перекатывала пальцем страшный мозоль на ступне, шустрая незнакомка неслышно появилась в дверях. В руках у неё была деревянная миска с ложкой. Передав её мне в руки, женщина жестами показала «ешь» и вперила в меня принуждающий взгляд. Есть совершенно не хотелось: воздух в горло лез с трудом, не то что странная похлёбка. Но от сурового взгляда становилось не по себе, пришлось отёкшими пальцами сжать ложку и заставить себя глотать пресную снедь. Удовлетворившись, женщина опять куда-то ушла. Желудок взвыл и требовал ещё, хотя вкусовые рецепторы были против.

Когда ложка выскребала со дна остатки чего-то похожего на комочки кукурузной муки, донёсся приглушенный мужской голос, затем к двери направились тяжёлые шаги. Я опустила миску и обернулась со спокойным вниманием.

— А… о… гхм…

— Здравствуйте, Гиббс.

Старпом пристукнул себя по груди, выбивая застрявший воздух.

— Ну… эм… как вы тут? — Он сделал несколько шагов в комнату, потом приостановился, не зная, куда деть руки. Я двинула левым плечом. — Тереса позаботится о вас, это не переживайте, — заверил Гиббс и тут же добавил под нос: — Да тут-то больше и обратиться не к кому… Вообще, хорошо, что вам получше стало, а то… эти дни… — Моряк неловко чесанул затылок.

— Гиббс, — он с готовностью шагнул ближе, — есть какие-то новости о «Страннике»? Хоть что-нибудь?

— О… «Страннике», мисс? — переспросил пират с растерянностью. — Так он же… — Он беззвучно захлопнул рот, двинул бровями и быстро заговорил: — Да, знаете, не спрашивал, в этой дыре попробуй кого-то разговорить. Но я… надо будет… расспрошу… — Гиббс пятился к выходу, активно кивая. — Непременно узнаю.

— Да, спасибо, Гиббс. — Дверь закрылась с лёгким стуком.

Взгляд упёрся в потолок. Доски были старые, подгнивающие или поеденные жуками. Рассматривать их было бесполезно и неинтересно, но я продолжала. Смена дней знаменовалась новой похлёбкой, что приносила Тереса: приносила и заставляла съесть. Я проваливалась в темноту под скрип её кресла, просыпалась — под него же. И каждый раз старалась пересилить тяжелеющие веки, изо всех сил фокусируя взгляд на двери, потому что казалось, что вот-вот войдёт Гиббс с новостями. Никого не было. И оттого проявлялись сны: всё более тяжёлые, всё чаще запоминающиеся. Сны, после которых реальность казалась искусственной, старые доски — чересчур гнилыми, молчаливая Тереса — слишком доброй. Из-за этой невозможной помеси надежды и отчаяния заходилось сердце, мокрая от пота сорочка прилипала к телу, хотелось пить, хотя ничего в рот не лезло. Тереса поила чаями, пахнущими теплотой полей и летним ветром, поила настойчиво и непоколебимо, даже больше заставляла.

Гиббс пришёл спустя четыре дня, когда полуденное солнце только набирало силу. Я следила за пылинками в тонкой полоске света, что проскальзывала меж полузакрытых ставень. Хлопнула дверь, затем послышались осторожные шаги. Я привстала на кровати, обернулась ко входу; рука под простынёй сжала в кулаке край сорочки.