— Зараза, — убитым голосом выдохнул кэп.

Я поднялась. Порох заискрил. «Месть королевы Анны» на пару с «Людовиком» степенно отдалялась от «Жемчужины», чтобы все, кто были на их бортах, могли любоваться зрелищем из безопасного издалека.

Сердце стучало всё чаще, всё громче. Дышалось всё труднее. Порох сгорал с невероятной скоростью, с шипением искры прошлись по доске — с планшира на палубу, устремились мимо, под какой-то всё ещё неверующий взгляд. Поворачивать голову не хотелось, знала, что эту печальную «эстафету» перехватит пиратский взгляд.

— Э-э-э… Гхм, Диана? — позвал Джек, когда искры помчались вниз. — Раз уж у нас тут такая неминуемая развязка, могу я полюбопытствовать — не то чтобы это так важно…

— Джек?

— Почему я? Почему после всего, что было, имея куда лучший выбор, несмотря ни на что ты упорствовала, почему не отступила?

Я на секунду прислушалась к шипению пороха и улыбнулась:

— Потому что это ты. Морской волк в шкуре трусливого кота. Благородный пират, с которым нельзя быть уверенной в следующем вдохе, в котором постоянно кипит варево из опасливой смелости, эгоистичной преданности, коварной честности и весёлой философии — и всё это под доспехами из бравурного чудачества и безрассудной решительности. Такой же непостижимый, как море, такой же свободный. Потому что это ты — Джек Воробей.

И только после всех слов я нашла в себе силы взглянуть на него. Нас разделяла мачта, так что и руки не протянуть, но карие глаза казались так близко, как никогда раньше.

— Вообще-то… — задиристо начал кэп и усмехнулся, подмигивая: — Звучит убедительно.

Оставались считанные секунды. Мы оба это понимали. И оба понимали, что в таких случаях принято говорить самое важное, да только между нами этого важного было слишком много. В моих глазах стояли слёзы, губы дрожали. Джек выглядел растерянным, будто впервые в жизни попал в ситуацию, когда не знал, как поступить. И хотелось ободрить его, разбить потерянный взгляд искрами задора, блеснувшей спасительным шансом идеей.

— Джек!

Я рванулась к нему, кандалы звякнули, наручники царапнули запястья. Кэп шагнул на встречу, до предела натягивая цепь.

— Мне жаль, дорогая.

И одна эта фраза прозвучала куда правдоподобнее, куда отчаяннее того «другого момента может не представиться», что было произнесено в каюте испанского корабля.

Я уткнулась лбом ему в плечо. Сердце его стучало громко, взволнованно, несогласно.

— Я счастлива в этот момент быть с тобой.

В ответ бархатным голосом, согревающим, укрощающим бурю в душе:

— Это честь для меня.

Я закрыла глаза. Только этот голос, только ощущение тепла не давали окончательно сойти с ума в последний момент. Я прижималась так сильно, растягивая суставы до невероятной боли, сдирая кожу с рук, словно бы это могло изменить неотвратимое… или, быть может, обратить этот миг, единственный миг, в вечность? Но растянувшееся время, мгновения, что казались минутами, лишь превращались в пытку, заставляя едва ли не молить о взрыве, о сметающей, крушащей в пепел всё кругом яростной силе. Поэтому всем своим существом я сосредоточилась на учащённом биении сердца, заставляя окружающую реальность отступить.

Послышался вежливый кашель. Я встрепенулась, глянула Джеку в глаза: в них ослепляющим блеском сверкало ошарашенное удивление, взгляд застыл на чём-то за моим плечом. Кэп прищурился, попытался податься вперёд.

— Прихлоп?!

Я мгновенно обернулась, колени едва не подогнулись. Прихлоп Билл Тёрнер застыл на ступенях трапа, что поднимался на полуют, и неловко поглаживал ладонью перила.

— Простите, не хотел прерывать, это, видимо, был весьма личный момент…

Я моргнула, посмотрела на Джека Воробья, он глянул на меня большими глазами и нервно дёрнул бровью.

— Вот уж не знаю, радоваться ли тебе… — смятённо проговорил капитан «Жемчужины». — Никак спасать нас явился?

Прихлоп беззлобно усмехнулся, поднимаясь на мостик.

— Ну, скорее, не вас, а её, — кивнул он на меня.

В его руке обнаружился топор. Легко отстранив меня в сторону, моряк одним мощным ударом, от которого мы с Джеком подпрыгнули, перерубил цепь.

— Ме-ня? — по слогам прошептала я.

Топор снова звякнул о цепь, и обрубок звеньев хлестнул Воробья по руке. Тот вскрикнул и метнул в бывшего подчинённого укоризненный взгляд.

Прихлоп обернулся ко мне.

— Уилл тебе вроде был должен.

Я понимающе кивнула, хотя в голове звенела растерянная пустота. Билл Тёрнер, перебросив топор из одной руки в другую, направился куда-то вниз с полуюта. Взгляд плыл за ним, прыгая по ступенькам. Руки, всё ещё украшенные тянущими к палубе браслетами, неловко покачивались, не зная, куда пристроиться.

За спиной звякнули цепями и подавились кашляющим смешком.

— Твои слова, — подал голос Джек, — ты серьёзно это тогда сказала или для драматич…

Я схватила его за грудки и заткнула поцелуем — спонтанным, безумным. Тот самый глоток свежего, настоящего воздуха, так необходимый после удушающего присутствия смерти.

— Оу… — обронил Воробей, пытаясь удержать улыбку, безуспешно пытаясь, оттого выглядя с забавной трогательностью, — кристально ясно. — Я легко похлопала его по плечу.

На палубу посыпали освобождённые пираты: покрикивали, постукивали руками по кораблю, точно в благодарность, и слали проклятья — вслед двум удаляющимся парусникам. Одним из последних трюм покинул Барбосса, ухватившись за плечо уцелевшего матроса со «Странника» и прыгая на одной ноге. Его цепкий взгляд тут же отыскал меня, я глаз не отвела, готовая — пусть не тогда, но позже — ответить за всё, а старый пират, прищурившись и хмыкнув, точно усмотрел во мне что-то, заковылял прочь.

Всех охватил единый, первобытный и потому понятный порыв, жажда мести — жгучая, придающая сил. Не сговариваясь, все положили усилия на то, чтобы нагнать «Людовика». На «Жемчужине» только принялись раскидывать с пути обломки, а французский корабль поднял все паруса и устремился прочь, к ближайшему острову.

— Гляди, испугались! — обрадовался Джошами Гиббс, а ему отозвался куда менее счастливый голос капитана:

— Да только не нас.

За кормой поднималась над водой акулья пасть «Летучего Голландца», пасть, некогда сулившая неминуемую погибель всем кораблям, «Жемчужине», а теперь вселившая надежду, что бой не проигран. Без помощи «Голландца» фрегат капитана Воробья вряд ли прошёл бы и пару миль: вода стремительно заполняла отсеки, рук не хватало, от большей части парусов остались драные лохмотья. Джек негодовал, с грустью пытался поставить на место навершие столбика у перил трапа, будто это была самая важная часть рангоута, а, завидев Прихлопа, тут же предложил команде «Голландца» кровавое развлечение — захватить «Людовика» и «Месть», раз уж для них морские мили только условности. Я хотела запротестовать, но Тёрнер-старший, опережая, закачал головой. Условности были: обитатели и капитан корабля-призрака могли перемещаться лишь на те суда, где бывали раньше. И всё же «Голландец» объявился не ради того, чтобы наблюдать за скорым зрелищем с почтительного расстояния: дьявольский галеон протянул руку помощи боевой спутнице пиратов, и «Чёрную Жемчужину» взяли на буксир.

Среди общей суматохи пробился негодующий скрип голоса Гектора Барбоссы: он накинулся на матроса, что участливо совал ему обломок доски вместо костыля.

— Убирайся к дьяволу! — вскипел шкипер, неуклюже повиснув на ванте. — Мне нужна моя сабля. И мой корабль!

— И твоя нога. — Джек объявился, как по волшебству, и швырнул Барбоссе деревянный протез. Тот ловко поймал, даже глаз не отведя с Воробья. — Нашёл среди хлама, — с дружеской издёвкой улыбнулся кэп, — подумал, ты оценишь.

Всё происходило с отлаженной быстротой, и всё же погоня отставала, а «Людовик» под прикрытием «Мести королевы Анны» стремительно подбирался к суше — к спасительной суше, ибо Деруа прекрасно понимал, где у них больше шансов. С «Чёрной Жемчужины» лавиной сыпался балласт: покорёженные орудия, обломки, всё, что хоть как-то могло облегчить корабль. В трюме без устали хлюпали вёдра. Гектор Барбосса активно хромал в районе шканцев, наставляя пиратов и указывая, куда и какие пушки из оставшихся ставить. Их спор с Джеком о лучшей тактике зашёл в тупик, и общим голосованием было решено следовать плану Уильяма Тёрнера, что передал его отец: сам он на борт «Жемчужины» не торопился. У противника имелось два мощных боевых корабля, а на стороне пиратов их было чуть меньше, чем полтора, потому вступить в открытое сражение значило заведомо проиграть. По иронии, судьба гигантских парусников зависела от предмета куда меньшего, лёгкого и мобильного, того, что крепился к поясу Астора Деруа — от Меча Тритона. Добыть его стало первоочередной задачей. «Голландец» должен был отвлечь на себя огонь и непредсказуемую «Месть королевы Анны», в то время как все, кто мог удержать в руках трос и саблю, отправлялись на абордаж, чтобы лишить французов очевидного преимущества.