Я подскочила, пальцы впились в мягкий ворс флисового пледа. За окном серело предрассветное небо.

— Не-е-ет, — протянула я, лихорадочным взглядом обводя комнату. — Не может быть. — Глаза наткнулись на едва различимое отражение в экране монитора. В носу и во рту чувствовался запах свежей крови. Я провела ладонью по лицу: на пальцах остался бледный след помады. Залаяла собака. Я подлетела к окну и тут же шарахнулась назад. — Так не может быть! — В панике я заметалась по комнате, спотыкаясь, падая, как угодивший в клетку дикий зверь. — Не может быть! — Оглушающе хлопали двери в попытке найти нужный выход. — Не может быть… — Я сползла на пол у стены, закрывая лицо руками. Тело будто цепями стянули, и дышать было почти невозможно.

От звонкого скрипа свело зубы. Я поморщилась и нехотя приоткрыла глаза. Прямо под носом валялся сапог. Я резко подорвалась, и окружение, которое мозг даже не успел определить, обратилось в бешено вращающуюся центрифугу. Повело куда-то в сторону, под щекой внезапно оказалось что-то сырое, сколькое. Пахнуло плесенью.

— …не видать тебе, как бабских грудей, понял! — болезненно пробилось сквозь пробки в ушах.

— Да всё, угомонись уже, Бобёр!

Хотелось смеяться, а тянуло на рвоту. Живот скрутило спазмом, что не разогнуться. От жадных вдохов становилось только хуже, но я продолжала корчить из себя выброшенную на берег рыбу. Наконец размытые тени обрели чёткий контур: полутёмный трюм с двумя слепыми фонарями, отсыревшие, покрытые плесенью доски, решётки камер — до двух можно было дотянуться. Странно было радоваться, обнаружив себя не в уютной квартире, а в пропахшем зловонием карцере. В клетке по соседству гневно толпились пираты. Джек Воробей отсалютовал мне из камеры напротив.

Всё происходило согласно закономерности: всему своё место. Собственное предназначение — вернее, его извращённую форму, — как сказала Калипсо, я исполнила. И теперь мир, которому я не имела права принадлежать, активно избавлялся от моего присутствия. Устранял помехи. Теперь уже не нужно было постороннее вмешательство, пугающие предсказания и ставки на опрометчивость. Всё рушилось, как карточный домик, и каждая следующая карта, что становилась сверху с большим трудом, лишь ускоряла неминуемый крах.

— У тебя на лице смирение, — подал голос Джек, когда в трюме собралась устойчивая угрюмая тишина.

— Верно.

Я сидела у стены, боком к нему, запрокинув голову. К нашему разговору решили прислушаться: стихло шумное взбудораженное сопение.

— Значит, сдалась?

— Выходит, что так. Это справедливо. Закономерный исход. — Пират громко и несогласно фыркнул. — Но это не про тебя. Ты поможешь попытаться.

— Именно! — запальчиво отозвался Джек.

С минуту слышалась попеременная возня и лёгкое позвякивание металла. И, казалось бы, всё моё существо смирилось с грядущей участью, — а конец у подобных историй был один, — но среди угасшего внутреннего мирка всё ещё теплилось любопытство. Я медленно повернула голову.

— Что ты делаешь?

Джек Воробей лежал на спине, макушкой головы почти касаясь дверной решётки и, периодически щурясь, вглядывался во что-то вверху.

— Смотрю на ситуацию под другим углом.

— Думаешь вскрыть замок? — равнодушно спросила я. — А дальше ты что будешь делать?

Кэп приподнялся на локте и послал мне разгорячённый всеобщим непониманием взгляд.

— Уж явно не прозябать в смирении, мисси! Верно, жизнь — сложная штука. Эта зараза не идёт тебе навстречу, если сам не делаешь шаг. Может, — он сел и стукнул сапогом решётку, — я вскрою замок и удачно сделаю ноги, попутно прирезав парочку лягушатников, а затем разнесу эту посудину в щепки, не пожалев ядер и пороху. А может, эта треклятая железяка скрипнет, сунутся солдаты и через минуту я буду примерять пеньковый галстук, в который раз наблюдая, как мою «Жемчужину» оскверняет какая-то недоваренная каракатица. Но знаешь, чего точно не произойдёт, а? — оскалился кэп. — Я не стану сидеть сложа руки! Пусть этот француз засунет себе крюйс-бом-брам-стеньгу в глотку по самые кишки, но так просто я им не дамся. — Он слегка отклонился назад. — Смерть — неотъемлемая часть жизни, от неё никуда не деться. Но если погибать — то сражаясь, смекаешь?

Его слушали все, не удивлюсь, даже если и караульные за дверью. Это был истинный капитан Джек Воробей, куда ярче того образа, что рисовали ему моряцкие байки. Вскипавшая в нём смесь жажды жизни, свободы, ненависти к любого рода оковам (на руках ли, в уме), будто бы врождённой неспособности принимать поражения, эта смесь горячила его кровь, сверкала искрами на радужке глаз и неминуемо заражала каждого, кто в них глядел. Он говорил вполголоса, но при этом звучал громко и уверенно, словно не пытался втолковать эти истины одному отчаявшемуся существу, а вдохновлял на бой войско тех, кто обыкновенно привык отступать. Огонь в его душе был настолько ярким, настолько сильным, что и внутри меня затрещали гаснущие угли, вспыхнул крохотный огонёк. Я глядела Джеку в глаза и часто кивала, хватаясь за тщедушный язычок пламени, как за последний луч надежды.

— Ну… и каков план? — неожиданно подал голос Гиббс.

Его капитан очертил взглядом невнятный узор и, чесанув скулу, проговорил:

— Надо увидеться с Гектором.

— Так он же это… того… — поспорил кто-то.

— А корабль его тогда здесь что делает, умник? — отчасти раздражённо бросил Воробей.

— Барбосса мёртв, Джек, — отозвалась я. Кэп послал мне укоризненный взгляд, и я с нажимом добавила: — Поверь мне.

— И что, почему «Месть королевы Анны» не нашей стороне? — засомневался Гиббс. — Всё дело в той его сабле?..

Джек в раздумьях повёл челюстью из стороны в сторону, растворяясь взглядом в полумраке над палубой, затем, прищурившись, покачал головой.

— Отчасти. Я был на «Мести королевы Анны», и то, что мы увидели сегодня, лишь жалкая тень её мощи. Очевидно, француз не может управиться с Мечом Тритона и кораблём Чёрной Бороды. И это нам на руку. Ещё мы знаем, что их больше и что, по неясным причинам, «Месть» не готова оказать нам поддержку… — Задумчиво плавающий взгляд Джек Воробья сфокусировался на мне. — Дорогуша, раз уж у вас с ним был разговор, может, он обмолвился полезными подробностями? Меч у него?

— Не знаю, надо выяснить.

— Созрел план? — загорелся пират.

Я пожала плечами.

— Придётся импровизировать. — Кэп засветился одобрительной улыбкой с хитрым блеском в глазах. Я провела пальцами по кулону Джеймса, вздохнула, пряча его под рубашку, и крикнула: — Эй, конвой! Есть кто? Надо поговорить с капитаном! — Через несколько секунд в полумраке проявилась худощавая фигура солдата, не понимающего моей просьбы. — Лё капитан, ясно? — Воробей подавился едва слышным смешком. Я указала на себя, на глаза и отчеканила: — Де-ру-а. — Караульный исчез.

Через несколько минут на запястьях защёлкнулись кандалы. «Узда, помнишь?» — кивнул Джекки, прежде чем меня вывели из карцера. Не дав сделать глубокий вдох свежего воздуха, конвоир подтолкнул в спину, да так, что я едва не впечаталась в переборку капитанской каюты. И всё же пойманные краем глаза побитые ядрами чёрные паруса послужили добрым знаком. В каюте стоял плотный, терпкий аромат миндаля и вина. Астор Деруа восседал в кресле, что своими габаритами превращало немаленького француза в хрупкого лепрекона. На столе перед ним отмеряли время белоснежными крупицами песочные часы. Едва слышно заскрипел металл, я тут же спохватилась, разжимая кулаки и стискивая зубы. «Держать в узде». Совершенно не хотелось. Он был прямо передо мной. Один, ибо солдатик не в счёт. Запрокинул голову, точно нарочно демонстрируя шрам на шее, тот самый, что во время бунта оставил ему Джеймс Уитлокк. Каждая клетка во мне желала обновить этот штрих, подкрасить ярко-алым, озвучить хрипом, подчеркнуть вылупленными от ужаса глазами. Но я отвечала не только за себя, и жизни тех людей, что остались ждать за решёткой, холодили кипящую кровь.

Я шагнула вперёд, приподнимая руки.