Только мы с конём по полю идём,

Только мы с конём по полю идём.

Она скрестила руки на груди, раскинула ноги и закрыла глаза.

— Сяду я верхом на коня,

Ты неси по по…

— Что ты творишь? — вторгся в самозабвенное пение недовольный голос.

Поочерёдно раскрытые глаза столкнулись с глазами маленькими, прищуренными и потемневшими до пепельного оттенка. Глаза не моргали, обжигали холодом, и от колкого взгляда, как тающая под солнцем сосулька, пропадало навязчивое желание воспринимать происходящее от третьего лица.

Теперь это происходило точно со мной. Я подняла руку, заслонясь от солнца, и уставилась на нарушителя спокойствия, обронив предупредительное заинтересованное: «Хм». То, что я фактически валялась у его сапог, никого из нас не волновало. Мозг тут же окрестил недовольного как «Смутно знакомый». При высоком росте сложен он был крепко. Большая смольная треуголка и одежда не бедствующего торговца придавали ему солидности. В правой руке дымила трубка. На вид ему было чуть больше сорока, хотя светлые то ли от природы, то ли из-за солнца длинные волосы, что сплетались с бородой и обрамляли загорелое лицо, добавляли к возрасту пометку «возможно».

Я перевернулась на живот, одновременно принимая сидячее положение. Смутно Знакомый направился прочь, но на первой ступеньке остановился:

— Ну и кто ты такая? — спросил он с равнодушной заинтересованностью и акцентом.

— Диана, — протянула я руку.

Незнакомец фыркнул, оттопырив верхнюю губу.

— Кто ты такая, что удостоилась её гнева, и чем его на себя навлекла? — Говорил он вполне спокойно, но взгляд, заполненный презрительным любопытством, впивался в меня, изучал с крайней скрупулёзностью, от которой становилось противно находиться в собственном теле и появлялось навязчивое ожидание объявления ценника.

Я поднялась, но, даже стоя ниже на ступеньку, требовательный незнакомец оказался выше меня, а взгляд его приятнее не стал. Я пожала плечами и, скрестив руки на груди, спросила:

— Чьего гнева?

На какое-то мгновение показалось, что светлые глаза Смутно Знакомого повеселели. Обводя меня оценивающим взглядом с ног до головы, он сделал долгую затяжку, плотно сомкнув губы вокруг трубки, а затем послал кольцо дыма прямо мне в лицо. Я беззастенчиво отмахнулась, а незнакомец размеренно направился в сторону носа. Я глядела ему вслед, силилась разжать губы, чтобы задать один-единственный вопрос, но рот словно бы сшили невидимыми прочными нитями, причём так давно, что сама способность говорить утратилась. Наконец, шагнув следом, я вытолкнула слова наружу:

— Значит… я умерла?

Смутно Знакомый остановился вполоборота, дыхнул дымом и через плечо обронил:

— Хуже. Ты здесь.

— А «здесь» — это где?

Он глянул на меня с нескрываемой усмешкой, как заносчивый мудрец на глупца-простака:

— Узнаешь, — качнул он головой. — Довольно скоро.

Я закатила глаза.

— Ясно. Ну а… вы кто? — Отчего-то язык не повернулся обратиться иначе. — Типа Харон? Перевозчик в Загробный мир? — В ответ последовало многозначительное, издевательское и приправленное причмокиванием: «Угу».

Разговор исчерпал себя. Незнакомец исчез так же неслышно, как и появился: я только бросила беглый взгляд за борт. Поглядев по сторонам и не найдя ничего привлекающего внимание, я вернулась на ют в прежнюю позу. Солнце всё так же висело над головой раскалённым кругом, доски под спиной были всё такими же деревянным, таинственный голос, ушедший было на второй план, зазвучал вновь.

Признать себя мёртвой оказалось проще, чем раньше думалось, например, перед казнью. Всё вышло как данность: ты — человек, ты — женщина, ты — мертва. С такими фактами и не поспоришь. Конечно, хоть смерть и неизбежное явление, никто не предполагает именно её концом своей истории, хотя именно такой исход стопроцентно вероятен.

Смерть многое упростила: от ощущения времени и пространства до банальных переживаний о разных мелочах. Солнце висело в одной точке, как шариковая голова булавки на рыжеватом атласе. Шхуна на всех парусах самозабвенно создавала иллюзию движения. Горизонт — казался не больше, чем окружностью. Я продолжила песню ровно с того места, где меня прервали, и, чем дольше пела, тем скорее растворялось всё кругом. Это было так похоже на пограничное состояние между сном и реальностью, когда мозг позволяет тебе обнаружить себя сразу в двух мирах и в то же время утратить любое мироощущение.

Пустота кругом. Пустота внутри. Яркие узоры под закрытыми веками.

— Тебе не надоело? — раздражённо прогремело над ухом.

— Я что, так долго пою? — равнодушно проговорила я, не открывая глаз.

— Куда дольше, чем следовало.

Я развела руками.

— И что с того?

— Ты всё больше походишь на новый уровень кары. — Сказано быстро и с ненавистью, сглажено удаляющимися шагами.

Раскалённый до бела диск солнца не сдвинулся. Глаза жгло огнём, но я упорно таращилась вверх в попытке распознать среди сюрреалистичных узоров значимые видения — или понять, что даже они всего лишь пустышка. Пока среди хаоса линий и мерцающих точек не проступили неосознаваемые и в то же время понятные очертания, и глухой голос, походящий на выбравшееся из глубокой пещеры эхо, не произнёс: «Сожаление будет напрасным… фурия в аду в сравнении с ней — ничто». Я резко и неуклюже взмахнула руками, саданула ребром ладони по доскам и, высекая из-под подошв пыль и деревянные опилки, едва ли не кубарем бросилась вниз. Наугад и вместе с тем точно зная, что именно туда, я ввалилась в кормовую каюту и то ли выкрикнула, то ли рявкнула:

— Джонс! Твоё имя — Дэйви Джонс!

Трубка застыла у края губы. Он глядел на меня не как на человека, а как на нечто невозможное, вызывающее восторг и неуёмный ужас. Небольшие глаза заполнили столькие эмоции, что описать их все не вышло бы у лучшего в истории сказителя.

— Откуда… — едва слышно начал моряк, тяжело поднимаясь с кресла. — Откуда ты знаешь моё имя? — В этом вопросе прозвучала внезапная надежда. Бывший капитан «Летучего Голландца», похоже, утратил человеческий облик столь давно, что ни один человек, даже с учётом крайнего долголетия, не мог знать, как выглядел Морской Дьявол на самом деле.

— Значит, я права, — выдохнула я, наконец отпуская створку двери. — И она, чей гнев… это Калипсо. Интересно…

— Откуда ты знаешь меня? — требовательно повторил Джонс, взяв себя в руки и вновь перевоплотившись в того, с кем трудно чувствовать себя на равных.

— Долгая история, — отмахнулась я, задумчиво плюхнувшись на мешок у двери. — Выходит… Не Ад и не Рай, да? Это Тайник? — Джонс только слегка прищурил левый глаз. — Что ж, сочту за комплимент, конечно… А что с вами? — поинтересовалась я. — Помнится, вы покинули бренный мир достаточно давно.

Выяснилось, что языческая богиня не была обделена чувством злобной иронии, а потому Дэйви Джонс навечно был заперт в собственном Тайнике, и в качестве нескончаемого наказания, его личного ада, разверзлось меж горизонтов море — без берега, без единого клочка суши: правилом «Раз в десять лет» Калипсо не ограничилась. Поведал свою историю Джонс с удивительным спокойствием, как скучный рассказ о чьей-то несладкой судьбе, что услышал однажды в таверне. С другой стороны, меня так же не особо заботила собственная участь. Недоумение вызывало только то, чем можно было заслужить вечные муки да ещё на пару с бывшим Морским Дьяволом.

Собратьями по несчастью мы становиться не торопились. Объяснить Дэйви Джонсу, как я его узнала, я не могла, он же, в свою очередь, не скрывал подозрения: хотя чего бояться, когда ты уже в адском аду? Навязываться я не стала, и время — вернее, его отсутствие, — мы коротали по отдельности. Никому не нужна была правда — даже из любопытства, ибо в данных обстоятельствах теряла какую-либо ценность. Всё теряло ценность, становилось несущественным, как и живой мир по ту сторону двери. Всё, что думалось о нём, это то, что он был. Прошлое оказалось слишком сложным, чтобы безболезненно извлечь его или его обрывки из омута памяти. Объекты же окружающей реальности можно было пересчитать по пальцам и более не утруждать себя осознанием, поскольку ничто не менялось.