— Что это значит? — Я кивнула в сторону носа галеона. В нескольких милях впереди горизонт загораживала непроглядная стена дождя, там клокотала тьма, сверкали хлысты молний и намешанный из тёмных тонов небосвод, подобно прессу, давил на исходящее пеной море. — Надеюсь, это не попытка погубить нас? — спокойно спросила я, прямо глядя на Уилла.
Он слегка приподнял подбородок и скрестил руки на груди.
— «Голландцу» шторм не страшен. — Я едва открыла рот, как капитан добавил: — Я не собираюсь делать крюк в десятки миль только потому, что кого-то беспокоит качка. — При этом его карие глаза слегка сместились в сторону. Я машинально обернулась и тут же поняла причину такого весьма резкого ответа: на шканцах, якобы оглядывая грозовое небо, но чаще задерживаясь взглядом у штурвала, стоял Гектор Барбосса.
— Как скажете, капитан, — ретировалась я, — верю, что вы достаточно благоразумны.
Меж тем ураган неумолимо надвигался на нас. Каждый из гостей-капитанов счёл своим долгом осведомиться о планах капитана-хозяина и дать пару наставлений, которые тот беззастенчиво проигнорировал. Вера в благоразумие Уилла Тёрнера отнюдь не гарантировала отсутствие банального страха перед сокрушительной стихией. Шторм в море был страшен не столько природной яростью, сколько осознанием человеческой ничтожности перед ней. От раскатов грома сотрясалось нутро, вспышки молний ослепляли, шквал сбивал с ног, косые плети дождя жгли кожу, а корабль — массивный галеон, настоящий морской танк, — бросало с волны на волну с лёгкостью ялика. Команда «Летучего Голландца» действовала споро и умело, а свободные от гнёта корабля моряки, почуяв немилость погоды, подыскали укромный отсек у подветренного борта и лишний раз нос наружу не показывали.
В отличие от них я задыхалась в затхлых, мёртвых недрах корабля-призрака. Там грудился пугающий сумрак, отзвуки шторма создавали ощущение нахождения в желудке мистической твари, что вот-вот переварит тебя. Однако находиться на верхней палубе становилось всё опаснее: мощные волны захлёстывали палубу, а штормовые леера на борту никто и не думал натягивать. «Часть команды, часть корабля…» Направляясь к трапу на шкафуте, я взглядом зацепила Барбоссу: он поднялся на мостик и о чём-то заговорил с Тёрнером, явно неспроста выбрав такой, казалось бы, неподходящий момент. Но за рёвом ветра и шипением воды даже в ярде от пиратов ничего не было слышно — идеальное время для тайных сговоров, редкая возможность на борту, где каждый чих становится достоянием общественности. Несмотря на жгучий интерес, рисковать я не стала.
«Летучий Голландец» ворвался в эпицентр яростного шторма. Опустилась практически ночная темнота. Из-за дождя не было видно на расстоянии вытянутой руки. По ступеням трапа журчала вода, но я упорно сидела у самого края, вцепившись в леер и хватая холодный воздух жадными глотками. После стольких дней, проведённых на суше, причём не в благоденствии, подобное «боевое крещение» стало настоящей пыткой для организма. Успокаивала лишь мысль, что стихия не может бесноваться вечно.
Над головой загремело звонко и отчётливо, совсем непохоже на громовой гул. Шум повторился вновь, что-то прокатилось по настилу, и вдруг в сходной люк рухнула бочка — я едва успела увернуться. Боясь быть придавленной грузом, я перемахнула через ступени на палубу — и весьма вовремя: чиркнув по сапогу, по трапу загрохотали объёмные ящики, что ранее были привязаны к грот-мачте. Из-за борта доносились нервные крики. Мобилизовав запасы концентрации и используя кортик как альпинистский топорик, я направилась к фальшборту: туда, где не в такт такелажу болтался канат. «Голландец» дал обратный крен, оттого левый борт поднялся почти вертикально и пришлось карабкаться по палубе, точно по крутому склону. Наконец я вцепилась рукой в посвистывающую пустым дулом пушку и машинально обернулась: в поле зрения не было никого, а значит, одно неверное движение и на выручку никто не придёт. Кряхтения и ругань за бортом перекрыли канонаду дождя. Трос стукнул по доскам, я ухватила его рукой и только потом перегнулась через планшир. Тут же внутри кто-то зашёлся истерическим и безудержным хохотом. Округлившиеся глаза таращились на болтающегося вниз головой, точно тушка зверя, Барбоссу: злосчастный конец петлёй обвился вокруг его ноги, а протез никак не мог угодить по выбленкам сети, сброшенной вдоль борта вместо трапа. Пока тело пребывало в оцепенении, канат перестал болтаться, и старый пират каким-то чудом умудрился ухватиться за него одной рукой, хотя положение это не особо спасало. Судя по взгляду, что вонзился в меня, шкипер хотел бы видеть меня здесь в последнюю очередь.
— Вот так ирония, да? — с ехидством опомнилась я. Барбосса рыкнул что-то нечленораздельное.
Слева приближался гигантский вал. Стоило ускориться и проявить сноровку, чтобы успеть, пусть и в последний миг. Чтобы Гектор мог ухватиться за верёвочный трап, я потянула канат на себя, меж тем усмехаясь, что могу расстаться с жизнью из-за подобного мерзавца. Барбосса чиркнул когтями по тросам, но корабль вновь повело, отчего шкипера с силой впечатало в борт. Канат обжёг ладони, заскользил, и я медленно разжала пальцы правой руки. «Мерзавка», — обозначил Барбосса одним только взглядом. Я подняла уголок губ в подобии улыбки, красноречиво изогнула бровь и быстрым резким движением шпаги рубанула дряхлый канат.
Волны сожрали старого пирата с охотным проворством. Прощальный взгляд был недолог. Я бегло глянула по сторонам и успела нырнуть на орудийную палубу за несколько секунд до того, как вал врезался в борт корабля. Ещё какое-то время меня потряхивало, а к губам просилась победная улыбка. Сожаление было лишь из желания узреть реакцию Барбоссы на такой манёвр, как если бы он наблюдал за всем со стороны. Это было дерзко и неожиданно — для нас обоих, но, стоило признать, — неминуемо. Но затем, когда послевкусие победы перестало услаждать, спину сковал нервный холод от осознания, что я могла, а возможно, и совершила фатальную ошибку. Барбосса поднялся наверх, чтобы поговорить или договориться с Тёрнером, а значит, при нём мог быть камень. Тут же ноги, скользя по мокрым доскам, понесли меня в капитанское пристанище. Я ввалилась в каюту слишком резко, быстро и взволнованно. На меня уставились три пары удивлённых глаз: Джек выскребал что-то из-под ногтей, закинув ноги на свободный ящик, Уитлокк, похоже, о чём-то беседовал с Барто, а тот, в свою очередь, косо дымя трубкой, придерживал одной рукой тусклый фонарь на столе. В его рассеянном свете по-прежнему виднелся мешочек с камнем. С губ едва заметно сорвался облегчённый выдох.
Глаза Воробья скользнули медленным взглядом от всклокоченных ветром волос к расползающейся у моих сапог лужице. Вновь посмотрев на меня, кэп слегка прищурил глаз и с интересом переключился на собственные пальцы. Я уселась на ящик у стены, ответив рассеянным «Угу» на заботливый вопрос Уитлокка, мол, всё ли в порядке. Каюта заполнялась неловким молчанием. Воробей что-то замурчал под нос в излюбленной манере беззаботности, несмотря на царящий кругом ад. Барто, поёрзав на мешке, занялся тем, что умел делать превосходно — рассказывать истории, только в этот раз у меня сложилось стойкое ощущение, что их никто и не слушает. Это было молчание в квадрате: каждый таил что-то не только ото всех, но и от конкретного человека. Молчание чересчур громкое.
Шторм миновал через пару часов. Небо очистилось, и на палубах посвежело. Мы выбрались из полумрака отсеков на квартердек, оживлённый лучами чистого солнца и дыханием бриза. Воробей и Уитлокк принялись изучать горизонт через подзорные трубы в поисках бригов, о которых я упомянула вечером, но на присутствие парусников в зоне видимости не было и намёка. Стихия, что заставила команду «Летучего Голландца» активно потрудиться, с обычными кораблями могла расправиться влёкую, и так же просто, словно карточный домик, грозили рухнуть мои планы. Я нервно измеряла шагами палубу вдоль борта, пока не услышала желанное и заговорщически тихое: «Есть! Парус, там, на горизонте». На «Голландце» оставили лишь половину парусов, оттого бриг, вырвавшийся из чрева шторма, быстро увеличивался в размерах.
