Не желая больше отвечать на вопросы Сафронова, который едва ли улавливал смысл его ответов, доктор стал спускаться по ступенькам крыльца. Но Иван Ильич поспешил за ним следом.

– Вы действительно считаете, что моей супруге сейчас необходима операция, Олег Карлович? – задал он вопрос в спину доктора.

– Иначе она, без сомнений, умрёт, – ответил тот, не останавливаясь и не оборачиваясь.

– А может быть, её прямо сейчас отвезти к вам в больницу, чего тянуть до завтра?

– Нет, привезите завтра, – отворяя калитку, ответил доктор. – Сейчас у меня ещё одно срочное важное дело. Я собираюсь попытаться продлить жизнь одному, безнадёжно больному человеку, от хвори которого, увы, смею признать, медицина бессильна.

– А как же вы собираетесь продлить ему жизнь? – опешил Сафронов.

– С помощью настоек, которые готовит богородица хлыстов Агафья, – не стал скрывать правды доктор. – Я не верю в целебную силу настоек знахарки, но в неё верит мой умирающий больной. И раз медицина в этом случае бессильна, значит, я попытаюсь лечить больного даже с помощью сомнительных средств. Я, конечно, едва ли с их помощью спасу умирающего, но хотя бы, возможно, облегчу его предсмертные муки.

– Стой, Олег Карлович, я с тобой! – воскликнул Иван Ильич и посмотрел на доктора засветившимся взглядом. – Я тоже хочу поговорить с Агафьей и спросить у неё, сможет ли она что-то сделать, чтобы продлить жизнь моей дражайшей супруге Марине Карповне.

Когда прислужница доложила о приезде к воротам дома коляски с двумя мужчинами, на лице Агафьи не отобразились ни радость, ни гнев. Она слегка нахмурилась, задумавшись о чём-то, поставила под носик самовара чашку и налила в неё немного кипятка.

В отсутствие Андрона женщина любила проводить время за чаем и предаваться размышлениям как о прошлом, так и о будущем. Вот и сейчас она думала об Андроне, пытаясь понять, стоит ли верить данному им слову или держать ухо востро и совсем не доверять ему.

Разговор, который произошёл между ними, давал много причин для размышлений. Высказывания кормчего показались ей неискренними и двусмысленными. Но больше всего тревогу вызывало данное Андроном слово. Поток её мыслей вдруг перебил робкий, испуганный голос прислужницы.

– Чего тебе, Нюрка? Как ты смеешь мешать мне? – резко и сердито буркнула Агафья.

Прислужница, ещё больше испугавшись её гнева, повторила вопрос.

– Хорошо, пусть заходят, – вздохнула Агафья и устремила взор на дверь.

Вошедших в дом доктора Кольцова и купца Сафронова она встретила суровым, невозмутимым взглядом. Гости выглядели смущёнными и нерешительными. Через двор Олег Карлович и Иван Ильич шли уверенно, но, едва переступили порог, глаза у обоих потускнели, брови приподнялись, а на лбах появились морщины. Встретившись с колючим взглядом богородицы, мужчины затоптались на месте, не решаясь войти в горницу и приблизиться к столу.

Агафья, морщась и хмуря лоб, некоторое время наблюдала за нерешительностью гостей. Затем, обращаясь к доктору, сказала:

– Что, лекарь, сызнова явился снадобье для Силашки Звонарёва клянчить?

– Так делать ничего не остаётся, – пожимая плечами, ответил Олег Карлович. – Лекарства мои впрок не идут, а человека как-то спасать надо.

– Было бы кого спасать, – ухмыльнулась Агафья. – Да и не жилец он, ты же и без меня знаешь. Пусть Богу свечку поставит, что вообще жив ещё. Его удел – давно уже в могиле гнить, а он… В чём только душа держится в теле калеки этого?…

Она перевела взгляд на Сафронова и, помешивая ложечкой чай в чашке, поинтересовалась:

– Чую, и ты за настойкой для своей супружницы явился, купец? Так и ей я ничем подсобить не могу. Теперь за спасением вон к докторам обращайся. Всё, чем могла, я тебе помогла. Раз не вылечилась она, значит, настойка моя больше на неё не действует.

– Как же так? – оживился Иван Ильич. – Сначала действовала, а теперь нет?

– Слушайте внимательно оба и хорошенечко запоминайте мои слова, господа хорошие, – отставляя чашку, обратилась к гостям Агафья. – Да, я делаю настойки и лечу ими людей, а вот кому-то они помогают, а кому-то нет. Всё это бутафория, таково моё слово. Настойки мои обладают целебными свойствами, но только насморк лечить, а не тяжёлые болезни.

– Но как же так? – изумился Сафронов. – Я же лечил твоими настойками жену, и она очень хорошо себя чувствовала.

– Вот именно, только чувствовала себя хорошо, но не вылечилась, – хмыкнула Агафья. – Значит, плохо верила в целебную силу настоек и в своё излечение. Ты вон у доктора поинтересуйся, он знает, о чём я говорю.

– Да, кажется, я догадываюсь, о чём, – кивнул Олег Карлович. – Своими настойками ты не лечишь людей, а лишь настраиваешь их на самоизлечение.

– Так и есть, – вздохнула богородица. – Люди верят в целебную силу моих настоек, употребляют их и многие вылечиваются.

– Так-так, я тебя понимаю, – оживился Олег Карлович. – Для того, чтобы завести дремлющий где-то внутри нас механизм самоизлечения, нужен стимулирующий толчок.

– Так я и лечу, – поддакнула Агафья. – Кто пьёт мои настойки и верит, что вылечится, те вылечиваются. А кто сомневается и не верит в чудо исцеления, для того мои настойки – лишь сдобренная травами бесполезная водица.

– Фу, чёрт, а я ведь догадывался, что так оно и есть, – усмехнулся доктор. – Но… Что за чудо позволяет жить Силантию Звонарёву? Его тело, это, гм-м-м… это же обгоревшее мясо.

– И я удивляюсь, как он жив ещё, – пожимая плечами, ответила богородица. – Глядя на него, невольно в колдовство поверишь. Ты вот что, – вдруг вспомнила она, – сходи-ка в Смышляевку к кормчему скопцов Прокопию Силычу. Он во много раз больше меня в травяных лечениях сведущ. Но он только своих скопцов лечит, больше никого. Если сможешь его уболтать, то он тебе, возможно, поможет.

– А я? – подал голос Сафронов. – Моей жене он сможет помочь, Агафья?

– Сам с ним разговаривай, – отмахнулась богородица. – Совет я вам дала, вы услышали, и… Как дальше поступить, сами решайте. А теперь прощевайте, господа, скатертью дорожка. Свалились, как снег на голову, отвлеча меня от дел, вот и выметайтесь за порог и больше не беспокойте меня.

Наступившей ночью Силантий, лёжа в палате, то ли спал и видел сон, то ли просматривал в полудрёме очередное видение. Сильнодействующие обезболивающие препараты хотя и не снимали мучительные боли, но в значительной степени облегчали его состояние.

Тяжело вздохнув, он увидел себя выходящим из реки, держа за руку Евдокию. Дрожа от холода, она прижималась к нему – здоровому, красивому. Силантий, обняв её за плечи и прижав к себе, прошептал с улыбкой:

– Какая сегодня вода тёплая, так и манит, так и манит снова войти в реку. Ты бы искупалась ещё разок, Евдоха, а то река снова мелеть начинает, и кто знает, придётся ли искупаться в ней, когда она в ручей превратится или пересохнет совсем.

Он посмотрел в её глаза и увидел, что они полны слёз.

– Я-то искупаюсь, – сказала она, – а ты как? Ты разве со мной в реку не войдёшь?

– Нет, в эту реку я больше не войду, – сказал он. – Мне другая вода нужна, которая в Китае, в горных озёрах, плещется. Искупаюсь я в них и снова прежним стану. Я в госпитале от офицеров слышал, что есть в Китае, на горном Тибете, два озера. Одно мёртвой водой наполнено, а другое – живой. Сначала в мёртвой воде надо искупаться, а потом…

Дверь открылась, и кто-то вошёл в палату. Силантий повернул голову и увидел три силуэта. Ночные гости подошли к кровати и в нерешительности остановились.

– Кто вы? – поинтересовался он хриплым, простуженным голосом. – Ангелы или демоны за душой моей пришли?

– Не ангелы мы поднебесные и не демоны подземные, – ответил кто-то далёким и смутно знакомым голосом. – Сейчас мы тебя заберём, но не в райские дебри и не в адовы подземелья, так что не бойся и готовься к переезду.

Когда его перегружали с кровати на деревянные носилки, Силантий не возмущался, не кричал и не сопротивлялся. Не было сил. Да и всё равно ему было, кто его выносит из больницы и куда собирается нести. Ему была глубоко безразлична дальнейшая судьба, так как уже свыкся с мыслью, что жизнь его завершается, и был готов ко всему, даже к немедленной смерти за стенами больницы.