С первого дня начала революции семья Сафроновых жила в нервном напряжении. Марина Карповна даже слегла от постоянных переживаний.

Хотя в Самаре по сравнению с Питером и Москвой ничего страшного не происходило, но все чувствовали, что наступили ужасные дни – мучительных сомнений, подозрительности, страха. Казалось, началось светопреставление. Сведения о происходящем в городе и стране в основном черпали из газет и ужасались.

– Как можно жить в таком аду, господи? – вздыхала Марина Карповна. – Сколько нам ещё пребывать в муках неизвестности?

Иван Ильич всё больше молчал и не вступал в дискуссии на такую мучительную тему. «Хорошо хоть торговля в гору пошла, – утешал он сам себя. – Цены растут буквально на всё, и это меня радует…»

Улицы города производили тяжёлое, гнетущее впечатление. Дома, окна, фонари – всё выглядело уныло, невзрачно и действовало на психику угнетающе. Даже на лицах прохожих читались подавленность, безысходность и страх.

Войдя в столовую, Иван Ильич остановился и, заметив, что его никто не замечает, слегка покашлял.

Марина Карповна, подняв взгляд на мужа, даже вскрикнула от испуга. Вид хлопотавшей у стола кухарки тоже был не лучше.

– Ты не вошёл, а возник, как призрак, Ваня! На душе и так кошки скребут, а ты…

Всё это Марина Карповна высказала прерывающимся от гнева голосом, заломив руки. «Надо же, и в доме моём нервозность, как на городских улицах, – с унынием подумал Сафронов. – Ещё немного, и мы возненавидим друг друга со всеми вытекающими из этого последствиями…»

В этот день Марина Карповна была сама не своя. Гнев её против мужа был в самом разгаре, когда в дом вдруг вошла прилично одетая девушка и заявила, что хочет сказать хозяйке несколько слов наедине.

В мгновение ока в столовой воцарилась гнетущая тишина. Сафроновы переглянулись. Они были в тревоге, так как их дочь Анна ушла из дома с утра и до сих пор ещё не вернулась. Ни Иван Ильич, ни Марина Карповна не знали, где она, и им показалось, что незнакомка принесла какую-то плохую весть об Аннушке.

– Что-то случилось? – побледнела Марина Карповна. – Говори? Мы тебя слушаем. Мы её родители.

Девушка смутилась, покраснела и представилась.

– Я горничная из дома Шелестовых, – сказала она. – Меня прислала ваша дочь Анна. Она просила передать, чтобы вы не беспокоились, с ней всё в порядке, и она заночует у Аси.

Выслушав девушку, Иван Ильич облегчённо вздохнул, а Марина Карповна едва не подпрыгнула от радости.

– Но почему она решила заночевать у подруги? – забеспокоилась Марина Карповна.

– Я не знаю, как правильно сказать, – занервничала девушка. – Но-о-о… Анна Ивановна немного задержалась в гостях и теперь опасается возвращаться домой на ночь глядя. Она просила передать, что придёт завтра, рано утром.

– Послушай, милая, а чего боится наша дочь, она тебе не сказала? – хмуря лоб, поинтересовался Иван Ильич. – На улице ещё не так темно. Наняла бы извозчика, и…

– Вот ты и зови кучера, пусть готовит коляску, и сам поезжай за Анечкой, – строго посмотрела на него Марина Карповна. – Домой её привези, нечего ей в гостях ночевать. Сейчас в Самаре вон сколько бандитов развелось. Им и коляску остановить, чтобы ограбить, ничего не стоит.

– Да-да, я сейчас за ней поеду, – засобирался Иван Ильич. – Негоже нашей доченьке у людей чужих ночевать, тем более что Самара сейчас вовсе не безопасное место даже для дневных прогулок…

Как только так и не принявшие никакого решения доктора разошлись по своим отделениям, Олег Карлович вернулся в палату к больному.

– Как ты, Силантий? – спросил он, присаживаясь у изголовья его кровати. – Тебя что-то беспокоит, скажи?

– Что меня беспокоит? А то ты не знаешь, – ухмыльнулся Силантий, убирая марлю с лица. – Это я у тебя должен спросить. Вы же тут всем кагалом меня ощупывали и осматривали. А у того, кого вы профессором называли, прямо руки чесались от желания незамедлительно вскрыть меня и посмотреть, что под коркой, телом называемой, у меня запрятано.

– Значит, ты всё слышал, о чём мы здесь говорили? – удивился Олег Карлович. – А мы считали, что ты без сознания.

– Да вас, наверное, на соседней улице люди слышали, – вздохнул Силантий. – Так бурно обсуждали, живой я или мертвец, что у меня аж дух захватывало.

– Хорошо, пусть с трудом, но все уверовали, что ты жив, – усмехнулся Кольцов. – А вот как ты выжил и живёшь, в головах моих коллег никак не укладывается.

– Да что вы, у меня самого не укладывается, – хмыкнул Силантий. – Все, кто был со мной в окопе том треклятом, погибли в страшных муках, а я выжил. Как? Почему? Никак не поддаётся осмыслению моему.

– Вот и у моих коллег затруднения на этот счёт, – покачал головой Олег Карлович. – Впрочем, и у меня тоже. У тебя немыслимые ожоги, больше шестидесяти процентов тела! К тому же ожоги глубокие. А если точнее, твоё тело сгорело, оно обуглилось! Но почему ты жив? Мало того, жив, ты ещё самостоятельно передвигаешься!

– Что же, если я такая для всех загадка, так валяйте, разгадывайте, – вздохнул Силантий. – Но… Я не могу пообещать, что буду содействовать вам, лёжа на кровати. У меня слишком много дел, а времени жить, видимо, уже осталось мало. Кстати, а как я оказался здесь, в больнице, доктор? Помню только, что пошёл на базар, и…

– Тебя подобрали на базаре и привезли к нам добрые люди, – сказал Олег Карлович. – У одного из прилавков, во время покупки, ты лишился сознания.

– А что этому способствовало, вы разобрались? – поинтересовался уныло Силантий.

– Похоже, тебя подкосил сердечный приступ, – пожимая плечами, сказал Олег Карлович. – Хотя причина твоего обморока может быть какая угодно. Нам не известно, как чувствуют себя у тебя внутри органы. Но… Видимо, не совсем комфортно.

– Ты хочешь сказать, что любой орган может отказать в любой день, доктор? – спросил Силантий.

– В любой час и в любую минуту, – уточнил, вздыхая, Олег Карлович. – Я и мои коллеги пришли к такому печальному выводу. Сколько мы ни ломали головы, но так и не смогли уяснить, как они вообще ещё работают.

Прервав разговор, они молчали. Первым заговорил Силантий, посмотрев на пасмурное лицо доктора и поняв, что тот собирается уходить.

– Когда меня из госпиталя подыхать выдворили, чтобы не тратить время на уход за мной, меня взяла к себе сердобольная старушка-санитарка, – вздохнул Силантий. – Я не знаю, как и чем она меня лечила, но выходила. Когда я научился вставать с кровати и даже есть, Пелагея сказала мне, что больше ничем помочь не может. Ещё она добавила, что больше полугода я не проживу. Ну, максимум год, не больше. Настойки, которыми она меня лечила и выхаживала, сейчас перестали действовать на мой фактически погибший организм. Но я и за то ей по сей день благодарен.

– Как я понимаю, отпущенный тебе знахаркой срок уже заканчивается? – как только Звонарёв сделал паузу, уточнил Олег Карлович.

– Он полгода как уже закончился, – ответил Силантий. – Я не умер раньше и дожил до дня сегодняшнего потому, что нашёл здесь, в Самаре, другую знахарку. И лишь благодаря её настойкам я пока избежал смерти.

– Ты имеешь в виду богородицу хлыстов Агафью? – сузив глаза, поинтересовался Олег Карлович.

– Да, это её снадобья помогали мне жить всё последнее время, – ответил Силантий. – Но сдаётся мне, что и её настойки всё меньше и меньше помогают мне. Я начинаю чувствовать, как огнём горят все мои внутренности, а панцирь, который когда-то назывался моей кожей…

– Он трескается и из трещин сочится гной, – как только Звонарёв замолчал, продолжил Олег Карлович. – А это может означать только одно, что…

– Песенка моя спета, – перебил его Силантий. – У меня начинается воспалительный процесс, несущий мне погибель, я прав?

– К сожалению, я вынужден подтвердить твою догадку, – пожимая плечами, сказал Олег Карлович. – Советую провести это время здесь, в стенах больницы, иначе… Мы, конечно, не можем тебя вылечить, это исключено, а вот облегчить страдания…