– Господи, а что за грохот здесь такой? – не трогаясь с места, спросила Евдокия. – У меня аж в голове и внутри всё тряской трясётся.

– Ничего, привыкнешь, – натянуто улыбнулась женщина. – Здесь, на первом этаже, станки работают. Это обувь для армии шьют. А швеи на втором этаже трудятся, там потише. И кабинет хозяина тоже там, так что поторапливайся.

Женщина вышла, а Евдокия скрепя сердце поднялась на второй этаж. Она остановилась у швейного цеха, заглянув в него через распахнутую дверь, и, увидев трудившихся за машинками женщин, растерялась.

Швеи и работали, и разговаривали, и шутили, и смеялись. Они уже так наловчились, что, не глядя на машинки и пошиваемую продукцию, быстро и безошибочно проделывали свою работу. Приход Евдокии невольно нарушил ритм их работы. Девушка смутилась и отпрянула от двери. С трудом подавив нерешительность, она заставила себя пройти дальше по коридору к кабинету хозяина.

Дверь оказалась открытой, и сидевший за столом хозяин заметил Евдокию.

– Эй ты, заходи!

Девушка переступила порог и в нерешительности остановилась. Величественный вид хозяина мастерской привёл её в трепет. Крупного телосложения, румяный и моложавый для своего возраста купец выглядел как сошедший с иконы святой старец.

– Ты что, на работу явилась устраиваться? – спросил он строго, глядя на Евдокию. – Что ж, проходи, присаживайся на стул, который перед столом моим видишь.

Она приблизилась к столу, робко присела на краешек стула и, не зная, как себя вести, обвела кабинет долгим взглядом. На столе лежала раскрытая, исписанная цифрами толстая бухгалтерская книга, стояла керосиновая лампа, ручка, чернильница и большой, с деревянной ручкой колокольчик.

Евдокия не ответила на вопрос купца. Её голова пошла кругом, лицо сделалось пунцовым, и она лишь прерывисто вздохнула.

Лицо хозяина мастерской вдруг подобрело, и на губах появилась усмешка. Прождав пару минут, он подался вперёд всем корпусом, сложил перед собой руки, и…

– Хорошо, ответь мне на один вопрос, – заговорил он. – Ты пользоваться швейной машинкой умеешь?

Евдокия вздохнула, пожала плечами и, опуская в пол глаза, тихо ответила:

– Нет, не умею. Я пришла научиться шить на машинке и работать. Но-о-о… Я быстро учусь.

Она бросила украдкой взгляд на купца, но не успела заметить, какое на него произвела впечатление.

– Раз не умеешь, тогда почему пришла? – ухмыльнулся он. – Мы здесь не обучаем ремеслу швеи, милая. К нам приходят уже подготовленные работать.

– Что ж, тогда я пойду? – прошептала Евдокия, поняв, что на работу её не возьмут, и в это время в кабинет вошла высокая, полная, красивая женщина.

Купец, увидев её, тут же вскочил со стула на ноги. Взглянув на хозяйку, Евдокия оробела. Ей уже приходилось встречать её на корабле хлыстов во время радений. Но тогда, в белой рубахе, она не выглядела так эффектно, как сейчас.

Купчиха была одета в шёлковое голубое платье и такую же кофту с длинными, уширенными к концу рукавами. На гордо сидящей на плечах голове красовалась красивая шляпка с вуалью, на ногах – симпатичные изящные туфельки.

– Корней Захарович! – даже не взглянув на посетительницу, обратилась он к хозяину мастерской. – Не успел одну бездельницу уволить, как другая уже тут как тут. И когда только успевают пронюхать, что место освобождается?

– Да вот, видать, случайно забрела к нам в мастерскую эта птаха залётная, не зная, что место освобождается, – заискивающе улыбаясь, ответил Корней Захарович. – Я только что объяснил ей, что она нам не подходит, и… Кстати, она и шить-то на машинке не умеет, дорогая.

Купчиха повернулась вполоборота и с надменным видом уставилась на Евдокию.

– И? На что ты надеялась, идя к нам, птаха божья? – повысила она голос, наблюдая за раскрасневшейся Евдокией. – Время наше отнимать бесценное? А может, с тебя плату за это взять, как считаешь?

Её голос, визгливый и громкий, тяжёлой ношей надавил на плечи Евдокии. Она ссутулилась и даже вспотела от обрушившейся на неё тяжести. Затем она побледнела и зажмурилась, ожидая всего, даже удара по голове от возмущённой купчихи.

Вопли хозяйки слушали все находящиеся на втором этаже люди. Швеи оставили работу и высунули головы в коридор, чтобы позлорадствовать, любуясь происходящим.

– А теперь проваливай вон! – закричала купчиха, указывая вытянутой рукой Евдокии на дверь. – И чтобы духу твоего здесь больше не было!

Едва не плача, униженная и растоптанная злобной выходкой купчихи девушка вскочила со стула, повернулась к двери, и вдруг…

– А ну, стой! – пригвоздил её к месту окрик. – Чья будешь, говори?

– Я так… Я это… Я э-э-э… – совсем растерявшись, пролепетала Евдокия, не находя для ответа подходящих слов.

Она сконфуженно попятилась к двери, намереваясь как можно быстрее выскочить из кабинета и бежать отсюда куда глаза глядят.

– А ну, стой! – ещё громче рявкнула купчиха, и Евдокия замерла, ожидая потока новых ругательств и оскорблений.

– Ты же христоверка Евдоха, так ведь? – неожиданно мягко поинтересовалась женщина. – Это я тебя на радениях в Зубчаниновке не раз видела?

– Да, это я, – призналась Евдокия с замирающим сердцем. – Но сейчас я на корабле христоверов не состою. Я… я ушла от них.

– Вот как? – удивилась купчиха. – А что так? Я ведь ходила к ним на радения, чтобы тебя послушать. Как ты поёшь голоссалии, как звучит твой нежный ангельский голос. У меня аж слёзы капали, когда тебя слушала. Ни одна певичка в нашем театре тебе и в подмётки не годится!

Она повернулась и взглянула на притихшего за столом Корнея Захаровича.

– Берём её, слышишь! – снова повысила она голос, да так, что Евдокии показалось, будто в окне кабинета зазвенели стёкла. – Зарплату положишь двадцать рублей и не меньше, ты меня понял?

– Да, но-о-о… – засомневался Корней Захарович. – Мы же всем вновь принятым первый год по десять рублей платим. Да её ещё учить работать на машинке придётся.

– Ты что, не слышал, что я сказала? – подбоченившись и вращая глазами, выкрикнула купчиха. – Если двадцать целковых тебе показалось много, будешь платить двадцать пять! А ежели что ещё мне поперёк вякнешь, тридцать платить заставлю, теперь прочистились твои мозги, бездельник?

Сердце внутри у Евдокии остановилось и замерло. Она едва поверила в реальность свалившегося на неё счастья. А зарплата… На такую зарплату, каковую установила ей купчиха, она даже не смела рассчитывать. Двадцать пять рублей! Да за такие деньги она готова была стерпеть любое оскорбление, любую обиду и сутками напролёт работать в пошивочном цехе.

– Всё, завтра, прямо с утра и приходи, Евдоха, – улыбнулась ей купчиха напоследок. – Найдёшь меня здесь, в этом кабинете, а зовут меня Василиса Павловна, запоминай хорошенечко, Евдокия.

Когда гостья переступила порог молельного дома и закрыла за собой дверь, сидевший за столом и просматривающий стопку газет Прокопий Силыч посмотрел на неё поверх очков и настолько удивился, что даже привстал от изумления.

– Вот, стало быть, как, сама богородица хлыстов передо мной предстала? – прошептал он, снимая с переносицы очки и кладя их на стопку газет. – А ты проходи, не стой у порога, Фёкла. Садись за стол напротив и поделись, с чем объявилась.

– Поглядеть на тебя, вот с чем, – пройдя к столу, присела на табуретку гостья. – И прошу, не называй меня больше Фёклой, пожалуйста. Была когда-то Фёкла, да вышла вся, а вот Агафья осталась.

– Что ж, Агафья так Агафья, – пожимая плечами, ухмыльнулся старец скопцов. – Ты хоть бестией называйся, для меня разницы нет.

Агафья вздохнула, носовым платочком вытерла губы и только после этого внимательно посмотрела на Прокопия Силыча.

– Ты всё ещё на меня сердишься? – спросила она вкрадчиво. – Может, за порог выставишь, покуда разговор не начали?

– Нет, я на тебя не злюсь, Агафья, – ответил старец. – Ты же знаешь, что мы, голуби белые, никогда ни на кого обиды не держим и ни с кем в ругачку не встреваем. Мы живём так, как живём, и никому жить не мешаем.