Если Вишневецкий что-то заподозрит, то поднимет всех своих «афганцев», перевернет всю страну, но рано или поздно выйдет на него, на банкира Велихова. А тогда его не выручат никакие деньги. Тогда, как говорится, спасайся кто может и дай Бог ноги. Хладнокровно взвесив все шансы, Велихов принял, с его точки зрения, единственно правильное решение: на время затихнуть и наблюдать со стороны, как будут развиваться события.

Чисто машинально Велихов вспомнил сцену во время сегодняшней встречи с Жарковским, как тот оскорблял свою безропотную секретаршу. Ее зовут, кажется. Надежда. Велихов был не только хитер, но и далеко видел. Мыслил он всегда четко и по делу: нужно на днях утешить бедняжку — в будущем пригодиться может…

Первую ночь в Болгарии Савелий мог вспомнить с великим трудом, и смутные его воспоминания все были связаны с женскими прелестями, обладательница которых, казалось, овладела им целиком и полностью. Каких только позиций не ведала эта ненасытная женщина! Промелькнула дурацкая мысль, что она лет десять находилась на необитаемом острове, и там, как в сказке, откуда ни возьмись, может, из старинного, запечатанного сургучом кувшина материализовался мужчина. После ее ласк не требовался душ — настолько изощренными и утонченными были ласки ее нежного язычка.

Но все это Савелий припомнил много позже, а не очнувшись утром от сна. В тот же момент, открыв глаза, он увидел настенные часы, показывающие четыре; Савелий долго пытался сообразить: четыре часа утра или четыре часа пополудни? Оконные шторы были плотно прикрыты, а ночничок тускло освещал комнату, мгновенно напомнив ему те дни, когда он сидел в камере Бутырки, где свет никогда не гасили.

Он попытался встать, и его рука наткнулась на нечто мягкое и живое. Осторожно скосив глаза, Савелий попытался установить, что же это такое. Первое, что представилось его взору, были огромные груди, украшенные темно-коричневыми сосками соответственно внушительных размеров.

Господи, где он находится и как эта обнаженная женщина очутилась в его постели? Тут Савелий обнаружил, что и он совершенно голый. Он бросил еще один взгляд на женщину, но та продолжала спать, мерно посапывая и вольготно распластавшись едва ли не на двух третях огромнейшей кровати.

Савелий быстро поднялся и, не найдя своих трусов, натянул брюки на голое тело. Во рту было столь гадко, что первоочередной задачей стало умыться и почистить зубы. Это заняло несколько минут, после чего он решительно направился к женщине. В этот момент зазвонил телефон. Сначала Савелий не хотел брать трубку, но потом сообразил, что звонить могут Андрею и он должен ответить.

— Слушаю вас, — тихо сказал он.

— Молодец, что взял трубку. Привет, братела! — узнал он голос Ростовского.

— Доброе утро, Андрюша. — Его голос все еще был сонным.

— Утро? Ты, наверное, хотел сказать, добрый вечер! — Он рассмеялся. — Ну, ты даешь! Разбудил, что ли?

— Нет, я уже встал и даже умылся.

— А что ты шепчешь, простудился, что ли?

— Да нет… — замялся Савелий.

— А, понял! Разбудить кого-то боишься? Ну, ты и жук! А вообще-то молодец, не теряешь время даром. Я вот что звоню, «Вишня» в аварию попал…

— Да ты что? — Сонливость как рукой сняло. — Что с ним? — с тревогой спросил Савелий.

— Вроде ничего особенного, бок, говорит, немного болит, а вот Ладе повезло меньше: с тяжелым сотрясением мозга попала в больницу. Доктора говорят, что недели две там проваляется.

— Да, не повезло бедняжке. Сколько раз говорил Олегу, чтобы сам не садился за руль, но он упрямый, что твой баран, — сердито проворчал Савелий.

— Это точно, с «Вишней», пока он сам не убедится в чем-то, спорить бесполезно. Ладно, Бог с ним! Как тебе-то отдыхается на новом месте?

— Отлично, Андрей, спасибо.

— На море еще не ходил?

— Не успел. Небось ты намекнул Красимиру про стол? — Постепенно Савелий начал вспоминать, что произошло с ним ночью и что за женщина спит на кровати.

— Я ему сказал только, что ты мой друг. Тебе что, не понравился его прием? — с некоторой обидой поинтересовался Ростовский.

— Нет, что ты, Красимир был более чем гостеприимен. — Он не скрыл усмешки в своем голосе.

— Неужели он тебе Ваню подсунул? — воскликнул Андрей.

— А что, и ты ее проутюжил?

— Вот еще, мне нравятся очень стройненькие, но в чем-то ты, как всегда, прав. Когда она впервые увидела меня, то набросилась и едва не изнасиловала. Ты с ней особо не церемонься: получил свое и гони. Она дама прилипчивая — так вцепится, что потом не отвяжешься.

— Понял, Андрюша.

— Ладно, отдыхай и трахай, что движется и шевелится в солнечной и цветущей Болгарии, пока.

Положив трубку, Савелий подошел к женщине и потряс ее за руку.

— Не пора ли просыпаться, Ваня?

— А сколко э часът? — не открывая глаз, сонно спросила женщина, томно потягиваясь до хруста костей.

— Четыре часа дня.

— Четыре часа? — Ваня мгновенно села, колыхнув своим могучим бюстом. — Мамата си трака! — Она вскочила, тряся на этот раз всеми своими пышными формами, и, нисколько не смущаясь Савелия, принялась судорожно напяливать на себя трусы, пояс, чулки, бюстгальтер, шепча что-то себе под нос.

— Проблемы?

— Ну конечно! Сын гладен сиди, а майка му сысъ секс занимава тук.

— Сын? А сколько ему лет?

— Осемнайсет.

— Восемнадцать? И ты боишься, что он будет сидеть голодным? — Савелий покачал головой. — Беспокоишься за такого лба?

— Лба? Что это?

— Так в России говорят про взрослых детей.

— За мама родното детенце винаги, э детенце! — Разговаривая, женщина успела одеться, затем подхватила свою сумочку, достала из нее визитку, сунула Савелию и чмокнула его в щеку. — Кога хочешь ми, телефонируй, чао! — деловито бросила она и быстро пошла к выходу.

— Ваня Филипова, дизайнер, — прочел Савелий и бросил визитку на стол.

Он подошел к окну и раздвинул шторы. Комнату тут же залил яркий солнечный свет, бивший прямо в глаза. Савелий зажмурился, улыбнулся солнцу и пошел на кухню, чтобы заморить червячка и отправиться на море. Вскипятив воду, он заварил чай, приготовил бутерброды с ветчиной и сыром. Почему-то все мысли крутились вокруг аварии Олега. На сердце было тревожно и тоскливо, словно произошло нечто страшное, непоправимое. Аппетит пропал, и Савелий, выпив чашку крепкого чая, отправился к морю.

Идти было недолго: через десять минут он уже раздевался, с удовольствием ощущая прохладу морского ветерка. Народу на пляже было много, и он не без труда отыскал место, чтобы спокойно, никому не мешая, раздеться.

Рядом с ним оказалась многодетная семья из Германии. Трое совершенно голеньких малышей-погодков, двух-четырех лет от роду, занимались строительством замка из песка, четвертый, грудной, мирно спал в коляске, почмокивая соской во сне. Крутобедрая дородная немка распласталась на пластмассовом лежаке, нисколько не стесняясь загорать топлесс. Ее полные груди колыхались при малейшем движении и даже при вздохе.

Когда из коляски раздался неожиданный вопль, женщина даже не шевельнулась, а подошел к коляске сухопарый длинноногий, весь покрытый веснушками, костлявый мужчина с рыжими волосами. Подхватив малыша, он положил его на живот женщины, и малыш, привычно ухватившись руками за огромную грудь, поймал губами набухший молоком сосок матери, впился в него и принялся, не открывая глаз, жадно чмокать.

Савелий давно не был на пляже и с интересом осматривался. Без верха загорало множество женщин и самых разных возрастов. Их груди были столь разнообразны, что окажись здесь художник, посвятивший свое творчество обнаженному женскому телу, то у него бы наверняка глаза разбежались от такого многообразия. Но интереса к этому занятию у Савелия хватило ровно на пять минут; солнце так сильно жарило, а тело стало таким липким, что любая мошка, севшая на него, уже не могла взлететь.

Не в силах больше терпеть жару, Савелий бросился к воде. Сначала он хотел попросить кого-нибудь приглядеть за его одеждой, но потом резонно подумал: кому нужны его спортивные штаны и льняная безрукавка? Единственная ценность, и то, скорее, для него самого, — ключи от квартиры Ростовского, но их он незаметно закопал рядом со стойкой пляжного грибка.