— Ваше крылатое превосходительство вновь недовольно тем, как зверски оплёваны традиции? — прошипела она.

Кассиану уже хватало минуты, чтобы из состояния восторга и радости, приготовиться к бою.

— Манона, ты же знаешь, я не…

— Хватит с меня слов! Бери меч и за дело, — вдруг по её лицу скользнула какая-то новая, незнакомая ему, дразнящая улыбка. — Сегодня я во чтобы ты ни стало уложу тебя на лопатки.

Иллирианец усмехнулся и пошёл к стойке за мечом. Девочки вокруг затихли и прекратили тренировку.

— Что встали? Продолжайте. Увижу, что кто-то отлынивает, останемся махать здесь мечами до утра, — отчеканила Манона и встала напротив Кассиана.

— И где же твоё оружие, злобная колдунья?

Однажды за ужином Кассиан объяснил Маноне кого называют ведьмами в этом мире. Их неизменные атрибуты — продырявленные куриные кости, собранные в пучок веточки чертополоха, ритуальные кинжалы или даже выструганные из чёрной сосны деревянные палочки. С помощью этого хлама они накапливают силу и, произнося слова, преобразуют её в колдовство. Ведьмами пугают детишек, потому что они одной фразой могут отрастить им свиной хвостик, а потом съесть на обед, как настоящих поросят. Манона ещё долго фыркала от смеха. Потом сказала, что магической силой она не обладает и детей не ест:

— Я не старею, могу летать, используя метлу, и ещё кое-что…

— Что же? Дрессировка драконов?

На это Манона не ответила, но через связующую нить Кассиан почувствовал, что задел нечто болезненное для неё. Вряд ли она сама могла это объяснить, пока к ней до конца не вернулась память. И в такие моменты, когда её взгляд наполнялся неведомой болью, словно бокал терпким вином, иллирианец думал, что, может, ей и не стоит ничего вспоминать…

Но сейчас она стояла перед ним, освещённая лунным светом, уверенная и дерзкая, как богиня войны и смерти. Девочки, несмотря на предупреждение, косили на неё глаза.

— Оружие? Ох, дракончик, это ведь так скучно, — протянув последнее слово, она взмахнула руками, выдвинув железные когти, и встала в стойку.

И они начали свой танец. Этот бой проходил гораздо яростнее и красивее предыдущего. Железо ногтей и металл меча скрещивались, высекая снопы искр в сгущающихся сумерках. Манона была быстрая, гибкая и опытная. Вихрь железных ногтей доставал его везде, Кассиан с одним мечом едва мог совладать с таким напором, поэтому вытащил из ножен за спиной второй. Теперь уже девочки при всем страхе перед суровым наказанием не могли отвести глаз от ведьмы и главнокомандующего.

Тонкая и проворная фигура мелькала перед глазами Кассиана, свистел воздух, рассекаемый железными ногтями, до его ушей доносился четкий ритм шагов и тяжелое дыхание. Три дня их бесконечной ярости и ненависти друг к другу вылились в этот поединок. Но, когда перед его лицом оказывались горящие змеиные глаза Маноны, он видел в них не только гнев. Нет, он боялся даже думать о том, что разглядел там, или о том, что значила её дразнящая улыбка.

Удар.

Зубы, их ведьма не стала менять на железные, прикусили нежную губу.

Шаг назад, ответный выпад.

Под чёрными доспехами от тяжелого дыхания вздымалась округлая грудь.

Искры и скрежет железа.

С губ сорвался тихий стон — от напряжения. Кассиан слишком сильно надавил на клинки, и Маноне стало тяжело его сдержать.

Повернуться, встретить ногти у самой шеи.

Капелька пота на алебастрово-белой шее и выбившийся из косы локон, который ложился на тонкую ключицу, исчезая за тканью доспехов. Матерь милосердная, нельзя думать о том, что там под этой проклятой чёрной тканью…

Кассиан, злясь на себя, опять неосознанно переплавил эмоции в движения. Мечи вновь ударились о ногти Маноны, иллирианец оттолкнул их, сделал подножку, и ведьма упала. Толпа девочек ахнула.

Но Манона лишь глухо и как-то уж слишком низко рассмеялась. Сама поднялась.

— Все свободны. Завтра у вас выходной, — обратилась она к своим подопечным. Потом пристально посмотрела на Кассиана.

— У тебя кровь на шее, пойдём в дом — вытирать.

***

Манона беспокойно ворочалась в своей постели под балдахином. Она думала, что стихийно затеянный сегодня поединок поможет ей выпустить пар. Но стало только хуже. Этот наглый, дерзкий, невыносимый иллирианский придурок смотрел на неё так, что подгибались колени. Каждую секунду их противостояния он пялился на неё, словно увидел богиню. И она ловила эти взгляды уже не первый раз.

Он был совершенно невыносим.

Он заботился о ней. Она ненавидела, что знает о том, как он носил её на горшок, когда она два дня валялась не в состоянии даже открыть глаза.

Он смешил её. Постоянно выдавал свои глупые шутки, весело переругивался с Азриелем и рассказывал ей забавные истории про ведьм, которые варили детишек в больших котлах.

Он, кажется, даже понял, что ей нравится баранина. Её было сложно достать в этой глухой деревне, где в ходу только козлятина и говядина, но почему-то рагу из ягнёнка или тушенный в специях барашек почти всегда стояли на их столе, когда они садились ужинать.

А стоило Маноне надеть то красное платье, Тьма его побери, он едва не лишился чувств от восторга. Об этом раз десять сказала ей Фейра, видимо, думая, что ведьма сама не замечает.

Но он же постоянно ругался с ней. Он назвал ей дикой, злобной, опасной. Он швырял в неё стулья, зная, что она легко увернётся. Он позволял клацать железными зубами прямо у собственной шеи и ни разу не вздрогнул. Он служил своими глупым традициям и ставил благополучие крылатого народа выше себя. Терпел косые — напуганные и презрительные — взгляды на улицах, позволял Девлону называть себя «псом» и никому ещё не назначил за это наказание в виде хотя бы десятка ударов плетью. И она видела, как он пошёл в какую-то лавку, где на него опять посмотрели, как на конский навоз, прилипший к подошве, и выкупил там все тёплые вещи, приказав раздать тем семьям, которые потеряли кормильцев на войне. Попросил сделать это тайно, чтобы никто не узнал, что вещи от него. От этого Манона возненавидела его ещё сильнее.

И, наконец, самая главная причина для ненависти, самая болезненная рана, гадкий удар в спину, невыносимое предательство: он согласился с решением Совета Старейшин. Он знал — она была в этом уверена — насколько её терзала потеря памяти, он чувствовал её боль, понимал, как это важно. Но не поддержал просьбу придумать новый план, тайно пробраться на эту проклятую гору.

— Я должна туда попасть! Кассиан, ты можешь отнести меня туда на своих крыльях. Я дотронусь до камня, и мы исчезнем! Сделаем вид, что летели мимо, — как бы унизительно это ни было, она почти умоляла его.

Азриель, Ризанд и даже Фейра с Мор — все, кто мог перебросить её туда, — уже категорически отказались это делать, волнуясь о том, что эта вылазка может стать началом новой войны. Манона понимала: им всем есть, что терять. Они только вернулись с чудовищного сражения и не могли себе развязать новое. Но почему-то ведьма позволяла себе надеяться, что Кассиан поможет. Она чувствовала к нему что-то странное и пугающее. С момента их знакомства прошло меньше месяца, но, когда она старалась отгонять плохие и страшные мысли о прошлом и потере памяти, заменяя их на что-то хорошее — в голову приходило только его смеющееся лицо. Или тот момент, когда она, ошеломлённая видом голубой крови, слышала его спокойный и уверенный голос: «Не волнуйся. Я рядом». Хотя губы оставались неподвижными.

Маноне было приятно даже просто смотреть на него. Он очень красивый. Иногда она ловила себя на том, что буквально возвращает его же восторженные взгляды. Когда она занималась с девочками на плаце, он иногда приходил на тренировки старшей группы будущих воинов. Несмотря на холод, раздевался по пояс, обнажая руки и грудь, покрытые татуировками, смуглый мощный торс, с проступающими кубиками пресса и резкими полосками косых мышц, уходящими под ткань штанов. Храни её Тьма, нельзя думать о том, что там дальше под этой тканью…

А когда он смеялся, откидывая голову так, что пучок темных волос касался чёрных узоров на шее, его глаза сверкали и становились похожи на гречишный мёд.