Я теперь анкетирование систематически провожу. И на кораблях и в штабах. Служить без этого не могу. Ведь если нет поддержки снизу, нельзя руководить военным коллективом, а подводным в особенности.
- Вячеслав Алексеевич, случались ли на боевых службах подвиги в ординарном смысле этого слова?
- Все дело в том, что считать подвигом... Боевое патрулирование у берегов вероятного противника с термоядерным ракетодромом на горбу - само по себе подвиг, коллективный подвиг всего экипажа. Но подвиг, ставший нормой, перестает быть подвигом в глазах общества или большого начальства... Не так ли?
Вам нужны личности... В декабре 1984 года на боевую службу экстренно вышел подводный ракетоносец К-140. Командовать им был назначен капитан 1-го ранга Александр Николаевич Козлов, побывавший в тот год еще в двух "автономках". И хотя уже был приказ о его переводе в Москву, он вынужден был без отпуска (!) снова идти к берегам Америки, поскольку у молодого командира К-140 не было допуска на управление кораблем такого проекта. Козлов ответил "Есть!" и повел крейсер в океан. А через неделю его хватанул инфаркт миокарда. Дать радио и вернуться? Но тогда в стратегической обороне страны возникнет ничем не прикрытая брешь. Козлов принимает решение продолжать поход. На время его заменили капитан 2-го ранга А. Лашин, выходивший в море на командирскую стажировку, и старпом капитан 3-го ранга С. Егоров. Известно, как инфарктнику необходим свежий воздух, спокойная обстановка, зелень... Но где все это взять в стальном корпусе под водой? Корабельный врач давал дышать своему пациенту кислородом из баллончиков спасательного снаряжения, выхаживал как мог и как учили. Через несколько недель Козлов, невзирая на боли в груди, заступил на командирскую вахту. Об инфаркте сообщил по радио только за двое суток до возвращения на базу.
На мой взгляд, Александр Козлов совершил подвиг, не оцененный в должной мере. Чтобы не подводить флотских медиков - куда, мол, смотрели?! наградной лист на Героя Союза в Москву посылать не стали. А зря...
И вот я о чем еще думаю: Север делает нашу службу чище, чем она могла бы быть в иных климатических условиях...
Нам сегодня многого не хватает, того нет, другого... Но пуще всего не хватает нам гордости и достоинства. Да, мы бедны. Но только не надо винить в том наших стариков. Не надо их топтать. Мне не стыдно, когда мой батя, приняв 9 мая чарку за Победу, марширует на месте и поет: "Артиллеристы, Сталин дал приказ!" Он всю войну жег из пушек немецкие танки - четыре ранения, шесть орденов... Нельзя терять морального права смотреть им в глаза - живым и мертвым. Да, я беден, но я горд. И мне не стыдно смотреть в глаза своему внуку Славке. Ему шесть лет. На парадах мы вместе обходим на катере корабли. Он стоит со мной рядом в форменке с гюйсом, в бескозырке и отдает честь нашему флоту. И как бы не ругали нынешнюю молодежь, она идет нам на смену, и в ней есть свои Сергеи Преминины, свои неизвестные нам пока - до трудного часа - герои. Надо только смотреть, кому ты сдаешь свой пост.
* * *
Вся тяжесть ядерного противостояния сверхдержав легла на плечи прежде всего экипажей атомных ракетных подводных крейсеров стратегического назначения. Это явствует и из самого названия этих кораблей, и из сути их боевой службы - быть в постоянной готовности к ракетному залпу, где бы они не находились.
Поэт из моряков-подводников Борис Орлов сказал об этом так:
За нашей подлодкой - невидимый след.
Не будет ни криков, ни шума.
Возможно, вернемся, а, может быть, нет...
Но лучше об этом не думать!
Двадцать пять раз именно так уходил в моря адмирал Вячеслав Попов.
25 "автономок".
25 разлук.
25 затаенных прощаний с миром живых навсегда.
25 неведомых миру побед... И в общей сложности - восемь лет под водой.
Года не прошло, как он принял Северный флот. И вот такой удар на пике карьеры, на вершине всей долгой, честной и опасной службы...
Еду в штаб Северного флота. Понимаю, что Попову сейчас не до меня, не до бесед. Да и журналисты всех мастей допекли так, что газетный лист вызывает у него тошноту. Тем не менее адъютант командующего приглашает в кабинет. С трудом узнаю осунувшееся, резко постаревшее лицо, глаза красны от застарелой бессонницы. Адъютант забирает со стола пепельницу, полную окурков. В окне кабинета как всегда - корабли у причалов, авианосец на рейдовых бочках да нависший над морем в отлив острый нос мемориальной подводной лодки К-21 - "катюше" фронтовых времен... Но наш разговор о другой "катюше" - о К-141, о "Курске".
- Вячеслав Алексеевич, как вы узнали о том, что случилось с "Курском"?
- Я находился здесь, в своем кабинете в штабе флота, когда мне доложили, что "Курск" не вышел на контрольный сеанс связи. До того он должен был донести о проведении торпедной стрельбы. Обычной стрельбы практической торпедой. Никаких экспериментов с этой лодкой не проводилось...
Стрельба была запланирована на 11.30. В этот момент мы находились на "Петре Великом" в 30 милях севернее этого района, обеспечивая другую АПЛ.
Донесение от Лячина не поступило. Это насторожило, встревожило... Ну, ладно. На полигоне всякое бывает: ну не вышел на позицию стрельбы, не успел определить главную цель, неисправность практической торпеды... Короче, сам факт несостоявшейся атаки еще не давал повода предполагать самое плохое. В моей командирской практике тоже бывали случаи, когда я по тем или иным причинам не мог передать в эфир сообщение...
Капитан 1-го ранга Лячин должен был выйти на контрольный сеанс связи со штабом флота в 23 часа ноль-ноль минут и донести, как положено: "всплыл, оставил район боевой подготовки". Но он не вышел... Я хорошо знал командира "Курска" - таких нарушений по связи у него быть не могло.
Вот тогда-то - в 23 часа 30 минут - я и объявил по флоту аварийную тревогу. Сам же вылетел вертолетом на крейсер "Петр Великий", где пробыл потом две недели...
Хочу заметить, что время объявления аварийной тревоги считается началом спасательной операции. В этом плане мы не потеряли ни одной минуты. "Курск" был найден через четыре с половиной часа. Его нашли с помощью эхолотов "Петра Великого" в точке с координатами: широта 69 градусов 37 минут северная, долгота 37 градусов 35 минут восточная.
- Когда вы прибыли в район аварии, были ли слышны какие-либо сигналы с затонувшей подлодки?
- Были. Акустики докладывали о стуках из отсеков. Они были приняты трактом шумопеленгования гидроакустического комплекса "Полином". Но быстро прекратились. Мы надеялись, что услышав наши винты, подводники поняли, что их нашли, и теперь экономят силы.
Однако сейчас, после тщательного инструментального изучения зафиксированных звуков, после спектрального анализа в лаборатории СФ, возникли большие сомнения, что эти стуки исходили от нашей подводной лодки... И вот почему. Сигналы "SOS" подавались механическим излучателем. Таких приборов на наши подводные лодки не ставят. По всей вероятности, эти сигналы подавались с иностранной подводной лодки, которая находилась неподалеку от "Курска".
Когда мне доложили результаты предварительного осмотра корпуса "Курска" - о том, что огромная пробоина находится на стыке носового и второго отсеков, я понял, что большая часть экипажа погибла.
- Почему же об этом сразу не было объявлено?
- Зачем? Что бы это изменило? Не приехали родственники? Они бы все равно приехали, даже если бы мы объявили, что в отсеках нет ни одной живой души. Не поверили бы. И правильно сделали бы. Потому что знать, подчеркиваю - не предполагать, а знать этого было не дано никому. В кормовых отсеках по всем прикидкам должны были оставаться живые люди. Другое дело, сколько они протянули в тех немыслимых условиях...
- Но ведь затянувшаяся спасательная операция, напрасное ожидание перенапрягали нервы не только родственников, но и всех, кто следил за ходом операции...
- По нервам людей били те телевизионные шоумены, которые раскрутили нашу трагедию по всем канонам крутого боевика с непредсказуемым финалом. Родственники погибших, сами того не ожидая, сделались участниками жестокого действа, когда им каждый день внушали с телеэкрана, что их сыновей и мужей не торопятся спасать.
