Моя американская Vista-Visa и канадская виза AVE – были готовы. Вещи – уложены.

Оставалось только расслабиться в ожидании дня вылета.

Самолета я всегда побаивался. Сомнения усугублялись тем, что на этот раз предстояло впервые лететь над океаном, то есть – возможности аварийной посадки уже не будет… Начал вспоминаться печальный случай рейса Рио – Париж над Атлантикой…

«А ради чего я, собственно, принимаю такой риск? – появлялись сомнения. – Ведь, хоть и говорят, что риск на авиатранспорте ничтожно мал, но он все-таки, есть… И где гарантия того, что он не придется именно на тебя?.. Тогда, какой смысл рисковать ради каких-то десяти дней отпуска? Ведь и здесь можно хорошо провести время: снимал бы, к примеру, ту же осень в Париже».

По мере приближения даты вылета эти мысли все больше омрачали настроение.

Сестра успокаивала меня по телефону из Курска:

– Ну слышал ли ты когда-нибудь, чтобы самолеты те, что летят в Америку – падали?!

Ее слова меня не очень успокаивали.

Я думал, что Миша, который все знает, успокоит меня больше. Но он отвечал мне по-научному трезво:

– Да все может произойти… Может, к примеру, наступить усталость металла – и крылья отвалятся. Или же самолет попадет в зону турбулентности и не справится с управлением… А то, просто-напросто, пилот сумасшедший окажется – вроде того немца – с Люфт-ганзы… И птица в двигатель может попасть – даже на высоте… Горные утки, как известно, способны подниматься до потолка крейсерского режима полета…

Возможно, он просто подшучивал надо мной, но я принимал это за «чистую монету» – ведь его представления астрофизика о случайностях и закономерностях явлений природы во вселенском масштабе всегда впечатляла меня. Вот я и говорю ему:

– Так, может, плюнуть на все, в том числе и на купленный билет – да и оставаться дома?

– Ну, что ты, как маленький, – отвечает он, уже в успокоительных тонах. – Не волнуйся. Думай, лучше о том, что летать самолетом тебе нравится! Ты же сам это говорил.

В самом деле, полет я всегда любил, особенно, если рядом окажутся приятные соседи.

День вылета наступил.

В аэропорту из-за небольшого перевеса ручной клади меня чуть ли не завернули на сдачу чемодана в багаж. Но достаточно было вытянуть оттуда, и натянуть на себя кое-что из одежды – чтобы меня пропустили.

Человек, стоявший передо мной в очереди на контроль, мне шепнул:

– Я сделал то же самое…

Он тоже летел в Монреаль. Мне полегчало от осознания того, что риск принимаю не я один.

– Впервые – в Канаду? – спрашиваю.

– Нет! Я часто летаю…

Я еще больше повеселел, прикинув, что если в предыдущие разы он до Канады долетал, значит и сейчас долетит. А значит, и я – тоже.

– А что так часто? – спрашиваю.

– Живу там…

– Вы канадец?

– Нет – француз. У меня в Канаде ферма.

Оказывается, вот уже шесть лет – как он обосновался в Канаде, – приехал туда из французского Нанси выращивать ревень. Канадский ревень, по его словам, куда качественнее французского. И из него он производит кетчуп. Я не очень представлял себе соленого кетчупа из сладкого ревеня, ведь во Франции, из ревеня, по моим понятиям, готовят только компоты и десерт.

В ожидании объявления посадки в самолет, мы говорили о Канаде, о Нанси, о выращивании ревеня и о фотографии. В общем, мы вошли в самолет приятелями. Нам даже повезло с местами – они оказались рядом. А на соседнее с нами место в ряду пришел очень общительный канадец – пенсионер из Квебека, пустился в повествование о его поездке в Африку с миссией благотворительной помощи. Он говорил о ней с таким азартом, что я даже не заметил, как мы взлетели, – «очнулся» уже когда замигало табло «отстегнуть ремни».

Началась раздача напитков. Когда я сказал моему соседу-канадцу, что еду фотографировать осень в Канаде, то очень польщенный этим, он принялся за перечень мне мест для посещения, и даже предложил свои координаты на случай дополнительных справок.

А когда он узнал, что я врач, он еще более оживился. Дело в том, что ему недавно поставили кардиостимулятор, и он беспокоится, что больше не сможет ездить на большие расстояния. Я убедил его в надежности и долговременности работы современных аппаратов, обращая его внимание на то, что просто нужно проводить их периодический контроль.

Ободренный, он перевел разговор на тему уровня жизни докторов в Канаде, информируя меня о том, что заработки у них куда выше, чем в Европе, причем, несмотря на это, врачей в Канаде не хватает…

– Приезжайте к нам работать! – говорит, – И за одно, пофотографируете!

К тому же, как бывший работник администрации его провинции, он мне даже пообещал помощь с трудоустройством в какую-нибудь из клиник.

Сказав, что подумаю, я спросил его о другом: какова судьба коренных жителей Канады?

Оказывается, в Канаде до сих пор существуют индейские резервации, где местные индейцы ведут целиком изолированный от внешнего мира образ жизни.

– У них там свое государство, и даже своя полиция своя… – говорил он.

Находятся эти резервации, как я понял, на невостребованных землях.

«Бедный коренной народ…» – думал я.

Полет шел так ровно, что казалось, будто мы стояли на месте. Время за разговором пролетало быстро. Когда я посмотрел на часы, оказалось, что мы уже пролетели, чуть ли не полпути.

Я решил прогуляться по салону нашего Боинга 777–300, – прошелся по буфетным стойкам всех его отсеков, неоднократно пополняя стакан томатным соком, который обожаю в полете.

Прильнув к стеклу иллюминатора, я попытался отыскать берега Гренландии. Говорят, что по ходу полета, их подчас, можно разглядеть – как, впрочем, и дрейфующие айсберги.

Но горизонт покрывала дымка – и ни Гренландии, ни айсбергов, я так и не увидел. Зато, посмотрев вниз, я обратил внимание на многочисленные белые крапинки на поверхности океана.

«Не чайки же это?» – пытался понять феномен, полагая, что птиц с такой высоты – не различить.

Но и на осколки айсберга это тоже не было похоже, – ведь не мог он размельчиться на такие одинаковые кусочки? Я спросил у соседа, также, всматривающегося в иллюминатор, что он думает на этот счет?

– Это волны! – с уверенностью ответил тот.

– Не может быть!? – говорю, – разве можно увидеть волну с такой высоты?!

– Волны, волны, – говорит, – я моряк, я знаю.

Я подумал, что моряку, или не моряку – с такой высоты одинаково сложно понять что́ это там внизу – волны, или чайки.

Я принялся отслеживать движение каждой отдельной белой крапины. Она постепенно уменьшалась – в конце концов, исчезая совсем, а на ее месте появлялась новая. Не оставалось сомнений, что этими крапинами на поверхности океана, в самом деле, являлись пенящиеся белизной гребни волн. Мой моряк был прав!

Я подумал, какими же должны быть сами волны, если их гребни – различимы с десятикилометровой высоты!

Район океана этой северной акватории Атлантики, над которой мы пролетали, был, похоже, совсем несудоходный: ни одного корабля внизу за время полета я не заметил.

«Тоскливо было бы оказаться одному среди этой водной стихии», – думал я, вглядываясь в бескрайнее пространство океана.

Я думал о первооткрывателях Америки, для кого этот путь к новому континенту был не развлечением, как нам – в тепле и уюте комфортабельного лайнера – а дерзким вызовом стихии океана.

Я думал о Титанике, по злому умыслу судьбы столкнувшемся с айсбергом, и покоящемся теперь где-то в этой бездне морской.

Я думал о соотношении статистической степени риска и реальности, на которую он выпадает. Ведь пролетев пол-океана, я – как не всматривался – не нашел ни одного айсберга на таком широком водном пространстве. А вот им, на Титанике, и искать ничего не пришлось: возьми, да и столкнись при первом же его выходе в море.

Мы приближались к Лабрадору, и впереди уже просматривался его берег. Я представлял себя Колумбом, – пусть, хоть с фотоаппаратом и смартфоном в руках, – но как и он, я шел сейчас к неведомой мне доселе земле.