Последние слова он уже кричал, уверенно стоя на ногах, нависнув надо мною.

— Том…

— Я застрял! Полковник все твердит прекратить! — кричал он с каждым словом все громче, и его щеки раскраснелись, кулаки непроизвольно сжались, а глаза блестели.

— Том, я…

— Я не могу найти дорогу!!!

— Том, у меня просто не было… времени…

Я не заметила, как невольно отползла назад. Поняла это только тогда, когда плечи уперлись в дверцу платяного шкафа. Но Том подходил ближе, сверля меня взглядом, полным беспощадного гнева. Взглядом брошенного, покинутого ребенка.

— Я понимаю твою ненависть… — наконец сказала я.

Да, я понимала. Мне знакомо это чувство. Чувство ненужности. Мой бедный Том, это не тот случай. Ведь я тебя люблю. Я не забыла о тебе, просто у меня не было времени.

— Элли исчезла! — закричал Том.

Не гнев, только неизмеримая боль пронзила воздух вокруг меня. В нем не осталось злости. Лишь отчаяние и горечь утраты. Ярость — то, что я приняла за ярость вначале, — оказалась болью. Обычной человеческой болью.

— Ее нет… — прошептал он, опускаясь на пол напротив меня, словно меня больше и не видя. — Ее нигде нет. Где я только не искал…

Я протянула руку, желая обнять его, успокоить, но вовремя поняла, что не смогу это сделать. И только провела ладонью так близко к его щеке, как могла.

— Она в Забытье, — сказала я.

Он вскинул голову, посмотрев на меня полным непонимания взглядом.

— Ты еще не знаешь, что это за место, — сказала я, желая перебить череду разрастающихся в его сознании мыслей. — Я это исправлю, обещаю. Ты ее найдешь.

Что-то в его лице дрогнуло, но он тут же поднялся, посмотрев на меня не то с мольбой, не то с угрозой, и отступил на шаг.

— Ты найдешь ее там, — увереннее повторила я и тоже поднялась на ноги.

Он стоял передо мной. Высокий, худощавый. Долговязый, каким я его и писала. Большие черные глаза смотрели, будто сквозь меня, не замечая. Но видели меня до последней частички.

«Слишком пронзительный, — подумала я, растворяясь в его взгляде. — Я придумала тебе слишком пронзительный взгляд».

Мне хотелось подойти ближе, еще ближе рассмотреть его чувственный рот, очертить пальцем его скулы, вспоминая, как рисовала их впервые, его впалые щеки и чересчур большой для его лица нос, вырисовывающий дугой его профиль. И я сдалась. Моя рука устремилась к черным, как смоль, волосам, пружинами локонов обрамляющим его точеное лицо…

— Когда? — глухо спросил он.

Слово, голос, как удар под дых, вернул меня в реальность.

Рука застыла перед его лицом, а в лице не читалось ничего кроме разочарования… во мне.

— Родной, я очень тебя люблю, — вдруг сказала я, сама себе удивившись.

— Ты меня бросила, — отрывисто сказал он. — Ты нас всех бросила.

— У меня… У меня было слишком много других дел…

Он молчал. Смотрел как будто испытующе, а я все не могла оторвать взгляд от его черных глаз, глубоких, как океан.

— Возвращайся туда, — наконец, смогла я сказать. — В тот институт. Следующим рейсом ты попадешь куда надо, я тебе обещаю.

Он отстранился, продолжая сверлить меня недоверчивым взглядом.

— У тебя веснушки на носу! — удивилась я и расхохоталась так не к месту. — Как я о них не знала?

Светлые, еле заметные веснушки разлетались по его лицу.

Он молчал, не отрывая от меня тяжелый взгляд. Я заметила, что его футболка разорвалась у рукава и, видно, уже была очень давно не стирана. Пластмассовые разноцветные бусы оказались темнее, чем я их описывала. И я поняла, что он не заходил в реку с тех пор, как Элли исчезла. Поняла, что только моя вина в том, что он забыл о сне, о еде, что бежал в любой новый мир на поиски, забыв даже о себе. Вдруг осознала, что действительно люблю его, будто своего ребенка, которого сама же, впрочем, обрекла на страдания.

— Ты найдешь, — лихорадочно закивала я, отвернулась от него и направилась к письменному столу, все еще кивая, будто по инерции. — Ты найдешь. Ты справишься, потому что ты совершенен. Со всеми твоими изъянами, ты — совершенство. Ведь ты — мое творение. Я исправлю. Я продолжу твой путь.

Он в молчании следил за тем, как загорается мой ноутбук. Он не шевелился, когда я села за стол и опустила руки на клавиатуру. И только когда я распрямила плечи, готовая писать, я услышала его голос:

— Что это — Забытье?

Указательные пальцы на «пупочках» с нанесенными на них буквами «а» и «о» дрогнули.

— Это — мир, — сказала я, не оборачиваясь. Пальцы затрепетали, прыгая по клавишам. На мониторе когда-то оборванный текст ожил. Буквы появлялись одна за другой, образуя слова. Предложения полились волной абзацев.

Я все еще чувствовала его дыхание за своей спиной. Оно подгоняло меня, заставляло печатать еще быстрее с каждым новым словом. И вдруг до меня донесся запах подгоревшего томатного супа, а следом за ним долетел шум переполненной столовой для бродяжек. Я услышала басовитый голос Полковника и тут же перебивший его громкий смех Шпака.

— Его не было в капсулах… того мира… он и есть — Забытье, — снова заговорила я, все еще смотря на монитор, не оборачиваясь, не обращая внимания, как пальцы сами собой скачут по клавишам, с легкостью их касаясь. Я только ловила взглядом разрастающиеся строки. — Но ты доберешься туда, обещаю. И как бы страшно и опасно там ни было, ты справишься.

Пальцы замерли над клавиатурой, и по ушам ударила тишина.

Я обернулась.

В комнате было пусто.

— Ты справишься со всеми испытаниями, — сказала я воздуху. — Ведь я так тебя полюбила. Мой первый ребенок.

Я снова повернулась к монитору, и пальцы вновь пришли в движение.

Страница «Microsoft Word» поползла вниз, съедаемая буквами:

«Том огляделся. Он сощурил глаза, пока они привыкали к окружающему ему мраку. Небо было темное, чуть розоватое, как в последние мгновения заката. И пустое. И Тому подумалось, что звезд здесь никогда не бывает. Над головой слабо светили высокие фонари, их лампы, венчающие проржавевшие столбы, беспрерывно мигали, чуть потрескивая. Но после яркого света ИЦТ даже эти фонари, скальпелями желтых линий разрезающие воздух, не помогали хотя бы что-то разглядеть. Было тихо. Чуть слышное жужжание ламп не растворяло охватившую все вокруг тишину, сливалось с ней воедино.

Том поежился. Слишком тихо.

Он понял, что стоит на асфальте, чем-то напоминающем дорожки в промышленном квадранте. Не слишком гладкий, мелкие камушки, мурашками выпирающие из темно-серого полотна. Кое-где виднелись дыры и провалы, местами шли трещины, сквозь которые вырывалась тусклые новые травинки. Будто бы замершие во времени. Словно вырасти они могли как вчера, так и сотню лет назад.

Том снова посмотрел по сторонам. Глаза почти привыкли к мраку.

В этом месте он еще не был и не слышал о нем, он был уверен. Том стоял на узкой дорожке, по бокам окаймленной низкими полуразвалившимися полосами бордюрных плит. За ними распластались будто бы выжженные газоны с увядшими цветочными кустами. А дальше к небу поднимались дома. Со всех сторон монументами стояли дома. Черные окна, лишенные света, зияли в бетоне дырами. По фасадам тонкими змейками ползли трещины. Узкие обветшалые балконы распахивались алчными звериными пастями с зубами-прутьями. На некоторых из них тряпьем висела одежда, как будто ее вывесили просушить… несколько десятков лет назад. Что-то в этой одежде заставило Тома насторожиться. Он внимательно вглядывался вверх, пока не понял: здесь нет и ветра. Все кругом будто замерло. Лишь фонари изредка мигали.

Двери подъездов были распахнуты настежь. За ними не было видно ничего кроме сосущей черноты, как и в окнах. У асфальтированных подъездных дорожек развалились на неровных ногах кривые скамейки, их дерево потемнело от времени, металл пошел ржавчиной.

В груди кольнуло. Нарастающий страх отступил и расплылся по телу теплом. Надежда. Он нашел. Вот оно, то самое место. Том зашарил по карманам в поисках пульта. Слишком много мест он обошел в ее поисках. Сразу нужно было понять, что ни в одном из них ее не будет. Она должна быть здесь. В месте, которого нет. Ошибка в их системе. В которую наконец-то попал и он.