– Есть что-нибудь? – без интереса спросил шеф подошедшего к нему Дункана. Тот только переговорил с одним из людей в белых перчатках. Дункан отрешенно покачал головой.
– Я же сказал тебе. Пойдем отсюда. Они сами отдадут нам дело, когда зайдут в тупик.
Шеф развернулся и направился к двери, Дункан последовал за ним.
Уже в дверях шеф развернулся, снова посмотрев на нарисованную им картину, смахивая с нее лишние здесь фигуры в костюмах, оставляя только замерший пейзаж. Не такой скучный, как море на обоях рабочего стола. Женщина смотрела в пол. Зеленый диван под ней был залит ее красной кровью.
– Она была включена последние несколько часов, – донеслось до него откуда-то издалека, и фигуры в черных костюмах снова проявились на его пейзаже. Шеф поморщился, отвернулся и открыл дверь. Но что-то словно толкнуло его в грудь, и он остановился, круто развернувшись.
Человек, что копался в неведомых ему программах на ноутбуке, теперь стоял рядом со столом и махал кому-то из экспертов, подзывая к себе.
– Веб-камера! – крикнул он через всю гостиную, тыча пальцем в ноутбук. – Она была включена!
Шеф моргнул, и пейзаж растворился. Перед ним возник новый. Волны, заливающие песчаный пляж. Теперь он видел его будто яснее, чем в первый раз. Так четко, что мог разглядеть крохотные камни в воде, которых он прежде не заметил, наполовину торчащую из воды корягу, на которую не обратил внимания в первый раз, и крохотную горящую зеленую лампочку на черной полоске пластика над скучным пейзажем.
========== Повелитель букв ==========
Только войдя в лифт, я поднесла к носу телефон, лихорадочно листая вкладки открытых программ, и поправила на голове съехавшие наушники. Где-то наверху уже заскрипел трос, и сердце тут же рухнуло куда-то вниз, против направления поднимающейся вверх кабины.
Трос заскрежетал, и кабина забилась стенками об узкий тоннель, чуть дергаясь, будто трос был готов вот-вот оборваться.
Каждый день я прохожу через этот аттракцион, каждый день снова выходя из него на площадку своего этажа. И каждый день, когда я нахожусь внутри, меня не покидает чувство, что в следующую секунду я полечу вниз.
Я звонила в управляющую компанию несколько раз, несколько раз они присылали монтера. Каждый раз он говорил, что лифт исправен.
Но почему же, черт подери, он так громыхает…
Лифт остановился, задрожав, а я напряглась всем телом, сосредоточенно вглядываясь в узкую щель между сомкнутыми дверьми.
Лифт застрял, он никогда не откроется.
Целая вечность прошла, прежде чем двери распахнулись.
Я вылетела на площадку девятого этажа, и напряжение, только было охватившее все мое тело, растворилось, развеялось, будто было лишь шуткой.
Я потянулась к рюкзаку за ключами, краем глаза выхватив мерцание экрана айфона, и с удивлением обнаружила, что палец все еще мечется вправо-влево, листая вкладки. Словно в насмешку, нужная вкладка с музыкой выскочила, когда мне удалось нащупать в кармане рюкзака холодную позвякивающую связку с брелком в виде черепа.
Я решила, проворачивая ключ в замке, что, в конце концов, никто мне не виноват, что я не позаботилась о том, чтобы включить плейлист прежде, чем вошла в эту «цитадель смерти».
Музыка способна творить чудеса.
«Сплин» одурманивает, разжигая до предела любое чувство, что затаилось внутри. Впрочем, только если это чувство хоть сколько-то связано с любым видом безысходности. «My Chemical Romance» заставляет бежать вперед, так, что даже время оказывается позади. «Placebo» настолько «плацебо», что излечивает душу без лекарств, хотя прежде и протаскивает тебя через все круги ада. Тарья, все еще неотделимая от старого «ансамбля», способна выбросить тебя на самую дальнюю планету галактики, стоит закрыть глаза.
И все они, их много, куда больше, делают самое важное дело — заглушают скрежет троса.
Я захлопнула за собой дверь, скинула ботинки и положила айфон на полку. Не Тарья виновата, что я не успела найти нужную вкладку и снова прошла через этот ужас.
А я сама до сих пор не понимаю, чего я боюсь больше: того, что кабина упадет вниз и раздавит меня своим весом; того, что, беспомощная, окажусь взаперти; или того, что паника, нерациональная, первобытная, окажется страшнее всего предыдущего.
Пожалуй, больше всего на свете я боюсь самого страха.
В квартире как всегда было тихо и темно, пока я не прошла по коридору, щелкая всеми выключателями, но меня не покидало чувство, что здесь есть кто-то еще, кто-то, кого я здесь точно не ждала.
Кто-то, кого здесь просто не могло быть.
Я застыла перед приоткрытой дверью спальни. Из прорези на меня смотрела тьма, и свет за моей спиной от нее не спасал.
Но ведь нет ничего проще: каждый вечер я так же захожу и включаю свет в коридоре, после — на углу, где тот поворачивает влево, на ходу клацаю выключателем, разжигающим свет в открытой двери ванной комнаты, и добираюсь до кухни. А уже потом иду в спальню, где свет так же загорается, только моя нога переступает порог. Рука сама находит выступ в стене, на автомате.
Но я замерла, не решаясь двинуться с места. Чувствовала: за дверью меня ждут.
Сначала, против моей воли… само подсознание подсунуло мне отгадку: на крючке в прихожей я бросила свой рюкзак. В нем не было ничего, кроме затертых страниц книги о страшном клоуне Пеннивайзе, так отчаянно тянущих его своим весом вниз. Но подсознание ошиблось, я знала, что это не мистер Кинг держит меня на пороге внушенным мне страхом.
Прежде, когда я вздрагивала, встретив на страницах Пеннивайза, страх отступал, стоило слуху уловить хлопок. Звук закрывшейся книги изгонял его из нарисованной гением мнимой реальности. Флэгг разлетался по воздуху пеплом, а Энни Уилкс сгустком слизи расползалась по стене… стоило книге захлопнуться в моих руках.
Пусть и безотчетные, мои страхи всегда оставались привязанными к реальности.
Но я чувствовала: то, что ждет меня там, в спальне, сродни эфемерности злобного клоуна.
Страхи реальные, пусть и не совсем оправданные, душат оттого, что реальностью могут стать. Никогда прежде я не сталкивалась со страхом мнимым, ненастоящим.
Я оглянулась назад, туда, где на крючке висел Пеннивайз. Черный кожаный рюкзак не шевелился.
«Это не-на-сто-я-щее», — с уверенностью сказала я себе и толкнула дверь.
Я заметила контур прорисовывающейся на фоне раскрытого окна фигуры прежде, чем рука дотянулась до выключателя.
Человек, которого не могло быть в квартире, ключи от которой есть только у меня, вальяжно развалился на моей кровати.
Мои пальцы нащупали гладкую клавишу выключателя, и зажегся свет.
Он лежал, согнув одну ногу в колене, и с улыбкой смотрел на меня. Его черные волосы разметались по плечам, такие же курчавые, какими я всегда их представляла. Локон упал ему на лоб, и он сдул его, чуть прищурившись, с усмешкой.
— Том… — выдохнула я, даже не замечая, как осела на пол перед ним.
Том еще шире улыбнулся, оттолкнулся локтем от матраца и поднялся, опустив ноги в грязных истертых кроссовках на чистый пол.
— Ты про меня забыла, — не то спросил, не то заключил он. И что-то в его лице переменилось от этих слов.
— Нет… — замотала головой я будто в тумане, но это движение в миг, не отличающийся от вечности, сделалось таким отчаянным, что в шее что-то хрустнуло, и я поняла, что солоноватый привкус — слезы, заливающие мое лицо. — Я не забыла! Я не забыла, Том! — уже кричала я.
— Да ну? — спокойно сказал он. Улыбку как смахнуло с его лица, и теперь он смотрел на меня так испытующе и пронзительно, что слезы перестали литься, а тело сковал страх. И этот страх оказался хуже возможного заключения в упавшем лифте. Хуже крепко держащей за ворот руки в белой перчатке. Этот страх был страхом предательства. Моего предательства.
— Я заключен в мнимой Зете! — выплюнул он, и его лицо в мгновение перекосило от гнева. — Я пытаюсь, но снова и снова я оказываюсь в Зете! Или в джунглях. Или на дне океана. На чертовом космическом корабле!
