— Ты давно знаешь?

Они так и не поговорили толком. Ни у Бродяги слова в предложения никак не складывались, ни у Принцессы. Тихомировы так долго мечтали о ребенке… Но понятия не имели, как будут вести себя, когда это случится.

Случилось… И слов не было очень долго. Только накатывающие волнами эмоции. От холодящего страха до счастливого жара, от которого, кажется, может разорвать грудную клетку.

— В воскресенье сделала тест. Потом была у врача, анализ крови подтвердил… — и снова дрожь по телу, которую Бродяга пытается унять, прижимая к себе.

— Спасибо, что сказала.

— Я не смогла бы не сказать.

— Ты лучше меня… В сто миллионов раз лучше…

Иван прекрасно понимал, что так поступить могла только его Ксюша. Любая другая обиженная женщина способна была сделать иначе — утаить, наказывать сначала незнанием, а потом запретами, но только не она. Та, что по его вине пережила слишком много боли. Та, что прошла все круги ада, сохранив при этом любовь. Законсервировав ее, а теперь даря… Ребенку, ему самому. Пусть крупицами, пусть скупо, пусть с болью во взгляде, но честно.

— Я не требую изменений. Знай, выгонишь — уйду.

— Я знаю… — Ксюша аккуратно скользнула рукой по рубашке, обняла, прижалась тесней. Сама не решила еще, чего ждет от него, да и от себя чего ждет, но рубить сплеча больше не планировала. Теперь у них новая реальность. Теперь подходы нужны другие.

— Будь рядом. Пока просто будь рядом. Меня трясет, когда одна…

Ваня ухмыльнулся, потому что сейчас она не одна — а все равно трясет.

— Ты кому-то говорила уже?

— Нет. Только тебе. Ну и врачу.

— А твои? — Бродяга тоже прекрасно понимал, какой реакции стоит ждать от Веремеевых. Поэтому, спроси Ксюша его мнение, советовал бы молчать до последнего. Но в ее отношения с родителями с самого начала старался не лезть. Откуда сироте знать, как лучше общаться с отцом и матерью?

Подумал… И самого дрожь пробила. Ведь получается… Он не знает, и как со своим ребенком общаться. Сирота ведь…

— Ты чего? — Ксюша его так же чувствовала, как он ее. Голову запрокинула чуть, поймала его взгляд — встревоженный.

— Неважно…

— Важно. Говори.

Вероятно, это был первый экзамен. Первый новый экзамен на честность. Либо опять озвучивать любую мысль по требованию, либо… Никаких вторых шансов.

— Боюсь. Отцом буду… Хреновым, — Ивану же отчего-то каждое слово из себя буквально выдавливать приходилось. Отвык он за это время от таких разговоров. Вообще от всего отвык. От ее тепла рядом со своим, от ее взглядов, от ее шепота…

— Дурак, Тихомиров, — и надеяться на то, что она бросится успокаивать тоже не следовало бы. Ксюша улыбнулась незаметно практически, прошлась пальцами по его межбровной складке, которая не хуже слов все его сомнения иллюстрировала, спустилась по ровному носу к губам, позволила поцеловать подушечку. — Бояться поздно…

— Наверное, ты права.

— Другого бойся, Тихомиров… — приподнялась немного, подтянулась повыше, так, что их лица оказались друг напротив друга, мужские руки с талии сползли, безошибочно располагаясь на той самой заднице, у которой в ближайшее время одна перспектива — расти, Ксюша же его лицо ладошами обхватила, прижалась ко лбу.

— Чего?

— Ты теперь умереть права не имеешь…

Скорей всего, ее слова стоило обдумать, вновь позволить дрожи по телу пройти, вместе с осознанием всей серьезности слов, но ее губы были слишком близко, а счастье слишком осязаемым. Поцелуй был неизбежен.

Поцелуй был засчитан за клятву — больше не умирать.

Настоящее…

Ксюша не заметила, как уснула, но точно раньше Бродяги. Ведь когда они лежали в обнимку, Иван был еще в брюках и рубахе, а теперь… Снова полуголый, снова закинув руки, повернув к ней голову, позволяя любоваться, впитывать, чувствовать себя очень жадной, очень голодной, очень счастливой…

И вроде бы все без изменений — это тот же мужчина, из-за которого пришлось пройти через горе утраты, а зла больше нет…

Это было парадоксально, непонятно, немного страшно. Ведь все может вернуться — обида, недоверие. И что с этим делать? Снова чемодан за порог и игры в посторонних?

Вероятно, об этом стоило бы серьезно задуматься, но Ксюша поступила иначе — аккуратно ближе к нему подползла, устроила голову на груди, вздохнула, почувствовав, что он ее тут же обнимает…

— Разбудила?

— Я на том свете отоспаться успел…

— Это не смешно, Тихомиров…

Пусть не смешно, но он явно усмехается. Ксюша этого не видела, но не сомневалась.

— Что с заявлением будем делать?

— Каким заявлением?

— Ты разводиться собиралась.

Собиралась… Было дело…

Ксюша губу закусила, сомневаясь… Нужно было свои мысли в слова облачить так, чтобы ему стало ясно — она не бросается с радостью в объятья. Она еще насторожена. Она еще боится обжечься. Но слишком счастлива, чтобы продолжать держать оборону.

— Мы установим тебе испытательный срок.

— Мы?

— Да. Мы.

— С кем, если не секрет?

— Со вторым членом Совета ты не знаком. Назовем его… Бродягович…

— А там прямо уже известно, что Бродягович? Не Бродяговна?

— Неизвестно, конечно. Месяц всего… Просто… Надеюсь, если будет Бродяговна, она нас простит.

— Ну надейся… Так что там со сроком?

— Он испытательный…

— И сколько продлится?

— Пока Совет не примет решение о принятии в стаю…

— А у нас стая? Я по глупости думал, что семья.

— Не перечь Совету…

— Простите…

— Так-то лучше.

— А что я должен делать, чтобы Совет принял решение?

— Вести себя так, чтобы Совет не мог не принять это решение…

Бродяга хмыкнул, задумался. Звучало более чем обтекаемо… Чувствовался подвох… И немного самодурство Совета, но…

— Чего хочет Совет?

Ксюша ответила не сразу, успела сосчитать его сердечные удары до десяти, потом же голову запрокинула… И взгляд лукавый… Дерзкий немного… Голодный…

— Совет хочет тебя…

— Решение Совета — закон.

В прошлый раз все произошло довольно быстро, в чем-то грубо, зло даже, сегодня же… Пусть на уточняющий вопрос мужа: «можно ли?» Ксюша ответила очень уверенным кивком, Ивану все равно было страшно, а еще отчего-то очень хотелось ее заласкать.

Взглядами, губами, прикосновениями…

Его Ксюша как-то вдруг из сильной и воинствующей стала хрупкой и беззащитной.

Но это не мешало ей без смущения смотреть в глаза, когда он пуговка за пуговкой расстегивал ее пижамную рубашку, когда с плеча снял, скользя взглядом сначала по ключицам, потом по груди, по животу, потом по тем же маршрутам губами.

Зубами прихватил резинку штанов, поднял озорной взгляд, поймал парочку смешинок в ее ответном…

— Совет можно попросить… Совет поможет… — Ксюша потянулась было помочь, но, кажется, в помощи все же не нуждались. Сдернули те самые штаны, вернулись к лицу, целуя в нос, в подбородок, в губы, прикусывая, улыбнулись, когда она навстречу подаваться стала, руками в волосы его зарылась, чтобы не сбежал ненароком.

Но побег не планировался, это уж точно.

В планах было пару раз довести ее до полного блаженства, а потом позволить еще немного поспать.

— Совет можно попросить обо всем? — видя, что у Ксюши на глазах уже поволока, хотя они пока совсем по-детски играют друг с другом, Иван решил, что и сегодня с долго и мучительно скорей всего опять не получится.

Ее руки с себя снял, завел одной своей за голову, второй прошелся по телу — от губ, по шее, сжимая по пути грудь, дразня напряженный живот, пробегаясь пальцами по тазовой косточке, щекоча под коленкой, обхватывая за щиколотку и забрасывая ногу на свое бедро…

— Можно…

— Кричи громко, Совет, если захочется…

Совету захотелось почти сразу. Совет особо не разбирал, что именно кричал, но претендент на принятие явно был доволен, потому что делал с каждой секундой все лучше, давая все новые поводы кричать, шептать, стонать, извиваться и просить неизвестно чего, но быстрее…