Она молчала. Впрочем, это и к лучшему. Нужно выспаться, раз планирую проснуться в долбанную срань. А ещё боялся, если она произнесет хоть слово, этим своим невозмутимым, завораживающим голосом, я сотворю какую-нибудь нелепейшую дичь. И ладно если просто наброшусь, а могу и – свихнуться можно! – в любви признаться. Неужели, это я? Ещё вчера ненавидевший её, сегодня готовый броситься к её ногам верным псом?

Я поднялся и ушел к себе, объяснения, что я произнес, более, чем достаточно.

Брух расшаркивался предо мной особо. Видимо пугал сам факт моего приезда, да ещё и без предупреждения. Я не знал с чего начать свое, так сказать, расследование, не по улицам же бегать и приставать к людям, ничего лучше не придумал, как заявиться на комбинат. Отсюда все началось, здесь же, возможно, и закончится.

— Вы местный? — резко перебил я его, остановив поток красноречия. Тот моргнул пару раз, соображая к чему вопрос, сморщился, явив второй подбородок, и осторожно выдавил:

— Нет. Меня сюда Николай Владимирович перебросил. Собственно, претензий он к моей работе не имел…

Дальше я не слушал, прикидывал варианты, и кажется вспомнил о одном из таких.

— А ваш изобретатель, местный умелец, помните? Мне необходимо все, что у вас на него есть. Личное дело, досье, или на худой конец характеристика. Что вы ведете на своих сотрудников?

Герман заметался, кинулся к секретарше лично, а спустя несколько минут женщина вошла, передала ему пару листов отпечатанного на принтере текста. Тот положил их перед мной и зачарованно уставился. Я скользнул глазами по тексту – не густо. Паспортные данные, нехилый стаж работы. Женат, адрес проживания, легкая характеристика. Служил он ещё при Рудакове, стало быть, кое-какой информацией владеет, мне годятся и сплетни для начала. А вот станет ли он делиться ими? Такого сорта мужики, старой закалки, обычно не любят без дела молоть языком.

Идея пришла спонтанно, но казалась многообещающей, несмотря на сиюминутность возникновения оной. Я попрощался с директором, сунул бумажки в карман и выскочил прочь. Адрес нашел без труда, по навигатору, да и ехать пришлось недолго. Проживал Елисеев в серой пятиэтажке неподалеку. Нажал нужные цифры на домофоне и замер. Ответили, когда я уже отчаялся. «Алло», - произнес женский голос, хотя по домофону уместнее спрашивать: «кто?», «вы к кому?». Я поздоровался для начала, а потом добавил:

— Э… Моя фамилия Лапин, меня с комбината прислали.

Щелкнуло удерживающее устройство, мне предлагали войти. Хозяйка поджидала меня в подъезде, теребя накинутый на плечи платок, несмотря на летние дни. Во взгляде сквозило беспокойство, я моментально оценил ситуацию, поравнялся с ней и, вскинув ладони, заверил:

— Новости у меня хорошие.

Женщина выдохнула и прижала руку к груди:

— Господи, напугали. Я уж было подумала, что-то стряслось. Семен последнее время сам не свой, давление скачет.

— Меня Ярослав зовут, я к вам с приятной миссией.

— Лапин, говорите? — сощурилась она, окидывая меня взглядом. — Сын что ли, выходит?

— Сын, — не стал я отпираться, хотя, запоздало задумался, а не повредит ли откровениям?

— Мария Васильевна я, проходите.

Хозяйка посторонилась, пропуская меня вперед, сама вошла следом и выудила мне из прихожей тапочки. Пренебрегать предложенным я не стал, сунул в обувку ноги и улыбнулся ей. Она спохватилась и указала вглубь коридора – туда. Обогнула меня и приглашающе махнула рукой, за ней шлепать. Я и пошлепал, по-другому, в этих стоптанных тапках, идти не получалось.

Мария Васильевна, как я и рассчитывал, оказалась пенсионеркой. Усадила меня на диван, сама опустилась на стул около стола и замерла, накручивая на палец кисти платка. Я ей наплел про премию, которую принес для её мужа, сожалея, что не догадался попросить у Германа конверт, выглядело бы достовернее, и протянул купюры стопочкой. Елисеева смущалась, подозрительно косилась на меня, но в итоге сдалась и деньги взяла.

— А домой-то зачем, почему не на комбинате вручили? — задала она резонный вопрос.

— Не всем вручаем, лишь избранным, — ничего лучшего не придумал я. — А Семен Борисович заслужил, как никто заслужил.

— Оценили, наконец, вот уж Семен порадуется. Ему ведь не деньги эти, ему внимание дорого будет. Жаль, конечно, что вы не лично в руки вручали… но, понимаю, время-то не резиновое, вечера поджидать, — она поднялась, шагнула к секретеру и спрятала купюры в его недрах. — Это хорошо, что вы заметили, Сема действительно заслужил. Всю жизнь он на комбинате, и у Константина Александровича всегда на хорошем счету был.

— У Рудакова?

— У него самого, — весомо пояснила она, с гордостью даже, и осеклась, зажав рот ладонью. Видимо вспомнила, что я за гость и к какой фамилии принадлежу. Подскочила, бросилась хлопотать о чае.

Признаться, на него я тоже рассчитывал, за чаем беседа складывается душевнее, только сбежала она не вовремя для меня, разговор как раз в нужное русло свернул. Я беспардонно последовал за ней на кухню, дескать, таскать ни к чему, по-свойски со мной можно. Вскоре на столе стояли конфеты, варенье в вазочке и две праздничные чашки. Их хозяйка принесла из серванта в гостиной. Варенье я попробовал, вишневое, кстати, и похвалил. Зарабатывал баллы для себя, но оно неожиданно вкусным оказалось. Особо варенье я не ем, а тут умял добрую половину. Беседу я потихоньку вернул куда следует, и только Елисеева разговорилась, покаялся:

— Я делами отца не интересовался раньше, в том плане, что не вникал глубоко. Сейчас вот разбираюсь что к чему и, знаете, совестно… Но вы не думайте, деньги, что я принес не откуп, это дань уважения, это за заслуги перед комбинатом, — пылко заверил её. — Я разбираюсь, приглядываюсь, а преданность делу видна не вооруженным взглядом. У Семен Борисыча глаз блестит, понимаете? Достоин он, можете не сомневаться.

Елисеева чуть ли не прослезилась. Спекулировать расчувствовавшейся хозяйкой бессовестно, но необходимо.

— Мне бы ещё Аглаю Рудакову найти, долю ей хочу выделить, — продолжал я. — Вы случайно не знаете, где она теперь проживает?

— Уехала она, вскоре после… тех событий, — постеснялась Елисеева другого слова. — А вы ищите, ищите, верно это, правильно. Только не Рудакову искать нужно, Шульгину. По мужу она Шульгина.

— Так она вместе с мужем уехала? — спросил я, а она ответила. Застрелился, блядь! Когда я услышал от Юмы о предыдущем муже Аглаи, решил, что брак попросту треснул по швам, не выдержав иного финансового положения, но… такого, никак предположить не мог. Я округлил глаза: — Как застрелился?!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— В своем кабинете, в голову, не перенес чувства вины.  

Кожа под рубашкой покрылась мурашками. В затылок не иначе отбойник молотил, а ладони покрылись испариной. Я незаметно опустил их под стол, некрасиво вытер о джинсы. Ещё не зная, какой шок ждал меня впереди. Мария Васильевна рассказывала про погибшего мужа Аглаи, я понимал её через фразу, башку, как тисками, сдавливало – «застрелился!», а потом неожиданно сказала:

— Ребенок-то мертвый родился.

— Какой ребенок? — не сразу врубился я.

— Глашин.

— Аглая была беременна?!

— Так, о чем я вам, молодой человек, и толкую. Артема она сама нашла, а вы представляете каково это, мужа застреленным увидеть? Её соседи на улице, возле лужи нашли, земля-то стылая, не отошла ещё с зимы. Скорая подъехала, в больницу свезли, а малыша и не спасли уже. Так мертвым и родила, — подвела моя собеседница, пригвоздив меня этой фразой.

Мне требовалось на воздух, я задыхался в тесноте кухни.

— Водички мне холодной плесните, в жар от чая бросает, — сдавленно попросил я. Мария Васильевна поднялась, налила из фильтра-кувшина воды, подала мне стакан и тяжко вздохнула:

— Виноваты Лапины перед ней, не отмолить. Ищите, ищите её, может ей помощь какая требуется.