Вот как сейчас. Скрипнула дверь кабинета, в доме где двери не скрипят, они вообще не имеют на это права, а я – слышу. Мягкие шаги по ковру, я срываюсь, на цыпочках, и почти успеваю…

Я была практически в холле, когда требовательная рука Ярослава втянула меня обратно. Смотрю на него – взъерошенный какой-то. И взгляд дурной, сверлящий. Чужой, как у отца. Прижимает меня к стене, выбраться не дает, а я не хочу, чтобы так смотрел, лучше уж насмешливо, высокомерно.

— Отца любила? — процедил он сквозь зубы и встряхнул меня, поторапливая.

— Ни капли.

— Значит, обычная шлюха, готовая за деньги на что угодно?

— Значит, — зло, подобно ему, выплевываю я. И молюсь лишь об одном: только бы на глаза не навернулись слезы. Я чувствую их, они подкрадываются, они готовы завладеть уголками глаз и вырваться наружу. Сжимаю зубы так, что сводит скулы, хороший способ перестать себя жалеть, и это помогает, приземляет, вселяет ненависть.

— Двадцать ночей, на протяжении которых, ты ублажаешь меня так, как я захочу, вплоть до самых смелых и извращенных фантазий, и комбинат твой, согласна?

— Согласна.

Он бьет кулаком в стену, почти на уровне моих глаз, я зажмуриваюсь на секунду и слышу, как он орет:

— А любить, блять, как люди, любить тебе когда-нибудь доводилось!?

«А тебе, болван, мертвых детей рожать доводилось!?» – почти срывается, но я вовремя прикусываю язык. К этому я себя тоже приучила.

Он резко отпрянул и вышел, а у меня подкосились ноги. Я съехала спиной вниз по глади шелковых обоев и обхватила руками колени. Узкое платье натянулось на бедрах, ещё немного и затрещит по швам, как моя жизнь. Плевать.

Я устала. Устала казаться сильной, устала морально давить на него. И как бы я не притворялась, на самом деле выглядеть шлюхой в его глазах совсем не хочется.

Поднимаюсь, бреду к себе и падаю на кровать, с головой зарываясь в одеяло. Я запуталась. Я хочу спрятаться, трусливо сбежать. А ещё хочу, чтобы он пришел, и мы, наконец, нормально поговорили. Только знаю, что этого не будет. Я не смогу объясниться, просто не смогу и все… Тогда мне придется выставить монстром его отца. А так нельзя. Не правильно. Да, у меня язык не повернется сказать ему: твой отец — исчадие зла, идущее по головам, для которого человеческие жизни ничто, в сравнении с ценными бумагами! Разве я могу ему заявить, что планировала отравить его отца?

Мои мытарства длились до самой темноты. То я паковала чемоданы, мысленно, разумеется, планируя послать всех к чертовой матери и отступиться, то призывала себя не сдаваться. Пока не пришел он.

Вошел, покачиваясь, пьян, решила. Я расчёсывала волосы, стоя у туалетного столика, да так и замерла с расческой в руках, повернувшись к нему и наблюдая как он приближается. Глаза блестят, полыхают огнем, будто в комнате зажжен камин, отблески которого пляшут в его зрачках, но камин не горит, отнюдь. Его даже не имеется в моей спальне. Приблизился и схватил меня за лицо, до боли сжав подбородок.

— Ненавижу, — прохрипел, опаляя кожу. Нет, алкоголь он не пил, пьянят его чувства, эмоции, бьющие через край. Ненависть эта, которая сродни безумию.

Он жадно целовал меня, развязывая лямки пеньюара, а я знала: Ярослав только что признался мне в любви. Это действительно безумие, подумала я, мне не остановить его, не унять. Рядом с ним я живая. Я чувствую, я живу.

 Он обнажил меня, оставив только нижнюю часть белья, и повалил на кровать. Грубо, не эстетично стянул трусики и навис надо мной, расстёгивая ширинку. Злится. Я коснулась его щеки, нащупала бьющуюся у виска жилку, повела ладонью вниз, сминая лицо и заставляя сомкнуться веки. Ярослав прижался губами, целуя внутреннюю сторону ладони, и поцелуй этот стал самым нежным, самым трогательным из возможных на сегодня. 

Дальше он больше кусал, чем целовал, имел, а не любил, но это… неважно. Сейчас неважно. Он пришел наказать, выплеснуть обиды, так пускай покончит с этим, авось полегчает.

Уснул он у меня. Выдохся, откинулся на подушку, прикрыв глаза, и незаметно уснул. Я тихо скользнула в ванную, забралась в неё и опустилась голой задницей на самое дно — холодное, остужает. Воду я все-таки пустила, сидела, обхватив колени и наблюдала, как прибывает уровень. А я — наоборот, из меня словно вытащили пробку, и я сдаю, спускаю. Размякла. Позволяю этому мальчишке делать с собой все, что захочет. Помыкать мной. А клялась быть сильной. Ещё тогда, в прошлой жизни. Грош цена, выходит, моим обещаниям?

Я тру себя сильно, жестко, наказывая своё тело, будто это оно дало слабину, хотя и не причем вовсе. Но в душу же мне не залезть, а тело вот оно, материально. А когда выхожу, закутавшись в пушистый халат, ложусь рядом с ним и долго смотрю на спящего Яра, пытаясь понять в какой момент я дала слабину. Я завидую ему – спит, а значит забылся, у меня сейчас не получится. У него только одна проблема: женщина, в которую он имел глупость влюбиться, оказалась, как он и думал, шлюхой. Переживет. Найдет подходящую, настряпает с ней детишек и заживет другим на зависть.

Со мной всё гораздо хуже, мне не позавидуешь. Я поднялась, укрыла его и выскользнула на балкон. Впереди занимался рассвет. Красиво. Звезды, рассветы, закаты стала замечать — выдохлась, растеклась. Этак окончательно всё испорчу. Я знала только один действенный способ: всё, что нормальные люди стараются быстрее забыть, стереть из памяти, я в таких случаях вспоминаю. Титанических усилий это не стоит, иногда достаточно просто прикрыть глаза, чтобы очутиться ещё и ещё раз в кухне отчего дома.

Пусть и началось всё гораздо раньше, но рухнула моя жизнь окончательно, именно в тот апрельский день…

Артем учился на два курса старше. Мальчишки вокруг меня крутились и раньше, но в нашем провинциальном городке, фамилия Рудакова незнакома, разве что, детсадовцам, поэтому за каждым интересом к моей персоне мне чудился подвох. Никаких отношений заводить я не спешила, да и некогда – училась. Казалось важным поступить на бюджет, чтобы не папины деньги, сама. Конечно, спустя годы этот мой бзик видится глупым и немного наивным, в общем, поступила. Как Артем признался позднее, заприметил он меня сразу, а подойти отважился только спустя пару лет. И то, не приведи меня Ларка на ту вечеринку, где они праздновали сдачу дипломных, вероятность нашего знакомства свелась бы к минимуму и у Артема совсем иначе могла сложиться жизнь. Но… я пришла, он подошел, короче, мы познакомились, а потом и вовсе стали встречаться.

Магистратура Артему понадобилась из-за меня, быть рядом. Он смеялся и говорил, что закончим одновременно. А когда закончили, сделал мне предложение. Я его приняла, но свадьба тем летом не состоялась – мама буквально сгорела за пару месяцев, рак. Если бы не поддержка Артема, не знаю, как и пережила. Отцу прощание далось гораздо сложнее. Хоронить вторую половину, моложе себя на десяток лет, выдержит не каждый.

Разумеется, я тут же вернулась домой, прихватив с собой Артема, против его заселения в нашем доме родитель не возражал, он вообще замкнулся и с головой ударился в работу, а первый инфаркт перенес на ногах.

 «— Грущу, дочка», — говорил он, одергивая ладонь, которой секунду назад держался за сердце. Силился улыбнуться и добавлял: — «Тоска жрет. Покормлю немного обжору и выгоню».

Второй незамеченным не прошел, и примерно месяцев через семь папа загремел в больницу. А когда выписался, сбежав раньше, чем положено, стал активнее подключать к делам меня и Артема, служащих у него на комбинате. Артем вникал с удовольствием и парнем казался папе толковым, но я прекрасно понимала, что отец беспокоится на кого, в случае чего, оставит меня. Про это самое «в случае чего» я старалась не думать, следив, чтобы он вовремя посещал специалистов и чуть что вызывала неотложку. Со временем я поняла: отец стал ещё больше скрывать от меня свое самочувствие и с неотложками по пустякам завязала, но всегда внимательно к нему приглядывалась.