Когда от ухода мамы минуло полтора года, папа затребовал нашей свадьбы. Я сопротивлялась, недостаточно времени, но он возразил: «Мама была бы счастлива за тебя». Мы с Артемом ещё потянули какое-то время, отшучиваясь, пока я не узнала, что беременна. Внебрачные дети для папы табу, мы поженились.

Наша свадьба и моя беременность словно переключила нас. Отец хорохорился, грозился выйти на пенсию, полностью передав дела зятю. Артем, воодушевленный возложенным на него доверием и должностью, работал с особым усилием и интересом. Я готовилась стать матерью и засела дома, высвободив время для приемов в поликлинике и ведения хозяйства. Быт меня не напрягал, тем более, я задумала переоборудовать ближайшую к нашей спальне комнату в детскую. Позже я винила себя за это. Нельзя заранее, беду накликала. Но в то время я была счастлива. Токсикоз, литры сданной крови с мочой, ничего меня не смущало. А первое УЗИ… Артем, выкроивший время, чтобы держать меня за руку – волнуюсь – и папа, мечущийся в коридоре, будто меня уже рожать увезли.

Событие моим мужчинам показалось значимым, отмечали в ресторане. Папа много говорил, напутственно и важно, а потом примерял роль деда и подтрунивал над собой. Он словно примирился с несправедливостью, произошедшей с ним, и казалось тоже счастлив.

Воодушевлены были все трое. Мы даже не подозревали, что давно «под колпаком». Чужого, нездорового интереса. Мы проглядели его, этот интерес, занятые то горем, то радостью.

Вскоре, папа собрался в кардиологический санаторий, настоял его лечащий врач. Он несколько раз общался с ним по телефону, как водится, спорил и в один из таких разговоров, я стала невольной свидетельницей, выяснив жуткую правду: отец стоит в очереди на донорское сердце. Дела обстояли хуже, чем для нас было позволено транслировать. Ни о какой работе не могло быть и речи. Санаторий и только санаторий. Я штурмовала столичные и зарубежные клиники: созванивалась, списывалась, узнавала, разумеется, не без помощи Щеглова, папиного врача. К слову, ехать за границу отец отказывался, бил себя кулаком в грудь и кричал – я русский! И сердце у него должно быть только русским!

«— Что за стереотипы!» — парировала я. — «Папа, ты образованный человек, а мыслишь, как неандерталец!»

«— Я дождусь, Глаша, выдержу, я же чувствую», — убеждал он.

А потом я поняла – папа боится. Боится лечь добровольно на операционный стол и не встать с него больше, поэтому оттягивает время. И какая-то часть меня мысленно соглашалась с ним, действительно, страшно.

И лишь у Артема все спорилось. Он возвращался довольный, хвалился нам о новых контрактах, рассказывал про выработку и достижения. Я особо не вникала, радуясь успехам мужа, а папу всякий раз одергивала, стоило ему чуть больше обычного заинтересоваться делами комбината. В этом я потом тоже винила себя. 

Апрель выдался холодным, слякотным, я загрузила посудомойку, после ужина, и решила заварить чай. Горячий чай то, что нужно в такой промозглый вечер. Отец находился тут же, в огромной кухне-столовой и гостиной одновременно, в пятнадцатый, наверное, раз за свою жизнь, смотрел «Угрюм-реку». Артем поднялся поработать, кабинет находился на втором этаже. Вернее, на первом тоже был, но то папин, а выселяет его из «священной обители» негоже, поэтому Артему оборудовали на втором, вместо комнаты для гостей. Последнее время он уставал, много работал. А когда возвращался, ужинал с нами и вновь запирался в кабинете. Все чаще наблюдала хмурую складку, между бровей, глядя на мужа, хмурилась сама, тогда папа вызывался помочь и мне приходилось вновь улыбаться. Нет уж, пусть лучше Артем занимается комбинатом, тем более, исполнять обязанности доставляет ему удовольствие.

Я ополоснула кипятком чайник и успела засыпать нужное количество ложек заварки, когда у папы зазвонил телефон. От занятия своего я отвлеклась, повернулась и наблюдала, как отец берет трубку. Ничего необычного, но звонки ему, особенно в вечернее время поступали всё реже, именно поэтому объяснялся мой интерес. Боялась, потревожат. И, как водится, чего боимся, то и происходит. Папино лицо вытянулось, невольно сжался кулак свободной руки. Он вполне отчетливо ругнулся матом, не обращая внимания на мое присутствие, и бросил в трубку: «Я понял».

Моя рука инстинктивно опустилась на живот, привычный жест беременной женщины, теперь я прекрасно понимала зачем они всякий раз дотрагиваются до него – проверяют. Не наличие, нет, все ли в порядке. Посмеялась – коснулась, присела или встала – снова, чуть резвее обычного прошлась и вовсе обхватишь двумя руками. Эту особенность за собой, я стала замечать с тех пор, как почувствовала первые тычки дочки (второе УЗИ показало девочку). Отец ещё не успел нажать отбой, как я нетерпеливо потребовала:

— Кто там, пап?

Он небрежно отмахнулся от меня и стремительно отправился в холл, я даже обидеться на этот его жест не успела, так мне тревожно стало.         

— Артем! — грозно рыкнул отец, задрав голову, и потянулся к прихожей за курткой.

— Пап, что случилось? — не отставала я, шагая за ним и наблюдая, как он пытается одеться. Не попадает в рукав, бранится и вновь зовет моего мужа.

 Муж появился на лестнице и свесил голову:

— Константин Александрович?

— Артем, твою мать! — рявкнул отец, пугая меня окончательно. — Какого хера творится, ответь мне?!         

Тот сбежал по лестнице, не понимая какая муха цапнула отца, вопросительно глянул на меня, понял, что и я ни капельки не смыслю в происходящем и снова на него уставился.    

— Что-то случилось? — подобно мне поинтересовался он. Папа наконец справился с курткой, схватил ключи от своей машины и возмутился:

— Он ещё спрашивает! Тебе вверили производство, а ты ни ухом, ни рылом! Ты вообще в курсе, что там сейчас маски-шоу, мать твою?!

— Подождите, — побледнел Артем. — Какие ещё маски-шоу?

— Какое там подождите, собирайся, давай, едем! Бурдилов, начальник охраны, позвонил, там черт те что творится.

Я ойкнула и, зажав рот рукой, осела на банкетку, с ужасом осознавая – сейчас папу не удержать. Бесполезно даже пытаться. Тот опомнился, сообразил, что напугал меня и, велев Артему одеваться, шагнул ко мне. Я сложила руки домиком и умоляюще уставилась на него. «Нет, дочь», — покачал он головой, прекрасно понимая, о чем я его прошу.

— Мы до комбината и обратно, — погладил меня по волосам, присел и заглянул в глаза: — Должны же мы, в конце концов, разобраться что там происходит. Ты пока чайку попей, мы скоро. Туда и обратно.

Мои мужчины выскочили прочь, впуская в дом апрельский ветер, а я ещё какое-то время сидела на банкетке, не в силах пошевелиться. Удивительно поганый апрель в этом году, подумала я. Хорошо, что рожать в июне. Лето – для всего хорошо.

Не помню сколько я кружила по дому, держась за живот, час или два, пока не заварила чай – папа обещал вернуться, как только попью. Казалось, эта штука подействует.

Я надеялась. Я ждала. Я верила. Хотела верить.  

Разумеется, не действовало. Тогда я отважилась и набрала мужа, он скинул мой звонок. Набрала отца – не ответил. Спустя долгую минуту пришло смс от мужа. «Малыш, ложись спать, не жди нас». И всё. Я тут же набрала снова – абонент не доступен. Мне нельзя, одергивала себя, нельзя нервничать, а не получалось.

Ключи от нашей с Артемом машины нашлись на тумбочке прихожей. Я запахнула пальто, повязала под грудью пояс, стянула с вешалки шарф и как попало накинула его на голову. Не прогревая машины рванула и понеслась. Неизвестность пугала больше. Трубы комбината высились темными громадами, издалека чудилось – тишь. Приеду, а они толкутся в кабинете. И упаси их бог хлестать коньяк! Эти мысли ободряли, вселяли надежду.

Где-то вдалеке послышалась сирена. Полиция, нахохлилась я и надавила на педаль. И все равно приехала позже. Только это оказалась не полиция, реанимационный автомобиль. Я бросила машину посреди дороги и рванула к нему, догадываясь для кого он, но ещё надеясь —ошибаюсь.