Семья Сухотина, который был вдов, в то время состояла из женатого сына Всеволода Михайловича, его жены и младшей дочери. Дочь впоследствии вышла замуж за Щёкина, родного племянника А.А. Щёкина. Старшая дочь Михаила Яковлевича давно была замужем за кременчугским помещиком и коннозаводчиком, одно время членом Государственной думы Д.Н. Милорадовичем. В доме Сухотиных тогда жили две барышни – их племянницы Кодинец.

Старик Сухотин был во всех отношениях интересной и далеко не заурядной фигурой. Его коннозаводская деятельность заслуживает величайшего уважения уже по одному тому, что он был идейным коннозаводчиком и при сравнительно скромном состоянии сумел не только вести, но и удержать завод. В своем заводе он неуклонно два с половиной десятка лет, если не больше, работал с кровью Бычка. Совершенно неважно, какой он получил результат; важно то, что в то время явился коннозаводчик, который проявил такую настойчивость. Сухотин был знатоком породы, то есть генеалогии, ею он очень интересовался, ее в свое время изучал; в этом отношении сын пошел по его стопам. По генеалогическим вопросам старик Сухотин дерзал даже вступать в спор с «самим» Лодыгиным, но это не всегда оканчивалось благополучно для него… Разумеется, на юге в те отдаленные времена он был не только крупным, но и исключительным авторитетом в вопросах породы, и я знаю, что к его голосу прислушивались многие коннозаводчики в тех местах. Имел он также несомненное влияние и на формирование такого генеалога, каким был Черневский. Только влиянию Михаила Яковлевича Сухотина я приписываю, что в том уголке Полтавской губернии не только знали генеалогию орловского рысака, но и придавали ей должное значение.

Имя М.Я. Сухотина было известно в широких коннозаводских кругах России – он был писатель по вопросам коннозаводства и спорта. Его статьи не отличались многословием, наоборот, они были излишне коротки, даже отрывочны. В течение долгих лет он считал нужным откликаться на все более или менее животрепещущие вопросы коннозаводства и спорта. Ныне его заметки утеряли всякое значение, и едва ли кто-либо станет их перечитывать. У Сухотина была слабость: он был заражен критикоманией. Почти все его выступления в печати заключались в критике, полемике и брюзжании на кого-либо. Дух противоречия в нем был развит чрезвычайно сильно, он способен был часами спорить о каких-либо пустяках, ему доставлял удовольствие самый процесс спора. При этом и сам старик Сухотин, и его сын были безупречно порядочными людьми. Михаил Яковлевич вывел на своем веку много превосходных лошадей, принес немалую пользу коннозаводству страны, породу знал превосходно и был знатоком лошади в настоящем смысле этого слова. Лучшей лошадью, родившейся у него в заводе, был Бандит. Я несколько раз видел Бандита на выводке и не могу отказать себе в удовольствии написать несколько слов об этом замечательном жеребце.

Бандит обладал одновременно и силой, и энергией, и красотой. На бегу был исключительно горделив и столь же энергичен. У него был редкий, эффектный и в то же время невысокий ход. Бандит производил большое впечатление на всех охотников, и Р.Р. Правохенский однажды совершенно справедливо написал о нем: «Глядя на него, человек начинал в душе верить фантастическим рассказам о графских рысаках!» Полагаю, что большей похвалы орловскому рысаку дождаться трудно.

Итак, мы сидели в Еленовке за чайным столом и мирно беседовали. Как человек наблюдательный, я не мог не заметить, что Сухотины чем-то недовольны. Особенно Всеволод Михайлович был не в своей тарелке – если не суховат, то не так любезен, как обычно. Прошел час, другой, а мы всё сидели за столом. Я с недоумением стал поглядывать на хозяев и думал о том, что пора бы пригласить меня в конюшню. Вскоре дамы попросили нас перейти в гостиную, говоря, что надо накрывать стол к обеду. Здесь обедали рано, по-деревенски, ровно в два часа. В гостиной у нас разговор шел вяло. Не понимая, в чем дело, я решил узнать у Сухотина, когда же мы пойдем на конюшню. Он сделал удивленное лицо и спросил меня: «Да разве вы приехали смотреть завод?» Я понял, что Сухотин обиделся на меня за то, что я предварительно не «испросил» у него письменно согласия на осмотр завода, и решил дать мне это почувствовать. Зная его упрямство и самодурство, я не сомневался в том, что под каким-нибудь благовидным предлогом он откажется мне показать завод, а потому и не стал просить его об этом. Со стороны Сухотина это было, конечно, глупо, мелко и смешно, но раз уж случился такой пассаж, делать было нечего, пришлось примириться с этим. Через некоторое время Сухотин сам предложил мне пройтись, и мы вышли из дому. Как-то инстинктивно мы направились на конюшню. Там нас никто не ждал, обеденная уборка была закончена, и в конюшне был лишь один дежурный конюх. Было ясно: Сухотин отдал распоряжение по заводу, что никакой выводки не будет. Хотя я никогда не отличался упрямством и особой вины за собою не чувствовал, однако это мне не понравилось, но я ни словом не заикнулся о выводке. Сухотин тоже молчал. Мы прошли по конюшням. Везде царил образцовый порядок. В призовой конюшне было много сбруи и висели новые попоны, лошади были зачищены на славу. Я смотрел их в денниках. На маточной денники были открытые, и я лучше помню кобыл. Многие мне тогда очень понравились. Видимо, по составу завод был очень интересен. Пройдя по конюшням, на что ушло не более получаса, мы вернулись домой.

Сухотин – очевидно, желая показать, что ничего не случилось, – удвоил любезность. Я ответил тем же. Мы превесело пообедали, очень мило провели время, причем о заводе не было и речи. В тот же вечер я уехал к себе на Конский Хутор, так и не попросив Сухотина показать мне завод.

Вот почему я не имею возможности сделать здесь описание этого интересного завода. Взамен этого я предлагаю вниманию читателя этюд о знаменитом шишкинском Бычке, на крови которого был построен весь сухотинский завод. Этот этюд я посвящаю М.Я. и В.М. Сухотиным.

Едва ли есть другая рысистая лошадь, которая была бы так популярна среди русских коннозаводчиков, как знаменитый шишкинский Бычок. Полагаю, что ни у одного другого рысака и производителя не было столько фанатичных поклонников, как у этого жеребца. Слава Бычка была отчасти преувеличена, и значение его как производителя в свое время было раздуто. Мне кажется, что теперь настало время трезво и спокойно взглянуть на этот вопрос. Необходимо взвесить и тщательно обсудить весь накопившийся материал и после этого дать окончательное суждение о Бычке и указать то место, которое занимает этот жеребец среди других корифеев рысистой породы. Я никогда не принадлежал к числу поклонников Бычка, но всегда отдавал должное этой замечательной лошади. В своей коннозаводской деятельности я относился к представителям этой линии без предубеждения и зачастую даже работал с ними в своем заводе. Вот почему я могу с достаточной объективностью и полным беспристрастием говорить о самом Бычке и обо всем его многочисленном потомстве. Моей задачей будет выяснение истинного значения Бычка и объективная оценка его заводской деятельности. Попутно я сообщу некоторые добавочные данные о Бычке и приведу немало всевозможных подробностей из жизни и деятельности не только этого жеребца, но и коннозаводчика Голохвастова.

Таинственная завеса, которая столько лет облекала и облекает еще ныне происхождение Бычка, всегда дразнила воображение коннозаводчиков и охотников. Как это ни странно, но таинственность, вернее, загадочность происхождения столь знаменитой лошади способствовала в высокой степени популярности ее. О происхождении Бычка много говорили, спорили и высказывали разные догадки, но ни к какому определенному соглашению не пришли. Время шло, дети, внуки и правнуки Бычка приобретали известность и всё большее значение, и снова возникали бесконечные споры о происхождении этого рысака. Его не забывали, о нем говорили, и все это в высокой мере способствовало исключительной популярности Бычка. Сам великий творец Бычка – незабвенный коннозаводчик Шишкин – так и сошел в могилу, не сказав своего веского слова, которое одно могло бы прекратить все споры. Шишкин умер, а с ним умер навсегда и секрет происхождения Домашней – матери Бычка.