Как хорошо, когда некуда торопиться.

Кто-то из них задевает доску, и шашки громко рассыпаются по полу. Ярик глаза распахивает, сцепив пальцы в замок на сашином затылке; улыбается ему в губы:

— Ты отчаялся меня победить и перешёл на нечестные методы? Не думай, что я забуду про ждущие армии!

У Саши глаза потемневшие и родные; Саша лбом его лба касается и тёплыми пальцами зарывается в волосы невозможно ласково.

Саша выдохом обжигает:

— Сдаюсь.

========== Полёт ==========

Ярик на сцене не танцует — выламывается.

Саше бы к этому привыкнуть уже. Саше бы радоваться: вместе с родным мальчиком-из-балета дуэт слаженный, сработанный, яркий. Они залы собирают, срывают овации — людям нравится, люди их любят: их на сцене вместе, когда пение с танцем сливается в одно, музыка с движением, полёт голоса с полётом худенького тела, ломающегося так, что, кажется, когда-нибудь он не поднимется.

Он поднимается. Саше всё равно каждый раз страшно.

Саша, конечно, в работу это, иррациональное, больное, не тянет — Саша, чтоб его, профессионал. Достаточно профессионал, чтобы признать: смотрится это впечатляюще, его эксперименты над самим собой вписываются в концепт, а зрители остаются в восторге.

Саша говорит только очередное «береги себя, умоляю» перед началом и ловит его, шатающегося, в конце за кулисами, не давая упасть.

Ярик сейчас, за сашиной спиной, падает, выгибаясь, — Саша затылком это ощущает, под закрытыми веками видит. Замечает краем глаза, как он кружится, поднявшись неестественным движением, будто марионетку дёрнули за ниточки; сдёргивает бесформенную кофту одновременно с резким взлётом сашиного голоса, оставаясь полуобнажённым. Тонкий, х р у п к и й — тень на миг падает так, будто из худой спины действительно растут крылья.

Саша цепляется за микрофон. Ярик подлетает ближе, вокруг него кружится, на пол стекает к ногам и слитным движением встаёт; Саша чувствует касающиеся его горячие руки и позволяет себе зажмуриться на секунду, прежде чем…

Худая ладонь касается груди, обжигая огнём, и Саша выгибается за ней вслед, будто ему вырвали кусок души. И ещё раз. И ещё.

Тяжело.

Ярик обнимает его со спины почти бережно, на миг прижимая к себе, — и резким движением «добивает», сердце вырвав одним движением. Саша дёргается, оседая на колени, и чувствует опирающиеся на плечи руки, когда Ярик склоняется над ним, будто бы ласково целуя в лоб.

Поцелуй смерти — только вот Саша медленно поднимается вновь, а «смерть», он знает, падает за его спиной, корчась и бессильно скребя пальцами по сцене. У Саши голос звенит торжеством, победой — но на агонию позади себя он старательно не смотрит.

Прожекторы гаснут одновременно с музыкой и последней выкручивающей суставы судорогой — Саша замирает, вскинув голову, зная, что его родная смерть обмякла бессильно в двух шагах от него, уставившись вверх слепыми застывшими глазами. Занавес опускается. Саша вздрагивает от взрыва аплодисментов где-то там, по ту сторону; жмурится от света и оказывается рядом с Яриком в две секунды.

Тот моргает, оживая, и начинает смеяться, разлёгшись на сцене звёздочкой. Саша закрывает лицо ладонью, улыбаясь от облегчения.

— Псих, — говорит ласково.

Ярик урчит довольно и тянет к нему руки. Саша подпинывает к нему его кофту:

— Простудишься, чучело.

Ярик ворчливо-нежно тянет «зануууда», но всё-таки одевается и ложится снова, пихнув голову на сашины колени. Улыбается счастливо, когда Саша зарывается пальцами в его растрёпанные волосы; откровенно наслаждается гулом людей по ту сторону тяжёлой ткани, купаясь в море чужих эмоций. Саша опускает ладонь на его грудь — сердце стучит быстро-быстро, загнанно, не успокоившись ещё. Ярик жмурится и гладит его запястье.

— Люблю тебя, — бормочет, ластясь. Усталый, почти вымотанный, — Саша знает, что он взлетит снова, едва раздастся музыка, будто не оттанцевал только что почти час без остановки.

Будто только что не убил и не умер.

Саша рассеянно скользит пальцами по острой косточке на хрупком запястье, бережно оглаживая контур свежей ссадины. Вздыхает:

— Опять все руки сбил?

Ярик пожимает плечами, разомлев под его прикосновениями. Признаётся неохотно:

— Только локоть ещё. Об сцену. И, кажется, ссадил лопатку.

Саша качает головой, баюкая его в руках. Ярик целует его запястье.

До конца антракта есть ещё десять минут. Небольшая такая вечность, одиночество чуть в стороне от людского моря.

Им двоим.

========== Конфетки ==========

Яр его б е с и т.

Яр к работе относится чёрт знает как; Яр, когда Саша к нему заглядывает, либо сидит в телефоне, либо что-то жуёт, либо что-то жуёт, сидя в телефоне, либо…

…ну да, либо что-то жуёт, ковыряясь в чьих-то мозгах. Сашу традиционно передёргивает. Яр хлопает невинными голубыми глазищами и предлагает конфетку. И на новость, что надо ехать куда-нибудь на очередную расчленёнку или подозрительный cyицид, картинно морщится.

Но — чёртовых ритуальщиков на месте отгонять помогает (не то чтобы Саша сам не справился, но моральная поддержка — это тоже поддержка).

Но — на обнаглевших родственников иногда орёт, ненавязчиво оттесняя их от Саши, пока тот не озверел совсем и не начал вести себя непрофессионально.

Но — иногда пихает-таки Саше пресловутые конфетки и заставляет присесть хоть ненадолго, когда того начинает шатать от усталости слишком уж сильно.

…но — на удивление аккуратно и бережно выковыривает из Саши пулю, когда на одном из вызовов выясняется, что они вдвоём припёрлись на место раньше опергруппы, а товарищи новоявленного трупа не против сделать трупом ещё и молодого-горячего следака. Саша, утащенный из поля зрения пьянющего придурка с ружьём, сквозь зубы материт всех вокруг; Яр материт конкретно его, одновременно зажимая рану и пытаясь вызвонить по телефону хоть кого-то.

Саша честно не знал, что он умеет ругаться так.

Яр же потом его и латает, чуть ли не пинками выгнав на больничный.

Саша через пару месяцев отвечает ему взаимностью, вырубив обезумевшего от горя папашу отравившейся газом девушки, когда тот решает, что осматривающий тело эксперт обязан её откачать и не делает этого только из вредности.

Яр трёт шею, чудом не сломанную чужими пальцами, и кашляет, согнувшись на полу, — сам, как тот труп, бледный. Саша помогает ему подняться и терпеливо пережидает, пока потерянный Яр сможет снова осознавать происходящее и от него отцепиться.

Ещё бы чуть-чуть — и трупа было бы два. Сашу от этого почему-то дрожью пробирает слишком сильно.

У Яра потом долго синяки с тонкой шеи не могут сойти. У Саши на руках следы от его пальцев переливаются несколько недель оттенками фиолетового. Саша ворчит, что он слишком впечатлительный, и подкидывает ему шоколадку.

Яр улыбается, снова зарываясь в работу.

В основном всё гораздо скучнее, конечно. В основном, Саша должен признать, в его работе куда больше бумажек, чем он когда-то надеялся и мечтал, романтизируя благородную миссию следователя. В основном — бытовуха, ругань, бесконечная документация, месячные планы по утопленникам и «Яр, блять, нельзя результаты побыстрее, я не хочу до ночи тут торчать!» — «Ты мне сначала законы мироздания поменяй, чтоб реакция шла быстрее, и всё будет, нашёлся, блин, гений химии».

Яр Сашу бесит. Но когда тот уходит на долгий больничный после очередного «несчастного случая на дежурстве» и его заменяет какой-то очень правильный дядечка, смотрящий на Сашу, как на пустое место, Саша очень быстро начинает скучать и считать дни до возвращения родного-невыносимого чучела, жующего конфетки на рабочем месте.

И, чего греха таить, беспокоиться.

И, немножко совсем, — себя грызть, что не успел вмешаться в потасовку.

(И, особенно мерзкими ночами, мечтать оказаться на больничной койке вместо него.)

— Ты на привидение похож, — приветствует Саша ворчливо, когда тот возвращается.

— А ты на зомби, — широко улыбается Яр, под его ворчливостью разглядев тепло с облегчением пополам. — А привидение и зомби вместе — это, технически, целый человек. Значит, всё не так плохо?