Пакет удаётся открыть только в поезде, куда Саша вваливается за минуту до отправления и долго пытается отдышаться после незапланированного забега. В подарке обнаруживается виниловая пластинка (Саша присвистывает с восторгом), конфеты (которые, по опыту, Ярик в итоге и сожрёт, когда приедет) и почему-то увесистая прямоугольная свеча. Саша с подозрением осматривает её со всех сторон, ища подвох. Потом, решив забить, кидает её обратно в пакет — об этом можно будет подумать позже.
Ярик в Москву приезжает через пару недель и, привычно гостиницы проигнорировав, вваливается к нему в восемь с небольшим утра. Саша долго ворчит и ставит чайник.
Саша рад, что этому существу есть куда прийти благодаря ему; Саша ни на какой сон бы это не променял. Оба это слишком хорошо знают — как и то, что Саша, на самом деле, рад его видеть даже с утра пораньше, а Ярику вечно не везёт с гостиницами и спится крепче на сашином диване, чем где-либо ещё.
Общая репетиция очередного концерта, потом Ярику на какую-то встречу, Саше — на ещё одну репетицию; встречаются они только вечером, как-то чудом почти столкнувшись у двери подъезда. Впереди несколько свободных часов до того, как начнёт клонить в сон, приставка и туманные пока планы на совместный стрим.
Отрубившееся вдруг электричество в эти планы вообще не входит. Саша, застонав, дёргает шторы, выглядывает: ближайшие несколько домов тоже погружены во тьму.
Приехали.
Ярик на диван забирается с ногами, забиваясь в угол и откровенно фальшивое «нет» бормочет на вопрос, уж не боится ли он темноты. Ещё и The Ghastly Silence затягивает.
Телефоны, как с досадой обнаруживает Саша, зарядиться толком не успели. Он смотрит задумчиво за окно — скоро совсем стемнеет.
— О, ты же мне свечу дарил! — озаряет Сашу несколько запоздало, через пару минут раздумий, стоит ли тратить на фонарики и без того кончающийся заряд или оставить трясущегося Ярика в темноте. — Сейчас и пригодится, капец ты провидец.
The Ghastly Silence обрывается, сменяясь не очень связным бормотанием, что лучше, наверное, посидеть в темноте, почему нет, можно порассказывать друг другу страшилки, как в детстве, да и зачем из-за такой ерунды…
— Она с приколом, что ли, каким-то? — подозрительно спрашивает Саша.
Ярик обречённо мотает головой. Саша пожимает плечами, поджигая свечку. Горит очень даже ярко и ровно; в тёмной комнате становится в разы уютнее. Саша плюхается рядом с Яриком на диван, привычно подбирая на сиденье ноги.
— Почти романтический ужин, — смеётся. — Только без вина. И без ужина. О, еду заказать надо!
Ярик реагирует как-то вяло и без особого энтузиазма; свечу взглядом сверлит как-то странно. Саша хмурится:
— Ты не заболел, чучело? Есть что будешь?
Ярик с явным усилием отрывает от свечи взгляд и подключается к выбору. В неверном свете Саша не может понять, ложатся ли так отсветы или у Ярика настолько сильно дрожат обнявшие колени руки.
Разговор откровенно не клеится. Саша не выдерживает в какой-то момент, Ярика за плечо встряхивает:
— Да что не так? Я что-то ляпнул не то или какая-то херня случилась? Ты как на иголках весь.
Ярик головой мотает, не отводя взгляд от пляшущего пламени, как зачарованный:
— Всё хорошо.
— Неужели настолько темноты боишься? — предполагает Саша. — Или…
Осекается, машинально проследив за его взглядом. На свече по мере таяния воска постепенно проявляется «I <3 U».
Повисает тишина.
— Это же ты подарил, — озвучивает Саша очевидное.
Ярик кивает с самым несчастным видом, ещё теснее прижимая ноги к груди. Будто исчезнуть совсем пытается, места занять поменьше.
— Ты… случайно, что ли? — осторожно предполагает Саша.
— Я…
Последовавшая пауза делает неозвученный ответ слишком очевидным. Ярик явственно пытается слиться с диваном, пряча лицо в коленях. Бубнит не очень разборчиво:
— Я был уверен, что она останется валяться в шкафу, кто сейчас вообще свечи жжёт. А я бы как бы… долбанное электричество. Не выгоняй на ночь глядя, а? Я завтра сам уйду, правда.
— Зачем? — спрашивает Саша ещё осторожнее.
— Ой, вот не играй в идиота! Я же знаю, тебе противно, — Ярик даже голову вскидывает, но, столкнувшись с ним взглядом, снова прячется.
Саша легонько касается стиснутых — и всё-таки дрожащих — пальцев:
— Не противно. Ярик?.. Не противно. Не надо никуда уходить.
— «Давай останемся друзьями»? — фыркает Ярик. — Нет, спасибо. Всем будет неловко.
— Да я не… господи, — Саша его за плечо встряхивает несильно, — посмотри на меня уже. Ты серьёзно с этой… надписью?
— Серьёзно ли ай лав ю? — нарочно коверкая английский, вскидывается Ярик почти зло. Смотрит отчаянно; в глазах, кажется, слёзы. — Да, ай серьёзно лав ю. Давно лав ю. С первой встречи лав…
— Чш-ш! — Саша палец к губам прижимает, подавив порыв зажать ему ладонью рот. Работает, как ни странно, и так — Ярик затыкается резко, будто его не несло только что куда-то к истерике. — Тихо. Я тоже… лав ю, окей? Никто никуда не уходит, никто никому не противен. Успокойся?
Ярик носом шмыгает и дёргает его на себя за воротник, не столько даже обнимая, сколько за него хватаясь. Губами к губам прижимается жадно и отчаянно.
Саша отвечает.
Саша весь вечер шутит про романтический ужин и предлагает перелить в бокалы для вина вишнёвое пиво. Ярик на него смотрит, как заворожённый, забывая иногда моргать, и за руку цепляется осторожно и неуверенно. Саша, в конце концов не выдержав, сам тянет его к себе.
Свеча, догорев, гаснет, но темнота сейчас кажется слишком уютной, чтобы чем-то её разгонять. Наутро Саша хрустит затёкшей шеей и жалуется на больную спину после неудобного дивана.
Ярик смотрит на него такими горящими глазами, что ворчать больше не хочется.
========== Осень ==========
Ярик осень не любит — Ярику сезонная депрессия как родная давно. Раньше добавлялся нервяк от учёбы и необходимости видеть неприятных ему людей, которым неприятен он сам — такая себе взаимность; теперь…
Теперь осень забирает Сашу, и это едва ли не хуже. Не то чтобы когда-нибудь у них был полноценный отпуск летом; не то чтобы всё лето получалось провести вместе, но свободного времени было значительно больше. А теперь — спектакли, репетиции, концерты, дела; теперь Саша в Москве, а Ярик в промозглом Питере, и серое небо давит, как никогда, а поездки в метро норовят довести до обморока.
Вот, снова — виски неприятно и привычно сдавливает, к горлу подкатывает тошнота и руки начинают мелко трястись. Ярик слабеющими пальцами вцепляется в сумку. Надо продержаться до остановки и не свалиться. Ччёрт…
Кто-то заботливо поддерживает его за локоть за секунду до того, как он сползает на пол. Ярик дёргает на человека взгляд, но перед глазами всё слишком плывёт, чтобы узнать его.
— Дыши, — негромко и очень спокойно говорит человек ему на ухо, перехватывая поудобнее. — Почти приехали.
У Ярика подгибаются ноги от облегчения. Голос знакомый и тёплый, от него надёжностью веет; Ярик приваливается к родной груди, с чистой совестью перекладывая с себя ответственность.
Теперь, во всяком случае, его гарантированно не оставят валяться на полу вагона.
— Эй, не отключайся! — его слегка по щеке хлопают, тянут за собой. Говорят кому-то (Ярик слышит, как сквозь воду, и почти не разбирает слов): — Да не пьяный, плохо стало… дайте пройти… прошу прощения, пропустите, человеку плохо… нет, не нужно ничего, спасибо, сейчас пройдёт, выпустите, пожалуйста, из вагона… извините… да дайте же пройти!
Кто-то ругается, Ярика снова куда-то тянут, бережно придерживая, и помогают сесть. Руки с плеч пропадают — Ярик машинально вслед за прикосновением тянется — одна ладонь возвращается на плечо, помогая удержать равновесие, голос рядом бормочет мерно и успокаивающе:
— Тихо, я здесь, дыши, не отключайся, сейчас пройдёт. Оставайся со мной, ладно? Всё хорошо, я с тобой. Я здесь. Дыши только.
Тёплые пальцы, задев его подбородок, тянут вниз язычок «молнии» на куртке, ослабляют галстук и расстёгивают пару пуговиц рубашки. Что-то холодное и влажное касается лба и висков, стирая выступивший липкий пот и приятно охлаждая пылающую кожу. Тошнота понемногу отступает. Ярик сглатывает тяжело, чуть поднимает голову, подставляясь под ласковые пальцы, протирающие влажной салфеткой его лицо. Бормочет, еле ворочая языком:
