Саше страшно слушать «Жертву». Саше очень хочется сказать, что Рейстлин не стоит того — не стоит души Крисании, не стоит слёз Яры, не стоит надрыва — н-а-д-л-о-м-а — в её голосе. Саша отворачивается, ресницы длинные опускает — лишь бы не видеть.

Смешок коварной тёмной богини получается, наверное, слишком нервным.

Саше на умирающую Крисанию — на Яру, жалко скорчившуюся на каменных ступеньках, задыхающуюся, дрожащую всем телом — смотреть больно. Она её плечи сжимает почти заботливо перед финальным ударом, призванным ослепить, закрывает от зала своей накидкой — Яра подаётся к её рукам всего на секунду, прижимается к ней спиной, будто опоры ища. У Яры слёзы по щекам дорожками.

У Саши почти не дрожит голос и почти не трясутся руки.

Голос дрожит у Яры — когда она бормочет, срываясь на слёзы, «каждому дано по его вере», Саша забывает, что «умирает» сейчас сама. Хочется рвануться к ней, хочется обнять, хочется Рейстлина оттолкнуть с силой, хочется…

Саша за кулисы прячется, отчаянно кусая губы. Саша её — маленькую, измученную — после «Бессмысленно, как всякая жестокость» ловит в объятия, не давая упасть, когда ноги подкашиваются.

Яра тихо утыкается куда-то в шею. Дышит всхлипами, судорожно; норовит отстраниться, когда звучат первые ноты «Властелина ничего», но Саша её удерживает — так и поёт свою партию, глядя на экран поверх её головы и стараясь попадать в собственную мимику на огромном полотне; гладя рассеянно по худым плечам и баюкая тихонько.

Рычать на всех хочется. Или проклясть хотя бы — богиня она или нет?

Яра рассказывала как-то про Такхизис из книг — про богиню, способную и воительницей обернуться, и драконицей пятиглавой. Саша драконицей себя и чувствует сейчас — хочется, взревев, пламенем всё вокруг залить, чтобы точно никто не подошёл.

Саша точно знает, что Яру никаким прекрасным принцам и рыцарям не отдала бы. И душу яркину — никаким Рейстлинам, будь они хоть сто раз богами и величайшими тёмными магами.

У Саши боль под рёбрами раскалённым свинцом, когда она вспоминает, как Яра этой роли радовалась. Как носилась восторженным ребёнком на репетиции наконец-то не балета, как арии впевала чуть ли не ночами, заставляя Сашу просыпаться от очередного «только прошу, живи» едва ли не на ухо, как сотни раз заставляла прогонять «О любви», добиваясь идеальной синхронности движений, как дрожала перед началом от тревоги и предвкушения…

…и какой сломанной кажется она сейчас, тихонько плача в тёплых объятиях.

Яра отстраняется одновременно с взрывающими зал аплодисментами; осторожно вытирает глаза и улыбается, шмыгнув носом. Саша сжимает её плечи, обеспокоенно заглядывает в лицо.

Живая. И восторг в глаза возвращается на смену той вымотанной, выплаканной пустоте.

Яра успевает ещё раз коротко прижаться, выдохнув на ухо восторженное «мы смогли!», прежде чем обеим снова пора на сцену.

— Всё равно дурочка твоя Крисания, — выдыхает Саша, когда они наконец-то оказываются наедине, отгородившись от шума хлипкой дверью гримёрки. — Нашла, за кого душу отдать.

Яра фыркает, пытаясь устроить все букеты на столике:

— Я почему-то уверена, что тёмная богиня подобрала её у края бездны.

— Ты ещё скажи — глаза вернула, — хмыкает Саша.

Яра к ней разворачивается, улыбаясь, и шмыгает носом, сверкая всё ещё блестящими от слёз радужками:

— Или её глазами стала?

— Это, по крайней мере, снизило бы вероятность появления новых Рейстлинов, — ворчит Саша, с нарочитым отвращением морща нос. — Звучит как хороший план.

Яра обнимает её, трогательно прижимаясь к плечу щекой. Саша накрывает руками худые, крыльями торчащие лопатки.

Не сломалась. Или, скорее, возродилась вновь, выплакавшись и отогревшись — Саша этому умению восставать из пепла завидует иногда; Саша так не умеет — или, по крайней мере, у неё уходит намного больше времени.

— А Рейстлинов наверху оставим, — фырчит Яра. Поднимает голову, носом о сашин нос потирается, будто пытаясь развеселить. — Пусть сидят себе на руинах мира. Крисании и в Бездне неплохо будет, как думаешь?

— Вот будешь ставить свой мюзикл, — Саша отводит прядь парика с худого лица, — напиши продолжение. Только без «двадцать лет спустя», ладно? Оставим Рейстлинов на руинах мира…

— …и свой создадим, новый! — сверкает глазами Яра; Саша буквально в-и-д-и-т идеи, заметавшиеся в её глазах. — Как ты думаешь, как Такхизис создала Бездну, если без любви ничего нельзя создать?

— Любила одну глупенькую светлую жрицу, — улыбается Саша.

Яра кивает с такой гордостью, будто сама научила свою подопечную решать сложнейшую задачку — и тянется за поцелуем.

========== Подарок ==========

Саша разглядывает его и пакет в его руках с таким явным подозрением, что Ярику стало бы обидно, не будь ему так страшно.

Ну серьёзно, затея кажется сейчас, когда он уже стоит перед Сашей, страшной глупостью. Саша ведь над ним посмеётся. Точно посмеётся. И будет прав. И…

Саша хмурится, глянув на его лицо, и руку протягивает, тронув плечо. Спрашивает обеспокоено:

— Ты чего?

Ярик мотает головой и открывает рот, пытаясь сказать.

Как странно — казалось бы, после выяснения отношений и вроде как становления парой он должен был перестать настолько сильно бояться разочаровать его, показаться глупым или нелепым; Саша же сказал, что любит, что принимает, что…

А стало только страшнее. Теперь, когда появилось, что терять — стало ужасно страшно заруинить всё на свете.

Саша тяжело вздыхает и вдруг тянет его к себе, просто обняв и сцепив на спине руки. Уютно тюкается в плечо подбородком.

И молчит.

И действует, зараза, как хорошее успокоительное — Ярик, честно, не знает, почему это работает вот так. Почему каждый раз от объятий успокаивается сердцебиение, почему мысли перестают метаться — это просто данность, истина, такая же верная, как то, что Кaзьмин красивый, а Ярик его любит с первой встречи.

Аксиома.

— Я тебя не съем, — обещает Саша тихонько. — Даже если там тарантул в баночке и ты скажешь, что он теперь живёт здесь.

Ярик фыркает, прикрывая глаза и расслабленно опуская плечи. Головой мотает:

— Не, не тарантул. И… вообще, это тебе, вот.

Он отстраняется, протянув пакет, и зажмуривается на всякий случай. Слышит, как Саша хмыкает недоуменно, как шуршит упаковкой, как…

Как выдыхает длинное восторженное «нихрена-себе-это-ж-первая-плейстейшен-серьёзно-откуда-офигеть».

Ярик приоткрывает один глаз, решив, что, наверное, над ним всё-таки не будут смеяться слишком сильно. У Саши глаза горят; Саша стискивает его плечи, пытается что-то сказать, но только головой качает, чуть задыхается от эмоций, не подобрав слов, и целует.

Ярик жмурится, засмеявшись; горячие губы беспорядочно касаются скул, переносицы, подбородка, ресниц, кончика носа, улыбающегося рта; Саша прижимает его к себе, почти приподняв, чмокает куда-то в висок, потом в ухо, потом радостно растрёпывает волосы — и выдаёт, наконец, абсолютно счастливое «спасибо». Ярик улыбается, вжимаясь в его плечо подбородком.

— Я просто подумал, — бормочет, жмурясь и в крепких обнимашках греясь, — у тебя же коллекция, а первой нет, вот и…

— Господи, — Саша целует его снова, — ты лучший, за что ты мне вообще, сейчас даже не праздник, а ты…

— Давай обратно, я дождусь Нового года, — смеётся Ярик.

— Фиг, — весомо говорит Саша. Ярик чувствует, как он чуть раскачивается радостно. — Фиииг, сейчас распаковывать будем. Я давно хотел, а ты… — он Ярика куда-то в волосы целует, — спасибо, — губы касаются виска, — ты, — звучный чмок в ухо, — л-у-ч-ш-и-й, — губами к губам.

Ярик улыбается в поцелуй, цепляясь за его плечи.

========== (Не)заменимость ==========

Саша привык быть з-а-м-е-н-и-м-ы-м. Саша привык, что у друзей всегда есть друзья ближе, что между ним и кем-то выбирают обычно кого-то; что любви до гроба с «я последую за тобой на край света» у него тоже, наверное, не будет.