Томас не верил ей. Он оперся спиной о стену и потер виски, пытаясь вспомнить хоть что-то из сказанного. Прошлое казалось таким туманным; позволяло выхватить лишь куски, не относящиеся к сути поисков. Каждое более менее четкое воспоминание относило мужчину к Джессике и мыслям, которые действительно посещали его голову – оставить сан и зажить нормальной жизнью. К словам Кина о том, что ему не нужно идти какой-то дорогой, ведь у него есть приход, семья и любимая женщина.

Кин.

Ортега вскинул голову, и пелена забытья спала с одного из фрагментов. Тот мужчина, которого он видел сегодня на улице. Его зовут Маркус Кин. Они общались, они говорили с Томасом о его жизни, когда мексиканец что-то решал. Суть переломного момента ускользала, но священник не оставлял попыток вспомнить.

- Томас, - Джессика приблизилась, кладя ладонь на его грудь и заглядывая в лицо, - Что с тобой? Томас?

Кин. Кин. Кин. Память пыталась поглотить яркое воспоминание того разговора, укрыть непроглядной пеленой. Но Ортега знал, что за одним моментом потянутся другие. Обеспокоенный взгляд Джессики отвлекал, ее голос приглушал шум мыслей.

- Я в порядке. Мне надо пройтись.

- Куда ты собрался пройтись? Посмотри на себя, ты бледен. Останься дома, Томас.

- Нет, - он сдавленно улыбнулся, сдерживая всплеск раздражения и мягко сжав плечи Джессики, отстранил ее от себя, - Мне нужно подумать. Извини. Я приду… потом.

Выскочив на улицу, быстрым шагом удаляясь от дома, Томас вздрагивал, слыша, как Джессика продолжает его звать. Это было грубо с его стороны, она не заслуживала такого обращения, но… Томасу нужно было подумать.

На улице по-прежнему стояла тишина. Людей не было, однако ощущения, что они вымерли, не возникало. Просто это казалось странным, если обратить внимание. Ортега шел, смотря под ноги, и не отвлекался от воспоминаний. Он цеплялся за Маркуса Кина, но при этом не мог сказать, что делал вчера. Где был вчера, с кем говорил. Также как и неделю или месяц назад. Затем в голове столкнулись две мысли «Маркус Кин» и «приход». И тут события хлынули.

***

Пальцы стали черными. Уверенные движения оставляли след на белом холсте. Легкие штрихи превращались в мазки. Маркус расположился на заднем дворе. Большой деревянный мольберт позволял приколоть к себе половину ватмана.

После того как он проводил Питера и забрал газеты, то практически сразу решил заняться своей работой. Хотя работой это было трудно назвать.

Психолог настаивал, что ему стоило рисовать как можно чаще. Это давало положительные результаты, помогало справляться с его «проблемами». Питер тоже это говорил. Он часто приходил и заставал Маркуса за рисованием. Воспоминание вырисовывается само собой

Теплая рука обнимает со спины, проскальзывает на живот и берет в объятие. Горячие и сухие губы касаются виска, скользят немного ниже. Крепкое сильное тело прижимается со спины.

- Ты снова ничего не ел?

Желудок отзывается бурчанием и Кин понимает, что не ел.

- Заработался. Ты же знаешь меня…

- Да, знаю. Поэтому вставай, потом закончишь. Сварим макароны. Пошли, Маркус, накормлю тебя. Трудоголик.

- Не больше тебя.

Улыбка непроизвольно наползла на губы; тепло, проснувшееся в теле, усилилось. Мягкие переливчатые голоса птиц успокаивали, как и шум листвы под легким ветром. Было тепло. Было так легко и спокойно, что Кин закрывал глаза и расслаблялся.

Воспоминания, такие разные, но наполненные их с Питером жизнью, всегда возникали в такие моменты. Кин ловил себя на мысли, что ждет вечера. Ждет возвращения своего супруга, и не может нормально засыпать в его ночные смены. Не может долго находиться без него. Потому что рядом с Питером спокойно, тепло, уютно.

Рука провела по холсту.

Деревья. Он очень часто рисует деревья. Уголь в пальцах измазал подушечки, въевшись в кожу. Длинные стволы с изломанными ветками расползлись по бумаге. Он любил рисовать лес. Куда меньше всякие натюрморты. Но почему-то рисунков с Питером у него нет.

Рука замерла.

Отрывая взгляд от холста, Кин задумался. В какую-то секунду он поймал в голове образ и тот повел его. Так было всегда. Он переключался в рисовании того, что спонтанно всплывало в голове. Как и любой художник.

Штрих.

Штрих. Штрих.

Еще. И ещё.

В какой-то момент Маркус отключился. Вокруг стало тихо, очень тихо. Исчезли все звуки, двор стал расплываться в туманной дымке. Сзади маячил чернеющий проход двери их дома. Но и он начал расплывался, расползался большой кляксой. Тьма ползла по полу, по бокам; она окружала и наступала, оставляя под ногами туман и свет. Точно он, Кин, сидел под софитом.

В голове то и дело вспыхивало. Затуманенный рассудок продолжал ловить образы, а Маркус – рисовать. Голоса, внезапно наползающие шепотом, приближались.

- Ergo, draco maledicte et omnis legio diabolica…

Деревья притягивались друг к другу. Ветви сплетались. Черное, черное, черное. Уголь стирался, ломался и крошился. Маркус не успевал уследить за тем, что он рисует. Все происходило слишком быстро.

Раз. Раз… Раз…

- … adjuramus te per Deum…

Голова.

На холсте перед собой Кин видел голову. Черные глаза смотрели на него. Запах гнилых яблок ударил в нос, и что-то еще стало маячить на периферии обоняния. Что-то напоминавшее сильный, но приятный сладковатый бальзамический аромат. Он знал его, но не мог вспомнить название.

-… vivum, per Deum…

Прямо на ухо. Тихо. Протяжно, превращаясь в нарастающий… Рокочущий смех.

- Маркус… Маркус…. Маркус!

Десятки голосов отовсюду.

- Маркус!

- Ахаха…..Маркус!

Глаза. Черные, большие глаза смотрели на него. Ветви сплетались в почерневшие губы. Серая, точно пергамент, кожа человека казалась тонкой. Губы растянулись и обнажили почерневшие гнилые зубы, некоторые из которых отсутствовали. Распухший синий язык вывалился наружу и обвел потрескавшуюся мякоть уст.

-… verum, per Deum…

Она. Это была она.

Лик на ватмане дернулся, став живым. Черные горящие угли зрачков вспыхнули. Безобразный рот разинулся в оскале. Громкий крик вырвался из полотна, заставив Маркуса оглохнуть. Она выползала из рисунка, клацая зубами и смеясь.

- Маркус! Маркус! Маа-а-а-р-к-у-у-с К-и-и-и-ин!

Холст трещал, кнопки с трудом удерживали его. То, что Кин нарисовал, рвалось наружу.

- Нет, нет. Нет… Это все…

Закрыв лицо рукой в защитном жесте, Маркус дернулся назад и очнулся.

Глухота взорвалась, лопнув как мыльный пузырь. Размытые очертания двора стали приобретать форму и четкость. Вдохнув полной грудью и ощутив, как сильно начинает болеть голова, Кин застонал. Пальцы подрагивали, словно у него снова был приступ.

Когда зрение окончательно пришло в норму, мужчина вернул взгляд к мольберту и упал со стула на ровно подстриженный газон.

Она смотрела на него, разинув рот. Ухмыляясь, горя черными, полностью закрашенными глазами. Та самая, что была во… сне?

Рука машинально что-то поискала на шее, но не нашла. Мужчина сглотнул. Пульсация в висках усилилась до такой степени, что становилось больно двигать головой.

Маркус ощутил, как ускорился пульс. Как быстро забилось сердце, а то, что он видел и слышал вокруг пару минут назад, стало тускнеть.

- Госп… Ох, - в голове что-то стрельнуло и слово потонуло в мычании.

Кин схватился за стул, оперся об него и встал. Пошатываясь, он подошел к мольберту и рывком сорвал рисунок. Голова женщины ухмылялась, пока руки экзорциста рвали ватман на части. Скомкав бумагу, Маркус направился в дом. Шаги давались тяжело.

Он оперся о косяк двери, перевел дыхание и зашел внутрь, двинувшись на кухню. Наполнив стакан водой, достав из ящика таблетки и выдавив две капсулы, Кин положил их на язык и запил. Боль в голове усиливалась, как и дрожь пальцев. Тело ощущало дикую странную слабость и усталость; ломило и пульсировало.

У него был приступ.

«Надо позвонить Питеру. Или написать смс».