От увиденного Рэм еще больше стушевался, ощущая в глубине души что-то среднее между тревогой, беспокойством и злостью. И быть может, если бы на арестанте были цепи, наручники, или усмирительный обруч, то это самое чувство разгорелось бы в настоящий пожар, и толкнуло бы пилота на последний необдуманный поступок. Но руки парня, абсолютно свободные от оков нервно подрагивали в последней попытке разума переварить случившееся, и висели как две безвольные плети.

В очередной раз попытавшись локтем отмахнуться о кого-то, кто старался увести его в сторону, Рэм внезапно ощутил резкую вспышку боли между лопаток. Обессилено валясь на пол, и зачем-то пытаясь сопротивляться этому, пилот увидел, что у него за спиной со странной улыбкой замер худощавый мужчина средних лет, а с дальнего конца коридора спешили еще двое таких же в плащах до колен. Вся эта компания ни капельки не походила на полицейских, преследовавших пилота на пути в зал суда. Он попытался что-то выкрикнуть своим ловцам, но последовавший второй, а затем и третий удар, окончательно расставил все точки над «Р»…

Рэм приходил в себя медленно, с тяжелым боем отвоевывая у подсознания право управлять телом. Ощущения пока отсутствовали, и вся окружающая реальность сводилась к безразмерной черной пустоте. В ней, гонимый страхом погаснуть навсегда, порхал маленький огонек сознания. Практически незримый на фоне окружающего мрака, он отчаянно метался по бесконечности пространства в бесплотных попытках познать себя, и то и дело норовил погаснуть, задавленный каким-то жутким гулом, изредка перерастающим в раскаты грома. Иногда казалось, что эта ужасающая какофония – единственное, что осталось от прежнего мира, и нет ничего такого, за что стоило бы цепляться. Расслабься, потрать последние киловатты души на воспоминание той жизни, которую прожил… Но Рэм не сдавался. Борясь с хаосом и сумятицей, он настойчиво лепил свое Я, как скульптор лепит шедевр из грубых кусков неотесанной глины. И «кусок за куском» его свечение вспыхивало все сильнее, все ярче, постепенно разгоняя тьму и разбивая ее на вереницу отдельных обрывчатых теней.

Целую вечность спустя к сгустку сознания добавился другой, более увесистый, который позиционировал себя как «тело». Из этой грубой, и сбитой в один липкий ком массы пришлось долго и упорно вычленять отдельные органы и конечности, и Рэм потратил еще несколько столетий, пока, наконец, смог пошевелить рукой. Совсем не так он представлял себе знакомство с Твердью. Конечно, надеяться на фанфары и оркестр не приходилось, но быть избитым в первый же день – это уж слишком. Хотя, не все сложилось столь уж печально. Например, горизонтальное положение тела внушало определенную долю оптимизма, ведь гораздо приятнее приходить в себя лежа, чем подвешенным, скажем, головой вниз. А могло ведь выйти и так…

Освещение в комнате было непривычным. На Базе мягко светились сами стены, тут же свет исходил откуда-то сверху, имел чрезмерную мощность и точечную направленность. Из-за этого попытки осмотреться вызывали резкую боль, и от них пришлось на время отказаться. Сосредоточившись на внутренних ощущениях, Рэм понял, что досаждает ему больше всего – воздух. Он был слишком чист, и, кажется, содержал чрезмерное количество кислорода. Такая атмосфера могла присутствовать на звездолете с неправильно настроенным рециркулятором, и беглец на секунду испугался, что его отправили в депортацию. Но он быстро пришел в себя, вспомнив, что у жителей Тверди нет космических кораблей, и о его происхождении здешние обитатели ничего не знают. Посмеявшись про себя такому мимолетному приступу страха, пилот попытался вернуть мыслям былую четкость. Он определенно оставался на планете. Вот только где?

Головокружение мешало находить правильные ответы и задавать нужные вопросы, поэтому задвинув все прочее на второй план, Рэм сконцентрировался на дыхании. Посредством непродолжительной борьбы с испуганным организмом ему удалось взять правильный ритм, и выйти на нужную глубину вдоха. С этим голова постепенно прояснилась, а мысли перестали бесплотными призраками мелькать перед внутренним взором. Но затишью не суждено было воцариться на этом поприще – с возвращением самообладания вернулась и боль. Словно опомнившись, она впилась в тело сотней каленых иголок, пронизывающих все естество от макушки до пяток. Но и этой напасти Рэм не планировал сдаваться. Головная боль была его давним, и хорошо знакомым другом, с которым он умел договариваться. Немного расслабиться, немного напрячься, отдать противнику на временное пользование макушку, но отобрать виски… Вираж за виражом беглец уверенно выводил корабль своего сознания на ровную орбиту, и несколько минут спустя уже был способен к полноценному анализу ситуации, в которой оказался.

По-прежнему не рискуя открывать глаза, пилот аккуратно поерзал на месте. Эта простая проверка показала, что его руки не связанными, и он может свободно ими шевелить. На всякий случай он не стал злоупотреблять такой свободой, ограничившись легким диагностическим сокращением мышц. А вот с ногами дела обстояли иначе. Их в нескольких местах опутывали какие-то ремни, широкой полосой обжигая кожу. Такая ситуация была немного странной. Стараясь иммобилизировать человека, его в первую очередь должны лишить возможности снять путы. Если, конечно, пленители не пустили в ход какие-то иные средства предосторожности. Об этом Рэм постарался не думать, перейдя к анализу обстановки. Он искренне сожалел, что не может сейчас открыть бортовую аптечку и принять зеленоватую капсулу тоника, в несколько раз усилив свой мыслительный потенциал. Хотя, быть может, именно этой аптечке и следовало сказать «спасибо» за все неприятные ощущения. Кто знает, какие последствия удара по затылку? На Базе такого приема не практиковали.

Сосредоточившись на обонянии, Рэм медленно втянул в себя воздух. Запах был весьма характерным, а точнее характерным в нем было отсутствие привычных ноток. Несколько глубоких вдохов понадобилось беглецу, чтобы осознать, чего же не хватает – ПЛАСТИК! Современные постройки, созданные из различных пластмасс и их производных, буквально на километр разили различными полимерами. Начиная жизнь в ПЭТ контейнерах, и заканчивая в гробах из облегченного поливинила, люди настолько придышались к этому универсальному материалу, что привыкли не замечать его аромата. Еще вчера Рэм и сам не смог бы ответить на вопрос – «чем пахнет пластмасса?». Сейчас же его мучила совсем другая дилемма – «как можно было не замечать этого кисловатого и раздражающего амбре, вдыхая его каждый день?».

Чистым воздухом дышать было непривычно, немного страшновато, но все же приятно. В связи с этим Рэма осенило. Это была еще не догадка, а всего лишь беглая тень подозрения. Аккуратно приподняв сначала одно, затем второе веко, он поморгал, привыкая к освещению. Казалось, что глаза кто-то щедро засыпал песком, и его незримые частички больно резали и царапали зеницу при каждом движении. Но беглец не отступал. Работая над фокусом, и усиленно махая веками, он вращал головой из стороны в сторону, пытаясь рассмотреть детали окружающей обстановки. Вначале удавалось так себе – мир вокруг больше походил на полупрозрачную работу художника-сюрреалиста, сквозь которую медленно проступали ровные грани реальности. Терпеливо ожидая, пока мутноватая мгла развеется, пилот возвращался к каждой детали снова и снова. И наконец, через несколько болезненных минут он смог худо-бедно рассмотреть помещение, в котором оказался. Это была комната, определенно жилая, хотя ни один человек в добром здравии не стал бы в ней жить – все вокруг было таким ветхим и старым, что казалось, вот-вот рассыплется в прах. Осунувшиеся стены, оконный проем, почти сравнявшийся с землей и потолок, зияющий черными дырами – дом определенно был сооружен еще в Доатомную Эпоху и примерно с тех же пор не видел нормального ремонта. Немногочисленные предметы интерьера вокруг, включая мебель, удачно вписывались в общую картину – такие же старые, изношенные и безликие. Здесь господствовала серость во всех ее вариациях от бледно-коричневого до грязно-белого. От этой монохромной гаммы где-то в глубине души начинала подвывать тоска, а глаза стремились закрыться, чтобы не видеть столь удручающего пейзажа.