– Да. Бывает же такое. Странное чувство. Ногой, рукой – не шевельнуть, а потаённой энергии скопилось, хоть в пору, горы сворачивать.

Талызин ещё что-то говорил, но Матвеев и Виктор, осоловевшие в чудо бане, его не слышали, сами, пребывая, в умиротворённом и чуть заторможенном состоянии. Тем временем, заходящее солнце, на глазах меняло цвет, превращаясь из ослепительно жёлтого, в багровое, плавно опускаясь, и уменьшаясь в размерах, чтобы утром, опять стать целым и не делимым, как всегда.

Анастасия повторно пригласила всех пройти в дом, и отведать нехитрую деревенскую пищу, без всяких заморских разносолов, зато с припасенной бутылочкой спиртного, по случаю приезда внука. Небольшой круглый стол был уставлен тарелочками, со свежими огурчиками, помидорами, всё приправлено растительным маслом. Блюдо с рассыпчатой картошкой, ломтики сала, да крупно нарезанный хлеб – заканчивали сервировку стола. Ненадолго отлучившись, Анастасия принесла из холодильника кувшин с квасом, настоянный на ржаных корках, с пузырьками и такой забористый, что от него перехватывал дух, и слезились глаза. Точно такой квасок, особенно утром, уважал тёска Матвеева – поэт Есенин.

– Ба, под спиртное, что взять?

Матвеев открыл створку потемневшего от времени буфета.

Анастасия поднялась со своего места, засуетилась.

– Там рюмки сталинские, в уголочке. Их и возьми, только протри. Они почитай без дела, лет тридцать стоят.

Пить из старинных, с двенадцатью гранями рюмашек – одно удовольствие. Целое поколение людей, кто держал их в руках, уже нет в живых, а они, вот на столе, неказистые, из дешёвого стекла, дождались своего часа, чтобы наполниться до краёв, опрокинуться под не хитрую снедь, и снова застыть за створками буфета, ожидая своего часа.

После застолья Сергей отогнал машину в глубь двора, вдоволь напился родниковой водой, припасённой по случаю в Бронницах и, последовав примеру друзей, завалился спать.

Засыпая, он вспомнил Людмилу, и её грустное сообщение перед отъездом. Рухнула очередная надежда в отношении возможного появления ребёнка. Пожалуй, это было единственной проблемой в их семье. Всё остальное, решалось как-то, само собой. Теща, всё чаще косилась на Матвеева, подолгу закрывалась с дочерью на кухне, выясняя, что и как, и кто виноват в отсутствии внуков. Будто кто сглазил…

Мягко ступая босыми ногами по половицам, к кровати, на которой спал Сергей, приблизилась Людмила.

– Так всё на свете проспишь. Думаешь, удрал от меня за сто вёрст, так и жена не нужна стала.

Матвеев понимал, это лишь сон, но прогнать, приятное, бередящее его сознанье виденье, не торопился.

– Родная, ты как здесь?

Людмила улыбнулась и не раскрыв тайны, своего внезапного появления, прошептала.

– Пойдём скорее. Я нам, в баньке постелила.

Семь свечей освещали баню. Сергей приметил, каким-то странным образом, перина деда перекачивала из избы в парную, где ещё не выветрилось тепло, а остывшие каменья без всяких дров, вновь зардели алым пламенем, словно приветствуя и радуясь, столь позднему появлению людей. Откинув кружевное одеяло, Люда юркнула в постель и, прикрывая сорочкой свои стройные ноги, позвала.

– Иди ко мне.

Утопая на мягкой перине, Матвеев обнял любимую женщину, удивляясь воспарившему под потолок кружевному одеялу. Разом, ярче вспыхнули свечи, потешаясь увиденной наготой; затем словно смутившись, стали поочерёдно вздрагивать, подчиняясь ритму разгорячённых тел. Свечи гасли одна за другой, пока не осталась последняя. Свеча потрескивала, билась в экстазе и как могла, сопротивляясь наступающей тьме. По углам бани метались тени, всё больше окружая свет от последней свечи. Свеча дрожала, тускнела под напором темноты. Тьма оказалась сильней. Она изловчилась и чёрной кошкой прыгнула на последнюю свечу, накрыв её всей своей тяжестью, торжествуя о содеянном. Свеча погасла…

Матвеев кубарем слетел с кровати, поднялся с колен и растерянно посмотрел по сторонам. В комнате никого не было. Бабка Анастасия ещё утром ушла за молоком. Со двора доносился шум работающей бензопилы. Это Алексей, вместо зарядки, обучал Стенина пилить дрова.

В июле 1990 года, еще до возвращения в Москву, Талызин дни напролёт безрезультатно обивал ноги в аэропорту Чульман, пытаясь достать билет на самолет и навсегда покинуть Якутию. Ему оставалось только завидовать льготникам, из числа, невесть откуда взявшихся в этих краях участников всех известных войн и гражданам, спешащих на похороны любимых родственников, которые словно сговорились и ушли на покой, именно когда Алексей собрался улететь домой. Талызин, конечно, мог попросить помощи у главного эскулапа и тот, позвонив, куда следует, с радостью отправил его в Москву, первым же ТУ-154, с глаз долой. Но обращаться к человеку, которого он презирал все эти годы, Алексей не согласился ни при каких обстоятельствах, даже под угрозой очередной зимовки. Была у Талызина одна отчаянная идея: купить на заработанные в Якутии деньги жигули и махнуть на машине через всю страну домой. Две причины мешали осуществить возможный автопробег. По большому счёту, автомобиль Алексею был не нужен и главное, у него отсутствовали водительские права, а без них, как известно, далеко не уедешь.

Так, никуда не улетев, Талызин в подавленном настроении забрёл на переговорный пункт и позвонил Матвееву.

– Привет москалям! Никак меня Серёга, Якутия не отпускает. Видимо, придется брать ноги в руки и прямым ходом в Москву. За год думаю, доползу.

Направляя разговор в нужное русло, Матвеев посоветовал Алексею отказаться от утомительной прогулки по сопкам и добираться домой иным способом.

– Ты говорил, машину выплатил, а я как раз сейчас в отпуске. Всё одно к одному и права у меня есть. Заодно – страну посмотрим, себя покажем. Встречаемся в Чите. Возьмём машину и где наша не пропадала, через неделю в Москве будем.

Талызин облегчённо выдохнул.

– Знаешь, говорят у дураков мысли сходятся. Примерно такой вариант моего освобождения, я и хотел тебе предложить.

Сергей рассмеялся.

– Ладно, решено. Я самолётом, быстрей, чем ты в Чите буду. До встречи.

В этот же день, оставив в прошлом свои мытарства в негостеприимном аэропорту, Алексей прибыл на железнодорожную станцию Беркакит и без проблем приобрёл билет на ближайший поезд. Через некоторое время состав дёрнулся и отошёл от платформы, пересчитывая колёсами стыки бамовских рельс. Тук, тук, день за днём, так и пролетели шесть лет, кобелю под хвост.

На жесткой плацкарте Талызина всю ночь одолевали кошмары. Вдруг, кто-то неожиданно сорвал стоп кран и под душераздирающий визг тормозных колодок, остановил поезд. От резкого толчка, Алексей свалился с верхней полки и угодил в руки, неизвестно откуда взявшихся эвенков. Аборигены заставили Талызина покинуть вагон, спуститься в распадок между сопок и привязали к дереву.

– За что?

Алексей с ужасом взывал к эвенкам, пытаясь освободить путы на немеющих руках.

– За что? Меня дома ждут. Я так давно не видел маму.

Только сейчас Талызин заметил, верховодил аборигенами, его заклятый враг – главный врач, сидевший на облезлом северном олене, почему-то задом наперёд, в драном, испачканном какой-то гадостью халате.

– Не торопись – сволочь московская. Удрать от меня захотел? Ну, уж нет! Держись! Сейчас тебе двухведёрную клизму с битым стеклом поставлю, за все твои подвиги в Якутии. Снимай штаны!

Не в состоянии вынести такого позора, Алексей схватился с эвенками в рукопашную, пнул оленя ногой в нос, но неудачно оступился, и падая куда-то вниз…, проснулся с больной головой, задыхаясь от едкой гари, пропитавшей весь поезд. Странно, но никто из пассажиров не метался в панике по вагону и не орал благим матом.

– Горим!

От дыма, у Талызина заслезились глаза, и перехватило в горле. Выясняя, что происходит, Алексей выглянул в окно. Повсюду, подбираясь к железнодорожной насыпи, сплошной стеной горела тайга; со слов бывалых, обычное дело для этих мест.