– Я вижу, на базовых функциях организма она, к счастью, не отражается, – сказала Кристина.

– Да, тут пока тоже все стабильно, – подтвердил он.

Кристина снова облокотилась о его колени, но на этот раз с совершенно другой целью.

Она низко склонила голову, и он почувствовал прикосновение ее губ и горячее влажное ложе языка. Он откинулся назад и, почти перестав мигать, уставился на Пантелея, который медленно переводил взгляд синих глаз с него на широкую кремовую гладь задернутых штор.

Она всегда появлялась неожиданно. Все было наполнено действием: он куда-то шел, кто-то что-то говорил, где-то кого-то искали. И вдруг перед глазами возникала она.

Сначала эти эпизоды были короткими, как двадцать пятый кадр, и он смутно припоминал их только утром, когда пытался анализировать ощущение дискомфорта, подавленности, странных после удовлетворительного в целом сна. Потом их протяженность во времени увеличилась. Ее образ оставался перед ним так долго, что он успевал рассмотреть лицо, тело и даже привыкнуть к движению глаз, которым она отвечала на его пристальный взгляд.

– Кого она вам напоминает? – спросил Андреас, когда он впервые о ней рассказал.

Был конец ноября тринадцатого года. Они общались по скайпу, тогда еще по-английски.

– Никого, – машинально ответил Алекс, глядя в окно на пролетавшие мимо хлопья мокрого снега.

Юный Пантелей сидел на подоконнике, обернувшись хвостом, и созерцал разыгравшуюся непогоду с видом философа, вовремя позаботившегося об исправности центрального отопления.

– Никого из знакомых мне людей, – добавил Алекс. – Разве что одну актрису. Из старого кино. Она давно не снимается.

– Что это за актриса? – поинтересовался Андреас.

– Когда-то я считал ее самой красивой женщиной на свете, – объяснил он.

– Женщина в ваших снах красива? – спросил Андреас.

– Очень, – сказал он. – Возможно, это воплощение моего идеала красоты. Который нельзя найти в реальности.

Андреас смотрел мимо камеры и немного напоминал кота, следившего за виртуальной мышью. У него за спиной висела абстрактная картина с преобладанием синего цвета, и Алекс стал концентрироваться на ней, вспоминая отрывки снов.

– Если бы вы нашли его в реальности, что бы вы сделали? – спросил Андреас.

– Хочется сказать, забрал бы себе, – сказал Алекс, – но на деле, я думаю, я бы сначала испугался. Мне трудно представить, что эта женщина обратила бы на меня внимание. Я бы чувствовал себя рядом с ней ненужным, униженным, лишним.

– Почему? – спросил Андреас. – Вроде бы, вы до сих пор не испытывали недостатка в женском внимании.

– И да, и нет, – сказал он.

Разговор принимал нежелательный оборот. Несмотря на весь его интерес к тайнам человеческой натуры, обсуждать с другим мужчиной, пусть даже его аналитиком, сложности отношений с женщинами ему, как правило, не хотелось.

– Проясните, – попросил Андреас.

– Что тут прояснять? – риторически спросил он. – Моя мать исчезла, едва мне исполнилось четыре года. Я бы сказал, это сформировало существенный недостаток. Следующей женщиной, обратившей на меня какое-либо внимание, стала замужняя соседка в Лондоне, сотрудничавшая с советскими спецслужбами и взявшая на себя функции моей няньки. Я страстно ее желал, но наши отношения были, как понимаете, обречены на провал. С таким опытом трудно прогнозировать безмятежную романтическую жизнь. После того как умерла Лиза, я четыре года жил, как под наркозом. Вообще ничего не чувствовал, но на всякий случай сторонился женщин, как чумы. Потом умер Эдик, я стал жить один, получил квалификацию психиатра, увлекся психоанализом, начал практиковать. Наркоз слегка рассеялся, я с кем-то общался, с кем-то даже пытался жить. Но все это выливалось в катастрофу. Я как будто специально выбирал не тех женщин. Возможно, чтобы их было проще терять. В конце концов я практически уверился, что для меня женщины не существует. И стал ограничивать все связи встречами на одну ночь. Вот тут – да, недостатка в женском внимании не было. Но и ценности этого внимания не ощущалось. Депрессия к этому времени превратилась в хроническую. Видимо, все, чего я не нашел в этих женщинах, я вытеснил в нее. Ту, что во сне. Но если бы я действительно ее встретил, я подозреваю, она с лихвой расплатилась бы со мной за всех, кого я обидел раньше. Недооценил, недолюбил. И ответила бы на мое желание полным игнором. Не могу представить другого сценария.

– Вы испытываете такое огромное чувство вины перед теми женщинами? – спросил Андреас. – Ждете наказания?

– Я испытываю такое огромное чувство вины перед всеми женщинами, – поправил он. – И перед мужчинами. Мне посчастливилось потерять родительскую пару в полном составе. Это сделало меня незаменимым для человечества. Идеальным спасителем, кидающимся решать любую проблему. Архетип раненого целителя еще никогда не получал более точного воплощения.

– Не зацикливайтесь на штампах, – посоветовал Андреас. – Архетип раненого целителя мал в сравнении с многообразием жизни. Реальность еще может вас удивить.

В окно ударил порыв ветра, и Пантелей мягко соскочил на пол, не желая иметь ничего общего со всей этой драмой.

– У нас метель, – сказал Алекс, глядя, как кот, поддавшись внезапной жажде чистоты, с энтузиазмом мыл переливавшуюся золотом шубку. – Она уже удивила моего кота.

Андреас молчал. Словно под гипнотическим воздействием кошачьей обстоятельности, Алекс погрузился в воспоминание об одном из снов.

В его квартире была вечеринка. Люди стояли в прихожей с бокалами вина в руках. На кухне громко смеялись. В спальне, возможно, занимались сексом. В гостиной шел какой-то воркшоп. Ведущими были две девушки, с которыми он учился на лечфаке. Одна из них в реальности работала гинекологом, другая – окулистом, но во сне обе были реаниматологами и показывали собравшейся аудитории, как отличать мертвого человека от живого. Очевидно, все, чему их учили раньше: pallor mortis, algor mortis, rigor mortis, livor mortis11 – теперь устарело. Опознать по этим признакам мертвеца больше было нельзя. Среди тех, кто бесспорно ими обладал, попадались живые люди. Девушки, которых звали Аня и Вика, объясняли, в чем заключается единственный признак необратимости смерти, и демонстрировали, как можно со стопроцентной точностью удостовериться в его аутентичности, не спутав ни с чем другим.

Комната была забита людьми, но интерес к воркшопу казался слабым. Все разговаривали о чем-то своем. Ведущие сидели далеко в углу, так что Алексу не было их видно. Их голоса тонули в общем шуме вечеринки. Когда он пробрался сквозь толпу и наконец посмотрел им в лицо, то оказалось, что они молчат.

Его охватил страх. Он почувствовал, что они молчат из-за него. У него возникло подозрение, что он обладает тем самым единственным признаком и в его присутствии продолжать воркшоп невозможно.

Вечеринку нужно было разогнать. Он не собирался кормить живых своим телом. Он подошел к окну и распахнул его настежь, твердо зная, что все они уйдут, испугавшись сквозняка. Обернувшись, он увидел их спины. Они действительно ровной струйкой потекли к выходу. Но на диване, прямо напротив него, закинув ногу на ногу, лицом к окну сидела она.

У нее были длинные темные волосы и высокий лоб, скрытый челкой. Она была настолько тонкой, что любое дальнейшее уменьшение ее фигуры неизбежно привело бы к ее полному исчезновению. Однако ее тонкость не превращалась в худобу, а лишь подчеркивала красоту тела. Оно казалось выточенным гениальным мастером из редкого, драгоценного материала, и этот материал был одновременно мягким и твердым, холодным и теплым, древним и ультрасовременным, доступным и элитарным, манящим и наводившим ужас. На ней была черная блузка без рукавов и узкая красная юбка до колен.

Он шагнул к ней. Она повела глазами, усмехнулась, и комната сменилась огромной городской площадью. По площади мчались автобусы, автомобили и мотоциклы. Ему надо было перейти на другую сторону с помощью ряда светофоров и зебр. Он был один.