– Алекс, где вы? О чем вы думаете? – раздался голос Андреаса из макбука. – Нам придется остановиться через пару минут. Чем-то хотите поделиться?

– Да нет, кое-что вспомнилось, – невнятно отреагировал он. – Подождет до следующего раза.

Однако в ту же ночь она приснилась ему снова. Он стоял возле двери ординаторской в коридоре второй травмы Склифа, где проходил интернатуру в две тысячи втором году. Она подошла, встала напротив, заслонив спиной вход в ординаторскую, и уставилась на него фирменным взглядом, который не выражал ничего и одновременно обещал все.

Он мгновенно ее узнал, и удивление в нем смешалось с гневом. Ее вторжение в мир старых институтских воспоминаний казалось наглостью, но она держалась спокойно, словно чувствовала за собой право быть там, где захочет. Он собрался было сказать ей что-то резкое, попросить отойти от двери, задавить авторитетом молодого врача, пристыдить. Вдруг он заметил, что на ней надета только белая ночная рубашка, какие выдают пациентам в западных клиниках. Он понял, что она пациентка отделения, и ему самому стало стыдно. Он протянул к ней руку, не зная зачем, и тут же осознал, что никогда не сможет до нее дотянуться. Она была совсем голая под рубашкой. Прозрачная ткань позволяла в подробностях разглядеть грудь, плоский живот с идеально круглым пупком, ровную смуглую кожу, обтягивавшую выпиравшие гребни подвздошных костей, и темные волосы, узкой полоской уходившие в глубину между ее ногами.

Он пристально смотрел на эти волосы, чувствуя приближение эрекции. По мере того, как кровь приливала к нижней части тела, плечи и голову постепенно охватывал холод. Трупное окоченение, казалось, наконец-то брало свое. Он огляделся, видя все вокруг необыкновенно четко. Стены больничного коридора раздвинулись и оказались выложенными из камня. Дверь, ведущая в ординаторскую, стала массивной двустворчатой конструкцией с тяжелыми резными ручками. Потолок низким сводом навис над головой. Он стоял в крипте средневекового замка, скудно освещенной масляными лампами. Вместо синего хирургического костюма на нем были рыцарские доспехи, сделанные из крупных металлических пластин. Вытянутая вперед правая рука была закована в латную перчатку. Он проследил за движением своих пальцев и снова увидел ее.

Ее больничная рубашка потеряла прозрачность и опустилась до самого пола, скрыв босые ноги и другие детали тела за тяжелыми складками сияющего белого шелка. Глубокий вырез лифа был вышит золотым узором. Дорогая белая ткань плотно облегала ее грудь и плечи и свободно ниспадала с локтей мягкими длинными струями. Ее бедра охватывал пояс, украшенный красными камнями; его длинные концы плетеными косами свисали вниз. Ее темные волосы были распущены. Челки у нее больше не было. Ее высокий лоб пересекал тяжелый золотой обруч, инкрустированный крупным жемчугом, отражавшим скудный свет ламп. Приглядевшись, он увидел, что это корона.

Он был охвачен священным ужасом и при этом испытывал сильнейшее сексуальное возбуждение. Ужас пригвождал его к полу; возбуждение принуждало к действию. Она смотрела на него спокойно, но не равнодушно. Он подался вперед и в следующий момент обнаружил, что стоит перед ней на коленях и, опустив голову, смотрит на золотые мыски ее туфель, яркие треугольники на каменном холодном полу.

Ему не хотелось рассказывать Андреасу сон целиком. Образ женщины был чересчур реалистичным. Ему казалось, будто она уже принадлежит ему, и делом чести было сохранить определенные аспекты отношений с ней втайне. Тем не менее, он упомянул, что снова видел ее во сне и атмосфера сна снова была связана с его студенческими днями.

– Я заинтригован, – сообщил Андреас, распадаясь на пиксели в окне скайпа.

Алекс лежал в гостиной на диване – том самом, который она занимала в предыдущем сне, – и его удаленность от раздававшего интернет роутера превращала сессию в серию оборванных и вновь возобновленных контактов.

– Очень заряженный образ, – сказал Андреас после очередного перезвона.

– Да. Даже маршрутизатор коротит, – усмехнулся он.

– Сколько ей лет? – спросил Андреас.

– Лет? – Он задумался. – Моя ровесница, я бы сказал. Выглядит молодо, но в глазах есть зрелость.

– То есть тридцать пять? – спросил Андреас, то ли уточняя, то ли подчеркивая конкретное число.

– Тридцать пять, – рассеянно подтвердил он.

– Чем для вас важен этот возраст?

Интернет работал исправно. С профессиональной точки зрения, Алекс понимал необходимость вопроса, но, как клиент, не мог не почувствовать раздражения. Андреас прекрасно знал, чем для него важен этот возраст.

– Моим родителям было по тридцать пять лет, когда они погибли, – сказал Алекс. – Но я, честное слово, не вижу ни малейшей связи между ней и… ними.

– Через возраст связь, очевидно, есть, – сказал Андреас.

– Я не знаю, может, ей двадцать восемь. Может, тридцать два. – Он решил дать раздражению выход. – Я не просил ее паспорт.

– Не придумывайте, – посоветовал Андреас. – Вы злитесь?

– Немного, – признался он. – Не хочется погружаться в эту тему.

– Что вы чувствуете, когда думаете, что на шкале возраста достигли той отметки, когда жизнь ваших родителей оборвалась? – спросил его мучитель.

– Что я уже достаточно стар, чтобы прекратить оплакивать свое сиротство? – предположил Алекс. – Но вообще-то, я об этом не думаю.

– Вы говорите, во снах ее появление всегда обставлено отсылками к вашему студенчеству, – сказал Андреас, как будто игнорируя его ремарку.

Алекс кивнул.

– Какие переживания того времени аналогичны вашему опыту потери родителей? – спросил Андреас.

Это становилось откровенно невыносимым. С холодным любопытством исследователя, Алекс наблюдал, как возникавшие у него эмоции были целиком сконцентрированы на Андреасе и как психика упорно не признавала других поводов печалиться, злиться или горевать.

– Это довольно очевидно, – едко сказал он. – Будучи студентом, я пережил еще одну потерю.

– Она похожа на Лизу? – прямолинейно спросил Андреас.

– Примерно как небо и земля, – гораздо ровнее ответил Алекс и вдруг хмыкнул от неожиданности.

Использованная им метафора оказалась глубже, чем он предполагал. Андреас вопросительно посмотрел на него.

– Родители разбились в небе. Лиза разбилась о землю, – объяснил он. – Я раньше никогда об этом не думал.

– И девушка во сне – полная противоположность Лизе… – сказал Андреас.

– Да, – подтвердил он. – Она темная шатенка, очень худая, светлоглазая. И от нее исходит ощущение смутной опасности. Она ненадежна. Манит меня, но может бросить в любой момент. Таких чувств рядом с Лизой я никогда не испытывал.

– И тем не менее, Лиза вас бросила, – сказал Андреас.

– Это правда, – спокойно признал он.

Они помолчали. Пантелей вошел в комнату деловитой походкой и направился прямиком к книжным полкам с видом ученого, оторвавшегося от написания новаторского труда, чтобы навести справки в энциклопедии. За метр до полок он, однако, остановился, задумчиво сел на попу и протяжно зевнул. Алекс знал, что в предыдущие три часа он спал.

Андреас находился на экране целиком, не распадаясь на мутные квадратные осколки.

– Что меня поражает, – произнес Алекс, – так это аутентичность ее внешности. Она не просто условно темноволоса и условно светлоглаза. Она обладает отчетливой индивидуальностью и всегда остается сама собой. Я не знаю, как это объяснить. Она не собирательный и не метафорический образ. Это не туманная аллюзия на некую часть моей психики. Она производит впечатление реального человека, каким-то образом внедрившегося в мои сны. Но я не знаю этого человека в реальности. А она как будто бы знает меня изнутри. И это довольно сильно сбивает с толку.

– Но вы сказали, она напоминает вам какую-то актрису, – заметил Андреас.

– Напоминает, да, – согласился он. – Это ключевое слово. Она не является ею на самом деле. Вы тоже иногда напоминаете мне моего кота.

– Интересный случай переноса, – заинтересовался Андреас. – Что он делает?