– Мне с детства внушали, что я не умею любить. – Рука Кристины остановилась между пуговицами его рубашки.

– Кто? – поинтересовался он, проводя ладонью по шелковистой глади ее джемпера.

– Родная сестра, к примеру. Я всегда считалась холодной и рассудительной, в то время как Женя поражала всех запредельным накалом страсти. Позже к ней присоединились другие люди. – Кристина перевернулась на бок лицом к нему и стала нежно водить пальцем по пряжке его ремня. – Я верила в это десятилетиями. Но теперь ко мне все чаще закрадывается подозрение, что те, кто мне это говорил, были не вполне честны. В первую очередь, с самими собой. Они боялись признаться себе, что чувство любви им неизвестно. И обвиняли меня в собственном недостатке. Ты не представляешь, какие разрушения Женина страстность сеет на своем пути. Тогда как мое хладнокровие пожинает комфорт и благополучие не в одном доме.

– Что из этого кажется тебе странным? – спросил он. – Старая добрая проективная идентификация9 по-прежнему остается защитой выбора для большинства окружающих нас людей.

– Вот это и кажется странным, – сказала Кристина. – Как, по мнению высших сил, маленький человек, оказавшись окруженным безумцами, должен понять, что они безумцы, и перестать безоговорочно верить всему, что они говорят?

– Я так понимаю, это вопрос экзистенциальный и ответу не подлежит, – предположил он.

– От тебя я ждала ответа, – сказала Кристина. – У меня на тебя сильный идеализирующий перенос. Я все время жду, что ты откроешь мне смысл жизни.

– Смысл жизни в любви, – покладисто открыл он.

– Как всякий оракул, ты говоришь загадками, – пожаловалась она. – Теперь тебе придется объяснять мне, что такое любовь. Как человеку, наученному ощущать в себе ее отсутствие.

– Мы, оракулы, ничего не объясняем, – возразил он. – Мы только информируем. Знаешь анекдот о курином бульоне?

– Расскажи, – попросила она, высвобождая кончик ремня из-под пряжки.

– Некто желающий познать истину отправился за помощью к мастеру, жившему высоко в горах. – Алекс запустил пальцы в ее темные волосы. – Он шел дни и ночи, мерз, попадал в опасность, голодал. Когда он наконец достиг хижины мастера, он припал к его ногам и спросил: “Учитель, что является мерилом всего?” Тот, не глядя на него, произнес: “Куриный бульон”. Человек удивился, но не осмелился задать другой вопрос. Он спустился с горы и вернулся к обычной жизни, надеясь, что драгоценный ответ ниспошлет ему благодать. Однако годы шли, жизнь брала свое, благодати не ощущалось. Человек собрал волю в кулак и снова отправился в путь. Он снова преодолел усталость, опасности, голод и холод, снова добрался до высокогорной хижины, снова припал к ногам мастера и взмолился: “Учитель, я был у тебя десять лет назад и спросил, что является мерилом всего. Ты ответил мне – куриный бульон. Я десять лет молился, медитировал и содержал в чистоте мысли и чувства. Но я так и не понял, что ты имел в виду. Смилуйся и объясни. Что значит куриный бульон есть мерило всего?” Мастер посмотрел на него ясными, кристально чистыми глазами и спросил: “А разве нет?”

Кристина рассмеялась.

– Твои анекдоты еще загадочнее твоих прорицаний, – заметила она.

– You are nobody till somebody loves you, – пропел Алекс. – You are nobody till someone cares10.

– Это из какого-то фильма, – вспомнила Кристина.

– Скорее всего, – сказал он.

– Мне никогда не бывает достаточно любви только одного человека, – вздохнула она. – Возможно, я все-таки действительно не умею любить, и лишь моя рассудительность помогает мне найти внешний источник этого чувства.

– Ты начала сомневаться, – похвалил он, – а следовательно, двинулась в направлении истины. Через десять лет расскажешь снова, что ты об этом думаешь.

– Мне надо, чтобы меня любили все, – продолжала жаловаться Кристина. – Даже те, кого я сама ненавижу. Например, Вера с Леной.

– А тебе надо, чтобы они тебя любили? – удивился Алекс. – Я думал, только чтобы прибирались за собой в офисе.

– Возможно, я фантазирую, что они прибирались бы, если бы больше меня любили. – Кристину очевидно начинал снова одолевать комплекс жертвы, и жалобные нотки в ее голосе становились все отчетливее.

Он отвел ей волосы с виска и, нагнувшись, припал губами к ее уху. Она проникла рукой под его рубашку.

– Ты точно остаешься на всю ночь? – спросил он, почти не отрываясь от ее уха.

– Ну да, – подтвердила она. – Я же сказала, что Боря в Кракове до понедельника.

– Что он там делает? – Он провел рукой вдоль ее спины и нашел место, где джемпер соединялся с юбкой.

– Какая-то конференция. – Она снова перевернулась на спину и развела в стороны согнутые в коленях ноги.

– Мне с трудом верится, что он не следит за перемещениями твоего телефона, – поделился он, одновременно исследуя вновь открывшиеся перед ним возможности.

– Мне кажется, это ниже его достоинства. – Кристина приподняла нижнюю часть туловища, помогая ему освободить ее от деталей одежды. – К тому же он не то чтобы на ты с современными гаджетами. Ну, и в целом, он слишком умен, чтобы этим заниматься. Он знает, что хочет быть со мной, и скорее всего находит информацию, способную этому помешать, излишней.

– Практически непобедимый противник, – заключил Алекс.

– Мне кажется, тебя это возбуждает, – заметила она.

– Расскажи мне об Эдиповом комплексе, – попросил он. – Я забыл теорию.

– Но с практикой у тебя, тем не менее, все в порядке. – Она расстегнула его рубашку и сбросила ее на пол. – Он таращится на меня своими синими глазищами.

– Боря? – спросил он, рывком поднимаясь над ней от удивления.

Кристина ткнула пальцем в сторону диванной спинки.

– Пантелей, – сказала она. – Мне кажется, синие глаза у британца – это аберрация.

– Аберрация, – согласился он. – Но я его люблю не за это.

Кристина хмыкнула.

– Я тоже воспринимаю его как непобедимого противника, – сказала она.

– И это тоже потому, что он никому не собирается противостоять, – сказал он.

– В этом есть психологически ценная коннотация. – Она снова повернулась на бок, оперлась локтем о его колени и положила голову в ладонь, словно позируя для скульптуры под названием “Мыслитель”. – У нас обоих за спиной есть нечто такое, что не вступает в контакт, а потому является оплотом нашей стабильности, гарантируя отсутствие в нашей жизни перемен. Я только сейчас по-настоящему поняла твою шутку про рыцаря ордена постоянства.

– Она не была шуткой, – заметил он.

– Тем не менее, я ее только сейчас поняла, – упрямо повторила она.

– Ну, мы оба – дети, перенесшие тяжелую психологическую травму, – пожал плечами он. – Да, мы не любим перемен, потому что перемены для нас синонимичны катастрофе.

– Но как не превратить стабильность в стагнацию? – спросила она и, разогнув руку, упала на его колени и потянулась.

– Я думаю, жизнь найдет способ, – сказал он. – Надо только в нее верить.

– Лично моя жизнь постоянно находит способ меня ретравмировать, – произнесла Кристина слабым голосом, словно уже не имея сил даже на то, чтобы пожаловаться.

– Ну вот. А ты в ответ постоянно хватаешься за оплот стабильности. Так обеспечивается единство и борьба противоположностей, основной принцип диалектики, – приободрил ее он. – Ты случайно не хотела поговорить о Гегеле?

Она отрицательно помотала головой. Он нахмурился. Когда Кристина не хотела поговорить о Гегеле, он начинал за нее волноваться.

– Как твоя депрессия? – спросила она.

– Начинаю приезжать в офис почти одновременно с клиентом, – сказал он.

– Не самый характерный симптом, – сказала она.

– Какой есть. – Он осторожно прикоснулся к ее талии, чтобы проверить, готова ли она к окончанию интеллектуальной программы вечера.

Она расстегнула молнию на его джинсах и откинула волосы назад.